В двух шагах от войны - Вадим Фролов

— Вахтенного на носу, должно быть, осколком убило, — хмуро сказал вошедший в рубку боцман.

— Так… — сквозь зубы повторил Замятин. — Кто?

— Синичкин Василий, — ответил боцман, — в моих годах. И… одинокий, как я…

— Эт-то хорошо, что одинокий, — сказал Замятин и замолчал. «Что говорю-то, что говорю?..» И, покосившись на боцмана, добавил: Похоронить. С почестями.

— Некого хоронить, — глядя под ноги, сказал Семеныч, — море похоронило.

Капитан снял фуражку.

— Моряцкая смерть, — сказал он четко, — и… горевать некогда, да и нельзя! Как там груз наш «генеральный»? Про матроса знают?

— Видели, — ответил боцман.

— Да… от таких дел на войне не спрячешься, — сурово сказал Замятин. — Мне из рубки на них глядеть некогда было.

— Да я тож у пулемета торчал, — пробасил боцман, — на небо глядел. Может, кто и подрейфил, однако себя держали.

— Ладно, — сказал Замятин. — Заведи буксир на «Азимут», Андрей Семеныч, и я пойду с начальством этой… яичной экспедиции потолкую. А ты хоть оденься, что ли, — сказал он Антуфьеву, улыбнулся и вышел из рубки.

— Лица на ем нет, а он лыбится, — удивленно сказал рулевой.

Антуфьев стоял в тельняшке, прислонившись спиной к задней стенке рубки, и тоже улыбался.

Выйдя на мостик, Замятин удивился: на палубе, кроме вахты, никого не было. Он спустился в трюм-кубрик. На нарах и за столом сидели ребята, кое-кто в спасательных поясах. Громов и Людмила Сергеевна сидели у торца стола. Говорил Громов.

— Так что замечаний у меня вам, почитай, нет. Молодцы! Вот так… Однако орали уж больно много. Что толку кулаками грозить да ругаться, фриц вас и не слышал. Конечно, вы все, считай, впервой вражий самолет увидели…

— Не все, — сказал Славка.

— А-а, ты-то, одесский, огонь и воду прошел, — уважительно сказал Афанасий Григорьевич, — да вот еще Соколов в Ленинграде испытан. И наши…

— Што наши? — не выдержал Васька Баландин.

— Тебе бы, Василий, помолчать надо. Тебе и вот… — Он повертел головой, высматривая кого-то, и, найдя, указал пальцем на здорового парня в рваном треухе. — И вот этому.

Парень опустил голову.

— Хотел с вами с глазу на глаз потолковать, — продолжал Громов, — да, думаю, лучше, чтоб все знали: дисциплина должна железной быть. Встань, Баландин. Этот вот герой на корме у матроса винтовку из рук рвал, хотел, вишь, «хейнкеля» самолично потопить. А фриц как это дело увидел — так сразу и удрал. Молодца ты, Василий!

Кто-то засмеялся, но остальные молчали. Баланда, надув губы, сел.

— А ты, — повернулся Громов к парню в треухе, — ты чего в кубрик поперся? Думал, там спасешься… ежели что?

Парень встал, покраснел и смущенно широко улыбнулся.

— А шут его знает, товарищ начальник, — сказал он удивленно. — Как эта стерва завыла, меня вроде шилом кто ткнул, а башка… в брюхо провалилась. Сам не помню, как в кубрик попал.

Тут уж засмеялись все.

— Испугался, значит? — тоже смеясь, спросил Громов.

Замятин стоял у трапа и слушал, и странное чувство наполняло его что-то похожее на нежность и на гордость…

— Можно, я скажу, Афанасий Григорьевич? — сказал он.

Только сейчас мальчишки увидели его, и сразу кто-то один, а за ним остальные заорали: «Ур-р-ра капитану!» Кричали долго и самозабвенно, словно освобождаясь от пережитого напряжения.

— Разве в том дело, кто испугался, а кто нет, — медленно сказал Замятин, когда крик стих, — смерть ведь, смерть кружит. Что может быть страшнее? Дак она повсюду сейчас кружит. Думаете, я не боялся на мостике? До сих пор колени дрожат. И не стыдно. Стыда не оберешься, когда отвернешься, когда в сторону уйдешь… — Он помолчал, а потом тихо и властно сказал: — Всем встать! Снять головные уборы. Почтим память героического матроса Василия Сергеевича Синичкина, погибшего на боевом посту…

Один на один уже у себя в каюте Павел Петрович сказал Громову:

— Ты уж прости меня, Афанасьич, я на тебя тогда на мостике накричал да в кубрике перебил… Обстановка, понимаешь. А салаги твои молодцы. Спасибо тебе за них…

— Спасибо не спасибо, — проворчал Громов, — я, конечно, не Макаренко… Что дале делать будем?

— А дале, как решили, ближе к Колгуеву прибиваться. Пойдем-ко на мостик, шкипер. Ох как мне твоя помощь нужна.

«Зубатка» шла прежним курсом. На вновь заведенном буксирном тросе-ваере тянулся за ней «Азимут», а невдалеке тарахтел своим мотором «Авангард». И словно ничего не было…

— Поспи иди, Петрович, — сказал Громов.

— Пойду, — согласился Замятин.

Спал он одетый и «вполглаза», а где-то среди ночи сразу проснулся: что-то сильно толкнуло «Зубатку» в правый борт. Замятин накинул реглан и вышел из каюты. К нему шел боцман.

— Льдина, Пал Петрович, — спокойно сказал он.

Замятин посмотрел на воду. Льдины, небольшие и крупные, темные, изъеденные водой, стали появляться все чаще и чаще. Они тихо шуршали, проходя вдоль бортов, хрустели, раскалываясь под форштевнем[23]. И вскоре «Зубатка» уперлась в сплошное ледяное поле. Кромка его справа от носа судна уходила почти строго на юг, а слева широкой дугой поворачивала на северо-запад.

Замятин дал сигнал в машинное отделение застопорить машину, а матросу приказал забраться повыше по вантам и посмотреть, далеко ли на запад уходили льды и есть ли где поблизости разводья.

— Откуда тут лед об это время? — удивился вахтенный.

— Весна-то нынче порато запоздала, — ответил боцман, — тут еще и не такое бывает.

— Ну как там? — спросил Замятин матроса на вантах.

— Края не видно, — ответил тот, — а разводьев много, и близко есть. И ничего — широкие, только вилявые больно.

— Что ж, — подумав, сказал капитан, — может, оно и к лучшему. Огибать нам поле это совсем не с руки — далеко в море заберем. А разводьями пойдем — оно и ближе и, пожалуй, безопаснее. Глядите, лед-то какой!

Лед был сильно подтаявший, ноздреватый, темный, а местами почти черный. Там и сям виднелись причудливые глыбы ропаков[24].

— И верно, — сказал боцман, — лед черный, и разводья черные, и суда наши тоже черные. Маскировка хорошая.

— И подводные лодки сюда не сунутся, — вставил подошедший Антуфьев. Считайте, повезло, капитан, но покрутиться придется. Да еще с этим, — он показал на «Азимут», — на привязи.

— Риск, конечно, есть, — согласился Замятин, — но другого выхода не вижу. Боцман, давай всю палубную команду. Расставишь так: одного на нос впередсмотрящим, другой — пусть на фок-мачту лезет в «воронье гнездо» и тоже вперед глядит. Двоих у бортов с баграми — если что, льдины отталкивать.

— Есть, — сказал боцман и ушел поднимать матросов.

Описав дугу, судно двинулось вдоль ледяного поля.

— Вот оно, разводье! — крикнул матрос в бочке.

— Вижу, — коротко ответил Замятин. — Право на борт! Боцман! Вахтенному на корму: передать «Азимуту» и на «Авангард», что дальше пойдем льдами. Пусть рулят моими галсами.

Идти пришлось самым малым ходом, постоянно лавируя, выбирая проходы пошире, чтобы обезопасить «Зубатку» и ее караван.

Боцман расставил команду по местам. Наблюдатель из «вороньего гнезда» на мачте то и дело покрикивал вниз, указывая проходимые разводья, предупреждал повороты. Верно, но медленно «Зубатка» шла во льдах. К утру прошли всего три — четыре мили.

К этому времени начали просыпаться ребята. Стало чуть ли не по-зимнему холодно — Замятин и Антуфьев надели тулупы. Холодно было и в трюме, вылезать из-под одеял не хотелось.

— Чего это холодина такая? — спросил Арся. — Не иначе, на самый полюс забрались. Коль, — он дернул одеяло Карбаса, — сходи посмотрри, что там на дворе — зима, что ли?

— А с чего это я полезу, — огрызнулся Карбас.

— Так ты у нас самый знатный промышленник, — подхалимским тоном сказал Арся, — к тому ж почти здешний.

— Ладно уж, — клюнул на удочку Колька, — схожу уж.

Он выполз из одеяла, поежился от холода, влез в сапоги и пошел к трапу. Ноги его еще виднелись на верхней ступеньке, и в это время что-то сильно ударило в правый борт, судно вздрогнуло и слегка накренилось. Кто спал — сразу проснулся, кто не спал — вскочил с нар, и все столпились в проходах.

— Торпеда! — истошно заорал Витька Морошкин.

— Тихо! — резко крикнул Антон. — Тихо вы все!

Но никто больше и не кричал. Все сидели на нарах или стояли молча. Так прошло несколько длиннейших секунд, пока сверху не раздался радостный вопль Карбаса:

— Эй, салаги, сдрейфили?! Льдина это — мы во льдах топаем… Одевайтесь, кто во што потеплее, и айда наверх!

Быстро одевшись, высыпали на палубу. Было интересно смотреть, как вроде бы такая неуклюжая «Зубатка» ловко пробирается по разводьям, лихо лавирует между серыми торосистыми льдинами, которые нет-нет да проскрежещут зловеще то по одному, то по другому борту. Матросы, стоявшие вдоль бортов, отталкивали льдины баграми, и все-таки часто какая-нибудь матерая стамуха[25] толкнется в судно, да так, что даже накренит его.