Корпорация 'Божий промысел' - Андрей Николаевич Зенин

– Марк. Простите, я постараюсь исправиться.

– Да ради бога! Ты сам автор своей судьбы. У меня перерыв – я не хочу говорить о работе.

Приехал лифт. Двери, послушные только сотрудникам этажа, распахнулись.

– Вам куда нажать? – спросил амбал у Петровича.

– В прачечную.

– А, чистилище, – он нажал две кнопки. В холле автор вышел. Через закрывающуюся дверь Марк увидел, что сидевшая на ресепшене Гезария весело бросила в широкую спину амбала:

– Алёшенька! Не расстраивайся! Заходи вечерком – потанцуем.

– Угу.

Двери закрылись.

– Ну, похоже, с Гезарией у тебя пока мимо.

– Жаль. Говорят, если она влюбляется, начинает переть в творчестве.

– Это только если талант есть, – вспомнил что-то Петрович.

– Что?

– Что.

– Душный ты стал, Петрович! За что тебя бабы любили, не понимаю.

– Тогда, когда я был моложе я знаешь! Э-э-эх! Они мне присылают: «Мальчик, Тибет». Кто родители? Где школа? А они мне: «А я не знаю». И что?

– Что? – Марк слушал словесный бред с нескрываемым изумлением.

– А ни-че-го. Родился. Пусть, говорю, Ламой назовут. А они мне: «Какая Лама в Тибете! Это в Америке». А мне что – Америка, Альпы, Армения. Земля-то во-о-от такая крошечная, – Петрович соединил большой и указательный пальцы в щепотку, прищурившись, заглянул в неё.

– И что, назвали?

– Конечно, назвали! Ка-ли-гу-ла!

– При чём здесь Калигула?

– Вот и я им говорю – лучше давайте в Калуге художника поселим!

– Какого художника?

– Верно! Какого художника они запретили курить на лестнице? Я понимаю, на балконе – окурок кинул, крылья прожёг.

– Кому прожёг?

– Я? Адимусу.

– Блин, Петрович. Иногда мне кажется, что ты всегда накуренный.

– Пока нет. Когда я накуренный, я стихи пишу.

– Кому?

– Кому надо!

– А кому надо?

– А ни-ко-му… не надо читать мои стихи. Твои, кстати, тоже.

– Так я и не пишу.

– Вот и не пиши! Пусть Матвей пишет, раз он у нас влюблённый.

– В кого?

– Действительно! В кого ты такой непонятливый, Марк?

Наконец, лифт приехал. Двери распахнулись.

Марк и Петрович нашли мягкое местечко на куче светлых балахонов.

Петрович достал портсигар, наполненный разнокалиберными самокрутками. Открыл. Предложил Марку.

– А чем отличаются?

– В основном бумагой. Я их из принятых сценариев кручу. Черновики горчат и не радуют вкусом.

– А это не богохульство? Бумага-то, вроде как, Божественная. Подотчётная.

– Ты просто неопытный! Наказывают тех, кто попался, а не тех, кто нагрешил.

Марк выбрал самокрутку с наименьшим количеством букв.

Петрович взял первую попавшуюся.

Раскурили. Помолчали.

– Какой интересный вкус, – заметил Марк.

– Наверное, девочкин – у них тексты обычно ванильные.

– Я не думал, что написанное так влияет на вкус.

– Написанное здесь на всё влияет.

– Интересно, а какой вкус, если чистый лист скрутить.

– Не знаю. Ни разу не видел чистый лист в сданном сценарии.

– Странно, – Марк задумался, – а я, кажется, видел.

Петрович посерьёзнел.

– Где?

– Да это давно было. Когда с Матвеем ещё сидели. Его уже не вытащишь.

– Ты точно видел, что в производство отдали именно чистый лист?

– Кажется, да, а что?

– Не говори никому.

– Почему?

– Есть тут один ангел в ссылке, который с начала времён пытается протащить мысль, что людям не надо писать сценарии.

– Кто?

– Люцифер.

Над головой послышались хлопки крыльев. Люц плавно опустился перед Марком и Петровичем.

– Звали?

– Всё шутишь, – Петрович протянул гостю раскрытый портсигар.

– О! Что–то свеженькое? Я маньяков люблю.

– Не. Марк, вон, ванильную вытащил. Где-то есть инженер, которого жена из-за проститутки бросила и школьная учительница.

– Давай учительницу – она, на мой вкус, больше всего из них маньяка напоминает.

Люц выбрал самокрутку. Раскурил, скривился.

– О чём говорили? – Люц внимательно посмотрел в глаза Марка.

– Да так, обсуждали вкусы, – растерялся Марк.

– Мальчик редактором становится, –