Обширная территория - Симон Лопес Трухильо

что в конце концов понадобилось участие всех участников экспедиции, включая сеньору Марту, чтобы закрепить их.

Закончили около девяти. Дождя не было, но холодный ветер начинал забираться под одежду. Дон Сантьяго пригласил всех выпить мате к себе в дом, натопленный дровяной плитой. Вслед за лесником члены экспедиции гуськом переступили порог, потирая руки, и каждый по очереди прошел в туалет.

Вокруг царила всепоглощающая тишина. Гости завороженно следили за колебанием огня, потрескивающего за старинной кованой решеткой плиты и подпитываемого маленькими поленьями, которые дон Сантьяго нарубил с почти геометрической точностью. Вода кипела. Хозяин снял чайник с горячей плиты, где поджаривались куски лепешки, и осторожно наполнил калебас. Джованна приняла его из рук лесника, сделала жадный глоток и вернула сосуд со словами «большое спасибо». Дон Сантьяго посмотрел на нее обиженно, подняв седые брови, но тут вмешалась Андреа, извинилась за подругу, она с севера. Там пьют только кофе, сказала она, а потом пошагово объяснила на английском, как правильно пить мате по кругу и почему нельзя говорить «спасибо» после первого глотка.

Сам Сантьяго умилился старательности иностранцев и неуклюжести их жестов, когда они передавали друг другу калебас, словно это был древний местный ритуал. Сидя напротив подруги, Джованна посмотрела на нее с благодарностью, и они продолжили молча пить, пока хозяин поддерживал огонь, а мате возвращал тепло и бодрость телу.

После пары кругов Андреа сделала знак Джованне. Остальные гости встали вслед за ней. Поблагодарили и вышли в ночной холод степи.

Полчаса спустя, когда все уже забрались в спальные мешки, Джованна гладила руку Андреа, обнимавшую, как мягкая ткань, ее подбородок. Она смотрела в одну точку на потолке палатки, которую ветер трепал со звуком, похожим на рев бурной реки.

— Я всё думаю, — сказала Джованна. — Как же хорошо, что ты здесь.

Несколько минут спустя, уже выключив свет, она продолжила шепотом:

— Ты спишь?

— М-м-м?

— Ничего, спи.

— Я не сплю.

— Просто я вспомнила, как в детстве перед сном играла в игру, которую очень любила. Я никогда никому этого не рассказывала. Нужно было сосредоточиться на том, о чем в тот момент думаешь, и потом идти назад, мысль за мыслью, как будто разматываешь нить, которая возвращает тебя к тому, о чем ты думала до этого. А потом до того. И так, пока не дойдешь до точки, в которой уже ничего нет. Там нить обрывалась. И тогда я оставалась словно с обрывком нити в голове.

Уже задремавшая Андреа повернулась к ней, придвинулась в своем спальнике. Поцеловала между ртом и щекой и положила голову ей на плечо.

— Как красиво… Будем спать?

— Да, давай, — ответила Джованна, всё еще глядя в ходящий ходуном потолок палатки, слушая, как ветер свистит над бескрайней равниной вокруг. Под этот звук она закрыла глаза. В определенном смысле она чувствовала себя в безопасности, будучи уверенной в своей принадлежности к окружающему пейзажу, который позволял ей неторопливо слушать саму себя, как будто мысли текли спокойным ручьем, были фрагментами, иногда складывающимися в кольца, а потом разлетающимися и растворяющимися под светом.

* * *

Как-то после обеда стук в дверь разбудил Патрисио. Он вошел в комнату к сестре, но там никого не было. В растерянности он застегнул куртку и замер посреди гостиной. В окно он видел людей рядом с черными пикапами. Опять раздался стук, тяжелый и ритмичный, по три удара. Патрисио сделал глубокий вдох и повернул ручку двери.

За ней стоял сухощавый мужчина, ненамного выше его.

— Добрый вечер, брат, — сказал он, раздвинув губы в подобии улыбки, которая Патрисио показалась гримасой робота. — Меня зовут Бальтасар. Давно хотел с тобой познакомиться.

— У меня нет братьев, — ответил Патрисио надтреснутым, как сухая ветка, голосом.

— Мы все братья в обширном. — Патрисио заметил, что на пурпурной тунике гостя висела коробочка эвкалипта. — Ты знаешь, кто я?

— Сукин сын, который похитил моего отца.

За спиной Бальтасара, рядом с черными пикапами, стояли четверо мужчин. И они явно не привезли коробок с подарками. Они смотрели на Патрисио зловещим и дружелюбным взглядом религиозных фанатиков.

Бальтасар опять изобразил улыбку и продолжил:

— Нет, это совсем не так…

— Чего тебе надо?

— Чтобы ты поехал с нами.

Патрисио отступил на несколько шагов. Вдруг он почувствовал, что бежит, глядя вверх, чтобы взять посланный с другого конца поля пас, что его сестра пытается обойти Месси на входе в виртуальную зону, а у него рука потеет на джойстике, что отец учит его охотиться на кроликов и задерживать дыхание, глядя в их черные глаза, которые внимательно смотрят, прежде чем погаснуть, что что-то толкает его в промежность, что мама бьет его по щекам, что холодный пот течет по спине, дрожит подбородок, подступают слезы, что его тоже сейчас похитят из собственного дома, словно это в порядке вещей.

Слышно было, как кошка мяукает на крыше. Патрисио собрал и сглотнул слюну.

— Ладно, поехали, — сказал он, закрывая за собой дверь.

* * *

Ла-Пуэрту окружал протяженный деревянный забор с проволокой под напряжением. Два человека в фиолетовых туниках открыли ворота. По территории сновали прихожане по своим делам, бормоча что-то, чего Патрисио не разбирал. Поселение выглядело скромно, но одновременно претендовало на некоторое благородство благодаря зданиям в стиле построек немецких переселенцев, окруженным рядками молодых эвкалиптов. Патрисио пригласили выйти из машины и пройти в комнату с табличкой «Обширный». За ним осторожно закрыли дверь и оставили одного впотьмах. В полумраке он едва мог разглядеть помещение. На ощупь прошел мимо чего-то, что казалось деревянными скульптурами. Постепенно комнату осветила люминесцентная лампа.

Помещение было небольшим, хоть и с высокими потолками. Запах развешанных по стенам эвкалиптовых веток напомнил, как отец заваривал их листья на кухне. Патрисио посмотрел прямо перед собой и увидел отца в плетеном кресле, в которое, казалось, его тело бросили как мешок. Еще не понимая до конца, что происходит, не успев протереть глаза или ущипнуть себя за руку, Патрисио услышал: «Подойди, сын». Но голос не был голосом Педро. Не тем, который мальчик помнил. Он подошел, и горьковатый запах гнилых фруктов ударил в нос. Вблизи Патрисио заметил на лице отца явные признаки истощения и подумал о восковых фигурах. Быстрая ледяная струйка скатилась по спине. Ему стало противно от ощущения, что влажная кожа Педро как будто тает.

Патрисио остановился, дрожа, с подступающими к горлу слезами. Педро ничего не говорил. Между ними протянулось молчание. Тогда он присмотрелся и заметил, что правая рука отца двигается. Рядом с креслом стоял столик с религиозными предметами и сборником судоку, из тех,