Тяжесть измены (СИ) - Айверс Наташа

Но ведь это было неправдой, верно? Они были счастливы. Он никогда не говорил, что ему чего-то не хватает. Никогда не давал повода сомневаться… Или давал, а она просто не хотела этого видеть?

Вернувшись в кровать, она посмотрела на сыночка. Представила, как они будут жить без Лёши. Тёма больше не побежит встречать папу у двери, не бросится к нему на руки, не засмеётся, когда тот поднимет его вверх и подбросит. Эти моменты больше не повторятся.

«А если бы я простила?»

Она представила, как он стоит перед ней, кается, говорит, что всё это ошибка. Что он не помнит, что случилось, что его соблазнили, что он был пьян, что он любит только её. Что он готов на всё, лишь бы она поверила.

Но могла ли она теперь ему верить?

Она практически не выходила из комнаты. Иногда не могла встать с постели. Свекровь приносила еду, гладила её по волосам, шептала что-то утешающее. Иногда Ира вставала, брала Аню на руки, смотрела в окно.

Прошла ещё неделя. Она ела через силу, спала урывками. Её мир сжался до детей и нескольких шагов по саду за домом. Разговоры с Тёмкой и свекровью стали её единственной связью с реальностью, но и их она вела машинально, избегая лишних вопросов.

Что делает Лёша? Где он? О чём думает? Это больше не имело значения.

Тёмка всё время был рядом, словно чувствовал, что маме плохо, и пытался вернуть её к жизни. Он приносил ей «подарки» — рисунки с кривыми солнышками, крошечные цветочки, гладкие камешки и стеклышки, найденные в саду. Он радостно протягивал их ей, а она улыбалась, но улыбка так и не достигала глаз.

Она сидела на крыльце, глядя на качающиеся на ветру деревья. Когда-то они с Алексеем гуляли здесь. Он держал её за руку, смеялся, рассказывал истории. Сейчас эти воспоминания причиняли физическую боль.

Тёма подошёл и взял её руку в свои маленькие ладони.

— Мамочка, а мы скоро поедем домой?

Ирина посмотрела на него. Как сказать ребёнку, что тот «дом» уже не существует?

Ирина прожила уже две недели в доме его родителей. Сначала ей казалось, что она здесь временно, что надо просто переждать, прийти в себя. Но с каждым днём становилось ясно — назад пути нет.

Она проснулась в ту ночь с ощущением ясности. Долго лежала, вглядываясь в темноту. Потом встала, завернулась в халат и спустилась вниз.

Свёкор сидел на кухне. На столе остывала чашка чая, в воздухе пахло табаком. Он посмотрел на неё, ничего не говоря. Ждал.

— Я готова поговорить, — сказала она.

Он кивнул. Несколько секунд молчал, а затем спросил:

— Развод?

Она сглотнула. Это слово было как лезвие по сердцу, но она уже знала ответ.

— Да. Я не смогу…

Свёкор вздохнул, встал и подошёл ближе. Осторожно положил руку ей на плечо, словно боялся, что она его оттолкнёт.

— Я понимаю, дочка. Мы будем рядом.

Её губы дрогнули. Она не заплакала. Слёзы давно кончились. Но в этот момент она впервые за долгое время почувствовала что-то, похожее на облегчение.

Потому что теперь она знала: она не будет ждать. Не будет надеяться. Не будет возвращаться назад.

Она будет жить. Ради себя. Ради Тёмы и Ани. Ради будущего, в котором больше не будет предательства.

Глава 16

Ирина согласилась на встречу на нейтральной территории.

София повезла её в парк. В машине стояла напряжённая тишина. Ирина сидела, глядя в окно, сцепив пальцы в замок. Когда они припарковались у входа, София выдохнула и тихо произнесла:

— Если не готова — уедем. Ему не обязательно знать, что ты была тут.

Ирина повернула голову, посмотрела на неё, и в её глазах мелькнула тень благодарной улыбки.

— Нет. Я должна это сделать.

София кивнула.

— Я останусь в машине. Если нужно — просто дай знак.

Ирина вышла. Августовский утренний воздух был свеж, пахло скошенной травой и чуть влажной землёй. Ветерок пробежал по коже, вызвав мурашки, но не от холода. От напряжения. Её руки дрожали, но она заставила себя идти, шаг за шагом, не позволяя мыслям взять над собой верх.

Когда она увидела его, сердце предательски дрогнуло.

Алексей.

Он стоял у скамейки, засунув руки в карманы, но в этом жесте не было расслабленности — только напряжение. Он выглядел уставшим, осунувшимся, но в глазах светилась решимость. Как только он заметил её, его выражение стало ещё более сосредоточенным. В его взгляде было всё: боль, надежда, страх, отчаянная попытка удержать что-то, что, возможно, уже потеряно.

Родной. Но чужой.

— Привет, — его голос был низким, хриплым, будто он давно не спал.

— Привет.

Они остались стоять. Между ними было несколько шагов, но казалось, что пропасть. Алексей понял это и не стал делать попыток приблизиться.

— Спасибо, что пришла.

Она кивнула, но не ответила.

Он сделал шаг вперёд, но она отпрянула, словно от удара.

— Не приближайся, — её голос сорвался. — Мне больно даже дышать рядом с тобой. Ты хотел встречи? Говори.

— Я не помню ту ночь, но… анализы пришли… В моей крови нашли следы вещества, которое вызывает сильную сонливость и провалы в памяти. По сути, меня просто выключили на несколько часов, подмешав препарат в тот вечер. — Он говорил ровно, но она слишком хорошо его знала — за этой сдержанностью скрывался глухой, сдерживаемый гнев.

Её взгляд не изменился. Пустой, словно она слушала это не о нём, а о каком-то незнакомце.

— Сергей всё проверил, подключил своего знакомого детектива. — Его голос стал чуть жёстче. — Это не оправдание, я знаю. Просто хочу, чтобы ты знала правду.

Она усмехнулась — коротко, горько.

— И что это меняет?

Алексей закрыл глаза на секунду, стиснул зубы, но затем снова посмотрел на неё. В этом взгляде была отчаянная любовь, которая прожигала её насквозь.

— Ничего. — Он сжал пальцы в кулак. — Я виноват. Я сам дал ей место и возможность наследить в моей жизни. Не пресёк вовремя, не убрал её из компании. Это моя ошибка, о которой я буду жалеть всю жизнь. Я знаю, что мне нет оправданий. Но ты должна знать, как всё было.

Она глубоко вдохнула, пытаясь сохранить спокойствие.

— Алексей… Мне жаль, правда. Но я не могу. Я не могу тебя простить. Поздно.

Он закрыл глаза на секунду, словно пытался собраться. Он знал, что услышит это, но чёрт возьми, подготовиться к этой боли было невозможно.

Он шагнул ближе, не давая ей отступить, заполняя собой пространство между ними.

— Нет. — Его голос звучал низко, напряжённо, а в глазах вспыхнула необузданная решимость. — Пока ты стоишь передо мной и дрожишь, пока в твоих глазах боль, а не равнодушие… Пока ты чувствуешь — нет, Ира, не поздно.

Она скривила губы в невесёлой усмешке.

— И что ты предлагаешь? Закрыть глаза? Сделать вид, что ничего не было?

— Нет. — Он качнул головой. — Я не прошу тебя забыть. Я не прошу тебя простить. Я и сам не могу себя простить. Я прошу дать мне шанс доказать, что я всё ещё твой. Что ту ночь украли у меня и у тебя, у нас.

Она не ответила, но губы её дрогнули. Алексей заметил.

— В моей душе и в моём сердце есть только ты, — его голос стал тише, но в нём звучала такая искренность, что на мгновение она ощутила дрожь. — Я не откажусь от тебя. От детей. Я приму любые твои условия. Развод? Хорошо. Всё будет так, как ты хочешь, как ты решишь. Только не вычеркивай меня. Не гони меня совсем.

Она посмотрела на него. Глаза её блестели, дыхание сбилось, но она постаралась взять себя в руки.

Он провёл рукой по волосам, и в этот момент она увидела: на его запястье болталась её резинка для волос. Та самая, растянутая, старая, но удобная и любимая, которой она поднимала волосы наверх перед сном. Он всегда ворчал на неё за то, что её завязки были повсюду — на краю раковины, на тумбочках, на его рабочем столе, в машине, даже однажды в кармане его рубашки, — а теперь носил на запястье. Будто талисман.

Её сердце сжалось, но она заставила себя не показать это. Он не заметил её взгляда, не понял, что она увидела. А она не сказала ни слова.