Темный город - Дмитрий Щербинин

Несмотря на то, что слова эти были произнесены очень-очень тихо, Михаил все-таки слышал их - и он многого не понимал; кое о чем смутно догадывался, и одно только знал точно - он один повинен в боли всех этих существ, которых он любил как братьев своих и сестер, он один повинен в том, что вместо настоящих пейзажей окна украшают всего лишь картины. Иногда он пытался обмануть себя, убеждал, что повинна некая внешняя сила, некий враждебный ему мир, но тут же понимал, что, прояви он где-то волю, соверши даже необходимый подвиг, и этот мир остался бы в целости. И еще он надеялся, что ему скажут, что надо делать, чтобы искупить свою вину, чтобы исправить совершенное - и он знал, что, несмотря на разбитость, на слабость, отдавал бы этому делу все силы - но он знал также и то, что никто ему не скажет, что делать, так как никто, собственно, этого и не знал - все ждали каких-то слов, или действий от него - а он все чувствовал себя как преступник на суде, и сидел в напряжении, даже не смея взгляда на них поднять - и еще повторял про себя: "Простите вы меня; пожалуйста, пожалуйста - простите..." Все-таки, тот напиток, который поднес ему король-колли подействовал - блаженное тепло разлилось по его тело; и то, что он чувствовал теперь, не имело никакого отношения к тому водочному помутнению, когда все тело горело, разрывалось на части, когда в голове били, шипели, надрывались, раскаленные пары - нет, теперь он почувствовал некоторую легкость, да и ненужное, изжигающее напряжение почти пропало - теперь он мог размышлять более связно.

Король-колли поднялся, тут же поднялись и все те многочисленные создания, которые сидели за столом - Михаил тоже хотел подняться, но ему сделали знак оставаться на месте, и он, конечно, послушался. Наступила тишина - никто не шевелился; никто, казалось даже и не дышал - и в этой тишине особенно отчетливо проступил леденящий вой ветра, и грохот буранов, которые темнели над полем - и теперь те стены, которые казались такими надежными, виделись уже совсем ничтожной преградой против той темной мощи, которая искорежила весь их мир - казалось только по невнимательности, или посчитав просто совершенно никчемным их собрание, ветрило чуть не усилил свою мощь, да и не смел, не унес их в пустоту. И в этой страшной, воющей тишине, Михаил увидел торжественную процессию старичков-лесовиков, впереди которых выступал массивный, весь заросший темным мхом леший. Этот леший торжественно, на вытянутых руках нес красочный поднос, а на подносе этом стояла неприметная, грязная даже коробка. Король-колли тем временем говорил:

- Эта коробка была закопана в земле, и ее нашли кроты. Как только мы увидели ее, так почувствовали, что не имеем права ее открывать, так как она связана с высшими, непостижимыми для нас силами. Мы так и не знаем, что в ней, но ты, пришедший из неведомого нам, должен ее открыть...

И тогда Михаил почувствовал, как часто-часто, словно бы отбивая барабанную дробь, заколотилось его сердце. Кровь ему в голову ударила, и он все-таки не сдержался, соскочил с трона, бросилась к этому лешему, который оказался в два раза его выше, выхватил коробку, отбежал в дальний угол, положил на стоящий там столик, и встал, заслоняя его от молчаливого зала. Что-то очень сокровенное было в этой коробке - он помнил, что уже прикасался к ней когда-то, и тогда, этот мир был еще светел. Он стоял, испытывая трепет, и в тоже время, боясь к ней прикоснуться. Зал по прежнему безмолвствовал, и вскоре он позабыл про существование всех этих зверей, и даже про существование Эльги. Был только он, ледяной, неумолимо подступающий ветер, и эта шкатулка...

Вот собрался - приподнял ветхую крышку, которая, с треском переломилась, выпустила облачко темной пыли. В шкатулке толстой кипой лежали пожелтевшие листки, он склонился еще и ниже, и прочитал то, что было написано на верхнем из них:

"Ученик 6 "Б" класса. Михаил N. Стихи. Все посвящаются девушке, которой я видел сегодня в своем сне. Подробнее см. в личном дневнике.

- Вы лучше всех глупых девчонок на свете

И чувствую - глупые эти стихи,

Но вы уж поверьте, поверьте, поверьте

Все лучше...

Извините, но не могу придумать рифму, к слову "стихи", начну другое. Надеюсь, что получится:

- Средь взрослых чувств моим стихам нет места,

Мне трудно рифмы эти подбирать;

И чувства и слова - как пироги, что в первый раз спекли из теста,

Но все же не могу я в тишине молчать..."

И дальше, до конца этой странице тянулись длинное, мелким почерком написанное стихотворение, юношеское, и даже ребяческое, но все же с искренним, сильным чувством. Быть может, и Пушкин, и Лермонтов начинали с таких вот строчек. Михаил прочитал эту страничку, поднял - под ней была уже следующая, пронумерованная за следующий день; и вновь там были стихи некоторые неоконченные, потому что не мог подобрать рифмы, некоторые и вовсе без рифмы, но все искренние, по ребячески наивные. Во всех стихах прославлялась некая прекрасная дева, или принцесса, или звезда (но все подразумевалось одно и тоже лицо). Все дальше и дальше переворачивал он стихи - на заголовках мелькали дни, а чувствие его оставалось прежним. Он все читал, читал, и совсем позабыл, о том, что за его спиной безмолвствует, в напряжении ожидает его слов зал.

И вот последняя страница, запись она ней отделялась от первой на три месяца, там значилось следующее:

"Ну, вот и все!.. Уже неделю здесь ничего не писал, а все потому, что понял, что все это ерунда, и никому, в том числе и мне, совсем не нужно. Почитал эти стишки в классе - кто смеялся, кто сказал, что не плохо, но это было так грязно! Они же ничего не поняли... Да и нечего в этих стихах понимать - все пустое, все бредятина! Даже и хорошо, что прочитал - у самого на все это глаза открылось. Все не буду больше стихи писать! Теперь понял, кому их посвящал - одной дуре, которая в старшем классе учится. Гешка объяснил, что это у меня рост гормонов, и... в общем, это она мне все это время снилась! Да, да - именно так - и я, вместо того, чтобы поговорить с ней, начал всю эту ерунду писать! Все, кончено! Не одного стишка больше! И еще так опозорился!.. Хотя - ведь никто, кроме Гешки не понял, что это я ее на самом деле писал. Только бы он не проболтался!.. Сожгу все это... Нет закопаю в лесу!.."

На этом запись обрывалась, и прежде чем захлестнул его поток воспоминаний, он еще отметил, что все-таки сжег тогда все эти листы, что и не думал закапывать их в лесу, и не писал это "...закопаю в лесу". Вспомнилось из "Мастера и Маргариты" (одной из немногих прочитанных им книг), что рукописи не горят... выходит даже и такие, плохо написанные, но с искренним чувством...

Он вспоминал те волшебные, непорочные ночи; те, наполненные светлым вдохновением дни, которые после них наступали - и не мог понять, какая темная сила смогла заставить его отказаться от того счастья, от той настоящее жизни, и бросить в то безумие, которое он и вспомнить не мог (собственно, и вспоминать то кроме бессмысленной, пьяной толчеи в каком-то грязном закутке было нечего) - и вновь он проклинал свою слабость, никчемность.