Темный город - Дмитрий Щербинин

Страшный приговором не человека, но некоего высшего существа прогрохотали эти его слова - и даже жена не дергалась больше, не визжала, но дрожа от холода и от страха, не отрываясь глядела на него.

- Ну, теперь понимаете... - и тут Михаил закашлялся.

Он кашлял долго и мучительно - этот кашель прорывался и прежде, ведь его организм был подломлен постоянными пьянками, но теперь, после того как его продул этот леденящий ветер - этот кашель прорвался с неудержимой силой - он изламывал его тело; он не давал ему возможности говорить, двигаться. А в раскалывающейся голове только и билось: "Что же я им дальше то буду говорить?!.. Все эти слова, что значат они?!.. Каким же я должен казаться глупым! Но, ведь, что-то я все-таки должен делать! Только не сдаваться, не сдаваться!..". И пока он заходился кашлем, то грозное, дрожь вызвавшее оцепенение, которое сковало и жену его и дружков прошло - им было по-прежнему жутко перед этой заполнившей квартиру, с голодным воем носящейся по комнатам стихией; от этого ветра, который раскачивал люстру, от бессчетных полчищ снежинок, которые уже не таяли, но в стремительной круговерти носились повсюду, и набивались уже в углы. Им казалось, что стены покрываются трещинами, и из трещин этих хлещет тьма, что весь их дом отчаянно трясется и вот-вот рассыплется в прах. И тогда жена взвизгнула, чтобы закрыли окно, и они безропотно, так как ждали хоть какого-то повеления, что же делать дальше, бросились это исполнять - один схватился за одну раму, другой за другую, и немалых усилий стоило им закрыться, так как стихия все напирала, и стекло от этого напора звенело и покрывалось трещинами, и даже когда осталась лишь маленькая щелочка - в эту щелочку еще врывался стремительный, яростно-плотный поток снежинок. Михаил хотел этому воспротивится, но его скрутил очередной приступ кашля, и он остался на прежнем месте, опираясь на старый черно-белый телевизор, и только по случайности не сталкивая его на пол - тогда же он почувствовал, что между пальцев, которыми он сжимал рот, пробивается кровь. После могучего рокота стихии, в комнате наступила тишина, но грохотало еще и на кухне, и летящие оттуда снежинки еще метались по коридору. Тогда жена сделала стремительное движение к окну, проверяя, плотно ли оно закрыто, а на дружков рявкнула, чтобы они не стояли здесь без дела, как остолопы, но шли бы на кухню, и закрыли там окно...

И вот квартира погрузилась в тишину. Нет - конечно слышен был яростный рокот стихии, с той стороны стекла, конечно, само, покрывшееся многочисленными трещинами стекло дребезжало и стенало жалобно, но все-таки в самой квартире была мертвая тишина - это было замкнутое пространство, которое сразу же сделалось смрадным и душным - словно бы пары всех этих, многие годы тянущихся пьянок, которые уже впитались в эти стены, теперь, когда напугавшая их могучая стихия была перекрыта, хлынули из невидимых щелей, трещин, провалов. Кашель больше не терзал Михаила, но после этого долгого приступа он чувствовал себя совсем разбитым, словно после сильного избиения. Он забился в угол, и стоял там, согбенный, смотрящий на них, на растекающееся по полу лужицы тающего снега, и был похож на наказанного ребенка. А ему было так страшно, что он ничего не мог поделать с пробивающей тело дрожью; он пытался собраться с мыслями, пытался убеждать себя с такой же уверенностью, с какой делал это на лестнице, но уверенности то не было, и он чувствовал, что проигрывает эту схватку. Он заставлял себя вспоминать, что где-то сейчас умирает его невеста; что там, должно быть, осталось совсем уж мало места - одна золотистая сфера, в которой мечутся, словно птицы в клетке, его старые стихи. Однако, прежнего пыла не было - ему мучительно больно было, что этого пыла нет, но он никак не мог перебороть эту ненавистную слабость. И когда вернулась, собиравшая на кухне осколки его жена, когда встала перед ним, подобная неимоверно раздувшемуся карлику Иртвину - тогда он задрожал еще сильнее, и заплакал: теперь и она, и дружки, вновь представлялись ему не несчастными, жалкими созданиями, которых он должен вывести к свету, но могучими демонами, против которых он сам не может что-либо сделать. И жена начала какую-то мучительно-бессмысленную, долго-ругательную, пронзительно-надрывную тираду. Она ругалась без останова минут пятнадцать, а то и полчаса - ее, похожее на разодранный кусок протухшего мяса лицо, покрылось красными и зелеными пятнами: она так разошлась в этих словесных потоках, что в конце концов ей просто не хватило воздуха, и она тоже закашлялась. И Михаил, хоть и не понимал смысла этой ругани (впрочем смысла в ней, так же как и во всех их словах и телодвижениях не было) - но он все равно слушал, и этот поток слов представлялся ему темным, ядовитым потоком, из которого он все никак не мог вырваться, который засасывал его, который впитывался в его плоть - и вот он застонал пронзительно, горестно, и, обхватив голову, прижался почти к самому полу потом, по мере того, как он выкрикивал слова, он в исступлении бился головой о пол:

- Пожалуйста!.. Мне больно!.. Вы же убиваете меня!.. Как же вы не понимаете, что убиваете меня!.. Пожалуйста, пожалуйста - молю вас - не надо больше!.. Пожалуйста, сжальтесь надо мною!.. Любви, любви дайте мне!.. Л-ю-б-в-и!!!

- Чего - любви? - зло усмехнулась жена. - Совсем сдурел?!.. Да у него горячка ...! Говорю - скорую надо вызывать - пускай увозят его ...!

- Да он же телефон выкинул! - вступился один из дружков.

- Так и что же, что выкинул?! К соседям сходи! Вон на верхний этаж сбегай - там все равно эта потаскушка мать-одиночка, только вернулась от любовничка очередного любовничка - не спит небось... - в ее визглявом голосе прорвались завистливые нотки. - Любви ему подавай! Псих! Идиот!.. Да на себя посмотри на кого похож! Любви захотел!..

- Довольно, довольно! - молил он, ударяясь головой о пол. - Нельзя же так дальше!.. Просто нельзя так дальше - понимаете, понимаете?!..

Тут Михаила вновь начал бить кашель, и он содрогался, припав лицом к полу, оставляя на нем кровавые следы - кровь обжигала ему горло; кровь раскаленными лавовыми потоками распирала тела; голова и трещала и гудела вот сейчас разорвется - и он трясся от ужаса, что сейчас умрет. И тогда один из дружков проговорил:

- Да хватит же орать - голова трещит, так ее раз так!.. Давайте на мировую - уже утро, верно я говорю?!.. Так надо в киоск сбегать, закупить...

- Да какие сейчас киоски работают?! - фурией взвилась на него жена.

- Так есть ночной магазин - просто сбегать надо. - вступился другой дружок, осоловевшие глаза которого полыхнули вожделением при мысли о водке. - Вы его пока покараульте - а я мигом. Он просто обходился где-то, обморозился - вот и несет всякое, а как выпьет, так и полегчает. Значит я побегу - бутылку покупаю, а вы караульте.