Русалии - Ирина Яш

Еда восхитительная и за столом четыре сказочные красавицы, длинноволосые русалки… – он довольно вздохнул, – Надо же, благодать какая – светло, как днём, тепло, как на юге и комаров совсем нет! Слыхали, дочь Бонье приехала?

Все, молча, на него уставились.

– Откуда ты знаешь? – спросил Макс.

Макарыч кивком указал на Милу, та пожала плечами:

– Марина рассказала. Она веть пес рапоты осталась, пришла к нам претложить свои услуки…

– А ты что, не справляешься? – рассмеялся Дениска, он был уже заметно навеселе, – У тебя ж ни детей, ни грядок!

Мила спокойно посмотрела на него, кивнула:

– Та. Кряток нет у меня. И тетей. Я так Марине и сказала, – она перевела взгляд на Макса, – Марина мне и рассказала, что приехала новая хозяйка, точь Понье, Эжени.

– Эжени! – пьяно фыркнул Марченко.

– Евгения Бонье, – сказал Анатоль, – Владимир Сергеевич упоминал о ней при нас с Сержем… – он хлопнул себя ладонью по лбу, – То-то у него в доме на днях свет горел!

– Верно, – сказала Мила, – Эжени позвала Марину, запрала у неё все ключи, но от её услук отказалась. Марина очень опителась.

– Она говорит по-русски? – спросила Эсфирь.

– Та. По словам Марины «такая же картавая, как Понье».

– Как быстро она сюда приехала! – удивился Макс, – И, разве, в права наследства не через несколько месяцев вступают?

– А у хранцузов может другой закон! – сказал Дениска, громко шмыгнул носом.

Макс обескуражено на него смотрел, потом потряс головой:

– Причём тут французы? Дом-то здесь!

Дениска в ответ, ни с того ни сего, расхохотался. Макарыч вытряхнул свою трубку, спрятал в карман, посмотрел на Марченко.

– Похоже, нашему гусару нужно освежиться. Денис Василич, пойдём-ка, прогуляемся…

– Никуда я не пойду! – возмутился участковый, – Я ещё не доел!

Макарыч положил ему руку на плечо, сжал, тихо сказал:

– Вставай. Здесь женщины и дети, проветришься – милости просим обратно.

Дениска сморщился, жалобно захныкал:

– Пусти, больно! Дурак старый… – он встал, ухватился двумя руками за край стола, – Паша! Можно я в гамаке полежу? Мне домой нельзя такому, мамка с меня три шкуры спустит!

Макарыч громко, в голос рассмеялся, за ним и остальные. Макс разрешил. Марченко добрёл до забора и спиленным деревом повалился в гамак. Алекс сходила в дом, вернулась оттуда с пледом, накрыла уже храпящего участкового.

Макарыч снова сел к столу, сделал глоток вина из бокала жены, крепко, обеими руками обнял её, она положила ему голову на плечо. Макарыч посмотрел на Макса:

– Вообще, ты прав… Она чертовски быстро приехала сюда!

– Может быть турпутёвка? – раздумчиво сказала Эсфирь, – Ещё возможно двойное гражданство… – она повернулась к мужу, зло прошептала, – Ты когда-нибудь наешься?!

Иван Стрепетов дёрнул плечом и продолжил жевать. Макс опустил глаза. Не хватало, чтоб они затеяли здесь скандал!

Любви между Фирой и Иваном давным-давно не было, Макс это знал, недаром же они были его ближайшими соседями. Знала об этом и вся Березень. Супруги ссорились и раньше, а в последнее время скандалы стали чаще, громче и злее. И вообще, брак этот, по мнению односельчан, с самого начала был обречён на провал.

Эсфирь, сдержанная, строгая, немногословная, но всё же очень привлекательная женщина, с копной вьющихся волос, низким бархатным голосом, с фигурой и поступью балерины, была преподавательницей английского языка и преуспевала, хотя работать ей приходилось много: школа, репетиторство, курсы, консультации. В начале этой весны она купила себе подержанную машину и иногда, возвращаясь из города после работы, уставшая и голодная, даже не находила сил загнать её во двор – так и бросала до утра на улице, возле ворот.

Иван Стрепетов и жил и выглядел по-другому. На полголовы ниже жены, рано начавший лысеть и полнеть, бесцветный, с блёклыми пустыми глазами, в деревне, с лёгкой руки Ильи Покровского, он звался «мокрицей». Иван всю жизнь жил в старом родительском доме, который Фира, на свои деньги, подлатала и обставила. По профессии он был учителем русского и литературы, служил в средней школе на окраине города, трудился по 3-4 часа в день, не обременяя себя даже классным руководством, и уже на двухчасовой электричке возвращался в Березень с работы.

По деревне ходили упорные слухи о том, что у Фиры роман с Владом Покровским, и будто бы Влад, прыгающий, как блоха, из постели в постель, об Фиру запнулся, прикипел, любит, говорили даже, что он хотел из-за неё уйти от жены, но Снежана не пустила, пригрозив наложить на себя руки. Поговаривали, что Стрепетов был очень недоволен тем, что жена затеяла интрижку в посёлке и выставила его на посмешище. Макс несколько раз, ненароком, слышал, как Иван, в пылу скандала, обзывал жену дешёвкой, шлюхой и ещё Иезавелью, видимо полагая, что пороком женщины может быть только блуд… Макс не придавал значения и не прислушивался к этим бродящим по деревне слухам, но сейчас, за столом, и ему и остальным было заметно, что между Фирой и Снежаной, сидящими лицом к лицу, висит напряжение, спичку поднеси и раздастся взрыв.

Эсфирь поджала губы, повернулась к Лёне, спросила, что ещё ему положить на тарелку…

– Интересно, конечно, на француженку посмотреть, – усмехнулся Макарыч, заглянул жене в глаза, – Почему моя девочка загрустила?

– Так… – Мила вздохнула, – Спой, Антрей!

– Гитары нет.

– У Макса есть.

– И то верно! – просиял Макарыч, – В гостиной пылится. Твоя?

Макс помотал головой:

– Жены.

– Сколько струн?

– Семь. На ней сто лет никто не играл. Наверное, расстроена совсем…

– Макс, принеси пошалуйста, – мягко попросила Мила.

Макс поднялся, пошёл в дом.

Макарыч очень долго настраивал гитару. Все притихли, разомлели, слушали нестройное бренчание и наслаждались вечером, запахами, цветами, коротким северным летом. Наплывала белая ночь, заблестела роса, но было непривычно тепло и хотелось просто быть, быть в этой минуте, и невозможность удержать и повторить делала её бесценной, самой важной минутой в жизни.

– Ну, что ж, господа… – откашлялся Макарыч, – Давайте ещё по чуть-чуть и отдадимся музе…

Он мягко перебирал струны, пел негромким глубоким голосом, Мила, склонив голову к плечу, с нежной улыбкой слушала мужа.

– Ночь светла, над рекой тихо светит луна… И блестит серебром голубая волна…

Фира тоже улыбалась Макарычу и покачивала головой в такт музыке. Алекс подпевала одними губами. Снежана, едва заметными движениями пальцев, постукивала по столу, как по клавишам.

«Как смотрит на Андрея жена! – думал Макс, – Сейчас вечеринка закончится, все разбредутся кто куда, но его-то сегодня ещё ждёт любовь, можно не сомневаться! Все женщины за этим столом годятся ему в дочери, но глядят на него влюблёнными глазами… Как так?»

Макс осёкся. Снежана перестала стучать пальцами. Она вся застыла, замерла и уставилась неподвижным взглядом