Игры и люди - Роже Кайуа

скажем, преимущества или обязанности, еще недавно распределявшиеся по случайному признаку происхождения, теперь нужно заслуживать самостоятельно, на конкурсе или экзамене. Иначе говоря, принципы, управляющие различными видами игр, – случайность или ловкость, удача или доказанное превосходство – проявляются и вне замкнутого мирка игры. Следует лишь помнить, что в нем они властвуют безраздельно, не встречая никакого сопротивления, словно это какой-то фиктивный, нематериальный и невесомый мир, тогда как в сложном, запутанном мире реальных человеческих отношений их действие никогда не бывает обособленным, всевластным, заранее ограниченным: оно влечет за собой неизбежные последствия. На благо или во зло, но оно обладает естественной продуктивностью.

Однако в обоих случаях работают одни и те же движущие силы, и их можно определить:

потребность в самоутверждении, желание показать себя самым лучшим;

любовь к соперничеству, к рекордам или просто к преодолению трудностей;

ожидание милостей судьбы или погоня за ними;

удовольствие от тайны, притворства, переоблачения;

удовольствие испытывать страх или внушать его другим;

стремление к повтору, к симметрии или же, напротив, радость импровизировать, выдумывать, бесконечно варьировать решения;

радость от выяснения тайн, разгадывания загадок;

удовлетворение, доставляемое любым комбинаторным искусством;

желание испытать себя, соревнуясь в силе, ловкости, скорости, выносливости, устойчивости, изобретательности; разработка правил и кодексов, обязанность соблюдать их, соблазн их обойти;

наконец, опьянение и упоение, стремление к экстазу, желание пережить сладостную панику.

Почти все эти настроения или побуждения, часто совместимые друг с другом, обнаруживаются и в маргинальном и абстрактном мире игры, и в мире социальной жизни, где поступки обычно влекут за собой полновесный результат. Однако в первом и втором случае эти настроения неодинаково необходимы, играют неодинаковую роль, пользуются неодинаковым доверием.

Кроме того, между ними невозможно соблюдать равновесие. В значительной части они взаимно исключают друг друга. Там, где в чести какие-то одни из них, обязательно отвергаются другие. Люди то подчиняются законникам, то прислушиваются к безумцам; полагаются то на расчет, то на вдохновение; уважают то силу, то дипломатию; отдают предпочтение заслугам или опыту, мудрости или какому-то непроверяемому (а значит, неоспоримому) знанию, исходящему, как полагают, от богов. Так в каждой культуре происходит неявное, неточное, неполное распределение ценностей на те, за которыми признают социальную эффективность, и на все остальные. При этом последние развиваются в оставляемых им периферийных областях, среди которых важное место занимает область игры. Поэтому можно задаться вопросом, нет ли соотношения между различиями культур, особенными чертами, придающими каждой из них ее оригинальный склад, – и природой некоторых игр, которые в данной культуре процветают, а в других не пользуются такой популярностью.

Само собой разумеется, что пытаться описать культуру через одни лишь ее игры было бы очень смело и, вероятно, чревато ошибками. В самом деле, каждая культура одновременно знает и практикует большое количество игр разных видов. А главное, невозможно без предварительного анализа решить, какие из них согласуются с институциональными ценностями, подтверждают их, усиливают, а какие, наоборот, противоречат им, ниспровергают их, то есть служат в данном обществе фактором компенсации, предохранительным клапаном. Например, ясно, что в классической Греции игры на стадионе иллюстрировали собой идеал полиса и способствовали его осуществлению, тогда как во многих современных государствах национальные лотереи или тотализатор на скачках идут наперекор провозглашаемому идеалу; тем не менее они выполняют существенную, возможно даже необходимую роль, именно постольку, поскольку создают алеаторный противовес тем вознаграждениям, которые в принципе должны приносить только труд и личная заслуга.

Как бы то ни было, поскольку игра занимает особую область, содержание которой изменчиво и порой даже взаимозаменимо с содержанием обычной жизни, важно было прежде всего как можно точнее определить специфические черты этого занятия, которое считается детским, но во многих своих формах привлекает и взрослых. Такова была моя первая задача.

Вместе с тем пришлось констатировать, что, когда взрослый предается этой якобы потехе, она поглощает его не менее, чем профессиональная деятельность. Часто она интересует его даже больше. Иной раз она требует от него большей затраты энергии, ловкости, ума или внимания. Эта свобода, интенсивность игры и то, что утверждаемая ею деятельность разворачивается в отдельном, идеальном мире, защищенном от непоправимых последствий, – на мой взгляд, объясняют культурную плодовитость игр и позволяют понять, каким образом в выборе игр нам частично раскрываются лицо, стиль и ценности каждого общества.

Итак, убедившись, что между играми, нравами и институтами закономерно существуют тесные отношения компенсации или близости, представляется достаточно разумным поставить вопрос о том, не заложена ли сама судьба различных культур, их шансы на успех или риск застоя, в предпочтении, которое они отдают той или иной из элементарных категорий, на которые я разделил игры и которые обладают неравной продуктивностью. Иначе говоря, я занимаюсь не просто социологией игр. Моя задача заложить фундамент социологии, основанной на играх.

Часть вторая

VI. Расширенная теория игр

Основные настроения, от которых зависят игры, – состязание, удача, симуляция, головокружение – не всегда встречаются отдельно друг от друга. Во многих случаях можно говорить об их комбинации. Есть немало таких игр, которые именно и основаны на их способности к сочетанию. Однако эти резко отличные друг от друга принципы согласуются по-разному. Если брать их по два, то теоретически из четырех основных настроений получается шесть и только шесть равно возможных сочетаний. Каждое поочередно сочетается с одним из трех других:

состязание-удача (agôn-alea);

состязание-симуляция (agôn-mimicry);

состязание-головокружение (agôn-ilinx);

удача-симуляция (alea-mimicry);

удача-головокружение (alea-іlinх);

симуляция-головокружение (mimicry-ilinx).

Можно, конечно, предположить и тройные сочетания, но ясно, что они почти всегда представляют собой случайные соединения, не влияющие на характер тех игр, где их можно заметить: например, конские скачки, типичный agôn для жокеев, являются одновременно зрелищем, относящимся к mimicry, и поводом для заключения пари, то есть служат основой для alea Однако эти три области остаются относительно автономными. Принцип скачек не меняется от того, что на лошадей делаются ставки. Здесь имеет место не союз, а просто встреча разных игровых принципов, хотя она не обусловлена случаем и объясняется самой их природой.

Они даже и попарно сочетаются неодинаково легко. Принципы их таковы, что шесть теоретически возможных сочетаний имеют разную степень вероятности и эффективности. В некоторых случаях сочетание двух принципов либо оказывается изначально немыслимым, либо исключается из сферы игр. Некоторые другие комбинации, не будучи запрещены по природе вещей, все же остаются чисто случайными. Они не соответствуют каким-либо отношениям сродства. Наконец, бывает, что между основными различительными тенденциями вдруг возникает глубокая близость.

Поэтому из шести возможных сочетаний два, как выясняется, противоестественны, два других не более чем возможны, тогда как