Гибель Киева - Валерий Грузин

– Теперь посидим по-киевски. Такой вот исторический парадокс, – Анатолий принялся чистить леща. – Раньше вяленую рыбу возами возили. Из озёр в Конче-Заспе монахам в Лавру. Да и Житний был ею завален. Дешевле картошки продавали. Днепр ведь совсем другой рекой был. Богатой и чистой. Водовозы прямо с берега свои бочки заполняли и развозили её, чистенькую и вкусненькую, без хлорки и прочей гадости. Целебная водичка была, днепровская, – минералке не уступала.

– Накатим за Днепр, – предложил Александр, наполняя рюмки водкой, такой же сомнительной, как и нынешняя днепровская вода.

Выпили, закусили, и Александр спросил:

– Как ты думаешь, можно ли вернуть и прежнюю воду, и прежний город, и нас – прежних?

Анатолий, потянувшись за солёным огурчиком, взглянул на Александра по-новому.

– Я всегда знал, что ты не пропащий, – он таки подцепил огурец, – да только таких, как ты, всего-ничего осталось. А ответ мой таков: боюсь, что нет. Точка невозврата пройдена. Погиб Киев. Погиб. И похоронили его без почестей. Но ты не горюй, – Анатолий отхлебнул из бокала пива с осевшей пеной, – Киев не один раз погибал и не один раз возрождался. Пока есть потомственные киевляне, шанс есть. Если орда не догрызёт. Ты-то как? Я понял, что охота на тебя идёт.

– Идёт. Спасибо, что помог.

– Да ладно. Только не вздумай денег давать. Обидишь.

И тут Александру стало стыдно. Сегодня стыд несовременное чувство, лишнее, мешающее жить и договариваться. А стыдно ему стало потому, что приготовил он деньги в конверте. Приготовил.

– Думал, – признался Александр. – Уж прости, что оскорбил тебя самим намерением.

– Прощаю. Время сейчас такое, донецкое.

– Слушай, Толя, как ты думаешь, почему они не переносят столицу к себе? Гляди, и Киев бы уцелел. Может, им такую идею подбросить? Хотя бы через нашу газету.

– Уж если и переносить столицу, то в Южную Пальмиру. Там люди быстрее ходят и думают, и, похоже, у них даже на один градус температура тела выше, – Анатолий дочистил леща и начал раскладывать ломтики по тарелкам. – А донецкие только говорят громче, и сами – наглее, примитивнее, жёстче, конечно, и добиваться своего умеют прямо сегодня, прямо сейчас, без всяких там угрызений и сомнений, что есть суть всякого интеллигентного существа. Но самые-самые из них хотят жить в другой среде обитания, хотят мягкого и трепетного. А мягкое всегда побеждает твёрдое. Не-а… столица им там не нужна.

– Что делать будем?

– Пить пиво и есть леща.

– Слушай, Толя, а ты донецкого всегда отличишь от киевлянина?

– А ты разве нет?

– Да, уж… как говаривал Киса Воробьянинов. Даже со спины.

– Ты прав. Недаром говорят, что хорошую грудь со спины видно.

– У них там целые поселения из бывших зэков образовывались. Сам понимаешь, какие нравы царили. Бережно, из поколения в поколение, передавали житейские ценности, и вот, имеем культуру без нюансов. Естественно, этот концентрат разбавлялся учителями, медиками, военными и пришлыми служивыми, но сам знаешь, чтобы образовался интеллигент нужно три поколения, аристократ – семь. Они сейчас своих детишек в лучшие лицеи погнали, их теледикторы западнее наших будут – трёхдневная щетина у мужчин и тифозная причёска у женщин, очки и подсмотренные повадки, интонация и манера держаться – не Донецк, а Нью-Йорк какой-то. Сплошной декаданс и ля фам фаталь. Да шо вы такое мне говорите? Ладно, давай выпьем.

Былая решимость Александра вернуться к Барбаре через час-полтора незаметно отодвинулась. Он чувствовал, что подбирается к главному, точившему, сверлившему и буравящему душу, мозги и сердце последние дни и ночи, и пришло время не спешить. Это главное вращалось, зацикливалось и обматывалось вокруг чего-то такого, что связывало в один узел его город, его судьбу, его миссию.

Ну хорошо, пишет он эти заметки, колонки, статьи, ехидничает, прячет в них ядовитое жало, кто-то читает, кто-то понимает. Ну и что? Как это может повлиять на людей? Да никак. Делать что-то нужно.

Дерзость в нём жила. Издавна. Ну не может же он, покрутившись, повыпендривавшись, сожрав свои четыреста тысяч котлет, выпив цистерну пива, вагон водки, поизносив десятки штанов и помяв сотню-другую женщин вот так прямиком отправиться на Берковцы или крематорий на Байковой горе, лечь там под крестом или упокоиться в ритуальной вазе, пролежать отведённые по кладбищенским нормативам годы, а затем, удобрив почву, пусть и любимую, киевскую, навсегда растаять, раствориться, исчезнуть. Надо же не только жить. Надо жить ЗАЧЕМ-ТО. И Анатолий как раз тот человек, который мог помочь.

– Послушай, Толя, ведь делать что-то надо. Ждать помощи неоткуда. Новгородские не помогут. Ни Сорос, ни инопланетяне. Спасибо донецким, дёрнули они нас, спящих, разбудили.

– Вот что я тебе скажу, – Анатолий, отодвинув рыбьи остатки вместе со своей тарелкой, бокалом и всем остальным, стоявшим перед ним, прямой рукой как ножом, приблизил своё лицо к носу Александра. – Ты знаешь, я своё отсидел и больше на «кичу» не пойду ни за какие коврижки. Но… – привстав, он уткнулся губами в ухо Александра и прошептал: – Но за Киев я готов сесть опять. За такое, чтобы оно того стоило.

Они посмотрели друг другу в глаза. Налили и выпили. Молча. Без тоста. И этот миг был равноценен рыцарскому обряду, когда надрезывались вены, сочащуюся из них кровь струили в кубки, смешивали, скрепляя священный союз.

Жуть какая-то

Выйдя из генделика, Александр остановил такси и, не торгуясь о плате, помчался домой к невыгулянной Барбаре: что-то подсказывало ему торопиться. Он попросил водителя подвезти его к самой двери подъезда, и поступил грамотно: на подходах к дому ошивалась парочка известных ему персонажей.

Входная дверь в квартиру оказалась приоткрытой. Александр нащупал в кармане самый длинный ключ, зажал его между указательным и средним пальцами, превратив таким образом руку в нож, ручкой которого служил кулак. Эту руку он отвёл назад: если схватит притаившийся за дверью, у него останется шанс нанести разящий удар. Переместив центр тяжести чуть назад на левую ногу, он свободной от веса тела правой ногой, орудуя ею как щупом миноискателя, скользящим круговым движением, не допускающим удара снизу или сверху, открыл дверь. Сделав паузу, чтобы дать притаившемуся за дверью противнику (если он там находился) проявить себя, и только после этого плавно переместился в коридор.

Скрыться человеку в маленькой прихожей не было никакой возможности. Двери в большую комнату оказались открытыми, и его глазам предстала немыслимая картина: сразу у входа на толстом вьетнамском ковре на спине лежал человек, а над ним возвышалась Барбара. Она держала человека за горло, по-видимому, продолжительное время. В этом убеждали его брюки, обильно мокрые, источающие всесторонний запах общественного туалета.

Александр дал команду Барбаре отойти от несчастного. Та подчинилась, но отодвинулась лишь на шаг и снова приняла боевую стойку. Александр подошёл к лежащему и увидел на его горле, в аккурат у адамова яблока, четыре отметины – следы собачьих клыков. Кем бы ты ни был, но когда собака Баскервилей молча валит тебя на спину и берёт клыками за глотку, ты точно обделаешься.

Лежачий пребывал в глубоком шоке. Что ж, нечего было вламываться в чужую квартиру без спроса. Не знал, что там собака? Так ведь не шавка, чтобы гавкать. Она охранник серьёзный и всё делает молча. Слава Господу, что не сомкнула челюсти.

Когда Барбара впервые погнала по Кудрявскому спуску на Подол собачью свадьбу из доброй дюжины собак, среди которых были и довольно крупные особи, Александр удивился, почему это они не сопротивляются, а удирают в совершенной панике и визжат, будто попали под трамвай? Лишь со временем он узнал причину коллективной трусливости: дворняги что-то такое знают о собачьем неравенстве. Одни, к примеру, кусают, а дог перекусывает. Вот и вся разница. Ну и, конечно же, дело в сердце.

Как-то она ненароком ударила его клыком по руке, и этот удар по своим последствиям ничем не отличался от удара молотком. А тут их четыре, и все на горле! Целый час, а может, и дольше. Как бы этому малому не остаться заикой? Нет, определённо следует вызывать скорую.

В карманах у злоумышленника документов не оказалось. Отмычка, банковская и дисконтная карточки популярной ресторанной сети «Козырная карта», мобильник, который он так и не успел вынуть из кармана, сто двенадцать гривен. Всё. Хотя… опа! Под мышкой в нательной кобуре ютился самый что ни на есть Макаров. Александр вытащил его из кобуры, предварительно обмотав рукоятку носовым платком. Рассмотрел. Номер не спилен. Наверняка, табельное оружие. Он выдавил в руку из обоймы патроны и пустой вогнал её обратно в пистолет. Ага, и запасная имеется. Эту он изъял целиком. Пусть попотеет, сочиняя нечто правдоподобное.