Военная наука – наука побеждать (сборник) - Александр Суворов

Надлежит исподволь разогнуться, круто подняться вверх. Уже угнетен, предлежит по степеням страх конечного растоптания. Изготовься, атакуй честно, разумно, смело! Царь жалует, псарь не жалует! Последняя лесть горше первой; вскрыто – оборона слаба; достоинство выше старшинства, практика выше пробы; не сули журавля в поле, дай синицу в руке. Хоть корволан в Польше, вспомогательный ли корпус к Цесарцам моим друзьям, что верно без леноумия ближе. Но ближе абшид, чуж[ая] служба, смерть – все равно, только не захребетник.

Г[раф] Н[иколай] И[ванович] и Г[рафиня] Н[аталья] В[олодимировна]: сколь же это подло и от такого, что ни одной баталии не выигрывал. Тюренн Мазарину опрокинулна карту стаканводы. Теперь, перейдяРейн, мир, и верно с Польшею мир. Все равно я здесь и инде без стыда. Здесь вам исправный про[во]дник будущего вида, украшайте его благовонными цветами, протектуйте его пополнениями. Но что делает наша Кор[ицким] рассеянная записка! О, коли б не та[к]!

Еще скажу, в судьбе есть страшная заплата, пользуйтесь несчастьем. Достоинство зарыто, открывайте недостоинство клевретов, шествуйте их слабостей следами. Я ползать не могу, вались хоть Вавилон. Сообразите ж – или:

Стремись моя душа в восторге к небесам, Или препобеждай от козней стыд и срам.

П. И. Турчанинову

[Август 1792 года]

При д[во]ре язык с намеками, догадками, недомолвками, двусмыслием. Я – грубый солдат – вовсе не отгадчик.

И в С[анкт]-П[етер]б[ург] буду. Не помышляю там никому мешать, ниже малейшему фракционеру, и ежели кому чем стану в какую тягость, как то Репнину в его дальновидных проектах, ту ж минуту выеду вон. Никого не атакую, ни обороняюсь. Милосердие монаршее мне драгоценно! Сам ничего не желаю, а пора умереть – лучше, как за хребтом коптиться.

Интриги ж, особливо Репнина, мне, право, прискучили.

Лаубе велик в предприимчивости, ныне я далек от его пунктов, он довольно на старости ветрен. Недавно на среднем канале прорвало у него плотину, дни 3–4 убытку. Роченс[альмски]й флаг, пожалуйте, присылайте к 5-му – 6-му сентября.

Д. И. Хвостову

[Октябрь 1792 года]

Уезд мой из С[анкт]-Петер[бурга] опроверг здесь модную смертельность, направил работы, кончил их: но я направлен был отвратительною спесью и травлею Репнина. Я не отдыхал и в праздники имел мои работные часы.

Каналы кончены, отворятся не в марте, а лучше между апреля и мая. 4-й канал будет тоже, лишь больше и нечто смету людей переменить. Нейшлот сообразно сему году. Давыдов – старое на новый лад; Вильманстранд – приделка; Роченсальм – коза в сравнении буйвола; прочее – и ленивый одолеет.

«Я был счастлив, потому что повелевал счастьем»

Я полевой солдат! Нет военного или сопряженно-политического театра: в Херсоне я полезен и имею на то права больше всех.

В прежней войне Г[раф] И[ван] Пе[трович] Сал[тыков] Ге[нерал]-Ан[шефо]м – командовал первою дивизиею, – я командовал второю и резервным корпусом – Гене[рал]-М[айоро]м. Подвиг части армии, бился при Козлуджи (товарищ мой бежал) с многочисленнейшим войском (присяжным на Сен-жак-шерифе), нежели при Мачине: взято 100 знамен против тамошних 15-ти. Тут действовали Рымникские и Измаильские войски, но кавалерия была сбита за то, что стояла на воздухе. Тако они ж в Польше, где бы одна из ветреных армиев могла положить ружье. Не собственность моя говорит, польза службы! Я давно себя забыл.

Софизм списочного старшинства: быть мне под его игом, быть кошкою каштанною, обезьяною, или совою в клетке. Не лучше ли полное ничтожество?

Распустил я в квартиры солдат, не мужиков? Во все лето Парки отняли едва сотую долю. Тотчас в С[анкт]-Петербурх мне ехать не можно, а разве недели чрез полторы, надлежит обозреть очистку по границе крепостей в сторону Роченсальма, откуда смету судовых сараев доставлю.

Всем, что для меня ни есть, жертвую службе. По Матернему милосердию! Наташа, как ныне… Что в ней светского недостанет, научит муж, по его вкусу.

[Октябрь 1792 года] Телатайпа

Странствую в сих каменномшистых местах, пою из Оссиана. О, в каком я мраке! Пронзающий темноту луч денного светила дарит меня. Перевод с аглицкого:

Оставших теней всех предтекших пораженьевПятнадцать тысяч вихрь под Мачин накопил.Герой ударил в них, в фагот свой возопил!Здесь сам Визирь, и с ним сто тысяч привиденьев.

Облистал Нейшлот, я вознесен туда на крыльях легкого ветра, исходящего из недров Кутвенетайполя; проходящ пустыню Пумалы, содрогаю от стремнины дольней. Обратясь я в Кевкенсильде, где брега его не столь облачены камнем, как в Кутвенетайполе, где еще не успели омшиться, и здесь только видна их бахрома. Воззри, Лада, на сей донный плитник: сто сухих дубов его пожигают бесконечно. Состав из лены мещет его в густые облака, они падают, и воздух наполнен мглою. Но что я вижу! Толстота земли изгибается под непрозрачными волнами быстротечного Сайма. Где же мой друг Штейнгель? в объятиях ли его любезной супруги, или в беседе с душами, переселенными в густые туманы? Он повергает меня в уныние, умножает мою печаль, летящую с юга. О барды! воспойте тамошнюю радость, поелику вы о ней от кулдеев[50] слыхали. Скоро ли меня перенесут тамошние орлы в те медомлечные страны, где я толико упразднялся с бранноносцами и где бы я тонкий воздух, в ваше снежное время наполненный зефирами, приятно разделил, хотя на росе мира.

Н. И. Салтыкову

24 ноября 1792 года

Милостивый Государь мой

Граф Николай Иванович!

В Финляндии беглые необходимы по множеству комплектующихся из кригсрехтных и гвардии. Их ловят, сами являются и пропадают; беглых шведов более!..

Гошпитали давно во зло употребляются; я их не терпел. Полковые и ротные командиры, не радеющие о здоровье солдат, часто в оные отправляют издалека и еще с незнатными припадками, и часто чрез тот транспорт они вступают полумертвыми в смертоносный воздух от умирающих. Минералы и ингредиенции не по их воспитанию, на что у меня ботанические средства в артелях. Один из медиков имеет на своих руках сто и более, при невежественных надзирателях.

Вступив в командование войск Финляндии в начале сего года, Фридрихсгамский и Кюменский (гошпитали) заключали в себе тысячу человек. Первые месяцы был с умеренней убыток, после в оных не осталось четырех болезней: чахотка, водяная, камень и французская, а падучая для свидетельства. При отъезде моем было с Фридрихсгаме с назначающимися в отставку от Невского [полка] до 40; прочие в малом числе в лазаретах полковых и иных, на то учрежденных. Строгим блюдением солдатского здоровья, эгоизм мне неприязнен! Посредством кислой капусты, табаку и хрена нет скорбута, а паче при чистоте.