Игры и люди - Роже Кайуа

говорит не о наличии, как утверждали, вредных для вида инстинктов. Скорее оно доказывает, что необоримая тяга к парализующему веществу может нейтрализовать самые сильные инстинкты, в частности инстинкт самосохранения, заставляющий индивида заботиться о собственной безопасности и требующий от него защищать и кормить свое потомство. Можно сказать, что муравьи ради наркотика «забывают» обо всем. Они ведут себя самым пагубным образом, отдаются врагу сами или же оставляют ему свои яйца и личинок.

По странной аналогии, человека отупение, опьянение, одурманивание алкоголем тоже заставляют встать на путь незаметного и непоправимого саморазрушения. В конце концов, лишившись свободы желать чего-либо кроме своего зелья, он становится жертвой постоянного органического расстройства, куда более опасного, чем физическое головокружение, которое лишь на краткое время отнимает у него способность противиться очарованию бездны.

* * *

Что касается ludus'a и paidia, представляющих собой не категории игр, а способы играть в них, то они переносят в обыкновенную жизнь свой неизменный контраст – контраст между бессмысленным шумом и симфонией, бесформенной мазней и умелым применением законов перспективы. Их оппозиция по-прежнему вызывается тем, что совместная целенаправленная деятельность, где все наличные ресурсы используются наилучшим образом, не имеет ничего общего с простой беспорядочной суетой, стремящейся лишь достичь своего собственного пароксизма.

Нашей задачей было рассмотреть искажение принципов игры или, если угодно, их свободное распространение без всяких ограничений и конвенций. Как мы видели, оно происходит одинаково. Оно влечет за собой последствия, которые – возможно, лишь внешне – весьма неравны по своей значимости. Безумие и одурманивание себя представляются каким-то несоразмерным наказанием за простое выплескивание игры за те пределы, где она могла бы процветать без всяких непоправимых бед. Напротив, суеверие, порождаемое отклонением принципа alea, кажется чем-то безобидным. А ничем не обузданное честолюбие, в которое выливается дух состязательности, избавленный от правил равновесия и честности, нередко даже как бы доставляет преимущество тому, кто дерзко предается ему. Однако склонность полагаться в жизненных делах на непостижимые силы и на очарование вещих знамений, механически прилагая к ним какую-либо систему фиктивных соответствий, не побуждает человека лучшим образом использовать свои главные преимущества. Она толкает его к фатализму. Она делает его неспособным прозорливо оценивать отношения между явлениями. Она отнимает у него мужество, нужное для упорных усилий, чтобы добиться успеха вопреки неблагоприятным обстоятельствам.

Аgôn, будучи перенесен в реальность, имеет одну лишь цель – успех. Правила учтивого соперничества оказываются забыты и презрены. Они кажутся теперь просто сковывающими лицемерными условностями. Начинается безжалостная конкуренция. Нечестные приемы оправдываются победой. Если отдельного человека еще как-то сдерживает страх попасть под суд или быть осужденным общественным мнением, то нациям кажется позволительным и даже достославным воевать без пределов и без пощады. Всякого рода ограничения, которые ставились насилию, оказываются устарелыми. Военные действия затрагивают уже не только пограничные области, крепости и войска. Они больше не следуют той стратегии, благодаря которой сама война порой походила на игру. Война далеко отходит от турнира, дуэли, вообще от боя по правилам в замкнутом пространстве, и обретает форму тотальной войны, с массовыми разрушениями и истреблением населения.

Всякое искажение принципов игры выражается в отказе от тех ненадежных, сомнительных конвенций, которые всегда можно, а то и выгодно отрицать, однако нелегкий процесс их установления как раз и совпадает с процессом цивилизации. Действительно, если принципы игр соответствуют тем или иным мощным инстинктам (состязанию, стремлению к удаче, симуляции, головокружению), то легко понять, что свое позитивное и творческое утоление они могут получить лишь в идеальных, жестко ограниченных условиях, которые и предлагают им правила соответствующих игр. Предоставленные самим себе, эти стихийные побуждения, неистово-разрушительные, как и любые инстинкты, могут привести лишь к пагубным последствиям. Игры дисциплинируют инстинкты, вводя их в рамки институционального существования. Давая им формально-ограниченное удовлетворение, они воспитывают их, делают их плодотворными и как бы делают душе прививку от их вредного воздействия. Одновременно они придают им способность с пользой содействовать обогащению и определению стилей разных культур.

Таблица 2

V. К социологии, основанной на играх

В течение долгого времени изучение игр было почти исключительно историей игрушек. Обращали гораздо более внимания на инструменты и принадлежности игр, чем на их природу, на их характерные признаки и законы, на предполагаемые ими инстинкты, на типы удовлетворения, которое они доставляют. В общем и целом их считали просто незначительными детскими забавами. Поэтому никто и не думал признавать за ними какую-либо культурную ценность. Предпринимавшиеся исследования происхождения игр или игрушек лишь подтверждали это первое впечатление: игрушки и игры суть забавные и малозначительные орудия и действия, предоставляемые детям, с тех пор как у взрослых есть более существенные занятия. Так, устарелое оружие становится игрушками – лук, щит, духовая трубка, праща. Бильбоке и юла первоначально были магическими приспособлениями. Сходным образом и многие игры основываются на утраченных верованиях или воспроизводят форму утративших смысл обрядов. Так, хороводы и считалки представляют собой древние, вышедшие из употребления заклятия.

«В итоге все впадает в игру», – приходится заключить читателю книг Хирна, Грооса, леди Гомм, Каррингтона, Болтона и многих других[28].

Между тем Хёйзинга еще в 1938 году, в своем капитальном исследовании «Homo ludens», выдвинул прямо противоположный тезис: из игры вырастает культура. Игра – это одновременно свобода и выдумка, фантазия и дисциплина. По ее мерке скроены все важнейшие явления культуры. Они основаны на создаваемом и поддерживаемом ею духе поиска, соблюдения правил, отрешенности. В некоторых отношениях наши нормы права, просодии, контрапункта и перспективы, правила сценической постановки и церковной службы, воинской тактики, философской дискуссии – суть игровые правила. Ими образуются конвенции, которые следует соблюдать. Своею тонкой сетью они создают ни много ни мало – основу цивилизации.

«А не вытекает ли все из игры?» – спрашиваешь себя, дочитав «Homo ludens».

Эти два тезиса почти полностью противоречат друг другу. Кажется, их еще ни разу не сопоставляли – ни с целью решить, который из них верен, ни с целью примирить их друг с другом. Надо признать, что примирить их как будто нелегко. В одном случае игры систематически расцениваются как деградация взрослых занятий, которые утрачивают свою серьезность и опускаются до уровня безобидных забав. В другом же случае игровой дух оказывается источником продуктивных конвенций, которые делают возможным развитие культур. Он стимулирует изобретательность, утонченность и выдумку. Одновременно он учит быть честным со своим противником и дает примеры состязаний, где соперничество продолжается не более, чем сама игра. Посредством игры человек оказывается в силах одолеть монотонность, детерминизм природы,