Юноша с перчаткой - Инна Гофф

Она долго еще говорит в таком роде. А я иду к себе в комнату и разглядываю свой натюрморт. Он мне меньше нравится, чем прежде. А может, надо посмотреть на него завтра, свежим глазом?

Я недовольна собой и завидую папе, который хорошо поработал и может теперь беззаботно болтать с Зинаидой. Он не принимает ее всерьез, но ему, как и маме, не приходит в голову, что на Зинаиду жаль тратить время. А ведь я так часто слышу от него эту фразу по поводу какого-нибудь нового фильма или человека, с которым нужно встретиться…

Я знаю, почему папа терпелив к Зинаиде. У него не осталось друзей детства. Было три друга, а не осталось ни одного. Двое погибли на фронте, а третий уже после войны, в автомобильной катастрофе.

Поэтому маминых друзей детства он считает своими тоже. И Зинаиду, и Леру, и даже Лешку, с которым мама целовалась, когда ей было пятнадцать лет. Дядя Леша — так я его зову — геолог. Он живет на Севере и, когда приезжает в Москву в командировку, всегда приходит к нам. Или по дороге на Кавказ, — он увлекается альпинизмом, у него даже есть звание мастера спорта. Он женат, и у него двое детей, но почему-то об этом он говорить не любит. Или не хочет. Когда он приходит, я беру у соседей гитару и прошу его спеть. Он здорово поет альпинистские песни…

Ты ушла, верны мне только горы,О тебе они развеют грусть,Если ж вдруг меня обманут горы,Я в долину больше не вернусь.

И опять пойдет с тяжелой ношейПо горам спасательный отряд,И тогда к тебе, моей хорошей,Горестные письма полетят.

Подними тогда ты к небу взорыИ подумай: «Он любил меня,Но еще сильней любил он горыИ рассвет несбывшегося дня…»

Он поет негромко, сосредоточенно, а я смотрю на его худощавое лицо с глубокими морщинами вдоль впалых щек, и мне хочется его написать вот таким, как он есть, — в сером свитере, с папироской в углу рта, с гитарой. Мне кажется, что он не очень счастлив и, когда поет про «рассвет несбывшегося дня», вспоминает юность и то, что мама не вышла за него замуж.

Когда он уходит, папа говорит маме:

— Что пригорюнилась? Прогадала? Теперь поняла, какой муж тебе нужен?..

— Если бы мне был нужен такой муж, — и мама смотрит на папу с вызовом, — он бы у меня был!

Конечно, все это шутка. Шютка, как сказала бы Нина. После свадьбы мы с ней еще не виделись — они с Герой сразу уехали в Ленинград. В институте им дали отпуск на пять дней. Теперь они уже давно в Москве, но я ей не звоню. Пусть она сама позвонит. Верней, пусть они позвонят…

— Покажи Зинаиде свои новые работы, — просит мама, входя ко мне.

— Ничего нового нет, — говорю я и загораживаю картон с непросохшим натюрмортом.

— Как это — нет? — говорит Зинаида. Она уже в шляпке. У нее всегда какая-нибудь нелепая шляпка на голове. Их делает ей знакомая шляпница, и Зинаида гордится, что такую ни на ком не увидишь. — Как это нет ничего нового? — говорит она и, не замечая натюрморт, тычет пальцем в безобразную старуху на стене. — А это?

— Как ты могла ее не видеть? — удивляется мама.

— Не знаю, не знаю… Леночка, кто это?

— Никто. Просто так…

— Ну, покажи еще что-нибудь…

Терпеть не могу показывать Зинаиде свои работы. Я знаю, что ей это неинтересно. Она ничего не понимает в живописи, никогда не была ни в одном музее, слыхала только про Репина, и потому, когда хочет меня похвалить, то говорит, что я пишу, как Репин…

В общем, ей неинтересно смотреть, а мне неинтересно показывать. Мы обе делаем это, чтобы доставить удовольствие маме… И сейчас я нехотя вытаскиваю летнюю акварель «Бочка под яблоней» и гуашь «Завтрак на траве». Я их сама давно не видела и теперь рассматриваю с любопытством, забыв про маму и Зинаиду. «Бочка под яблоней» мне сейчас не нравится. Хорошо в этой акварели лишь то, что она живо напомнила мне лето и утро на даче, такое ясное после дождя… А «Завтрак на траве» ничего. Мне нравится, как скомпоновано. Компоную я железно!

— Это что? — спрашивает Зинаида и тычет пальцем.

— Это «Бочка под яблоней», — говорит мама.

— Прекрасно, — говорит Зинаида.

И так всегда! Сначала — «что это?», а потом — «прекрасно!».

— А это «Завтрак на траве», — говорит мама голосом экскурсовода, — московский вариант… Это Ленка придумала. Шла как-то мимо стройки и увидела эту компанию. Женщины в платьях, а мужчины до пояса голые… Как тут не вспомнить Эдуарда Мане?

— Кого? — спрашивает Зинаида.

— Художник был такой. Его картина «Завтрак на траве» вызвала в свое время большой скандал. У него в картине мужчины были одеты, чуть ли не во фраках, а женщины совершенно нагие…

— У Ленки более жизненно, — говорит Зинаида.

Я не выдерживаю и выхожу из комнаты. Заглядываю к отцу. Он смотрит по телевизору хоккей.

— Какой счет? — спрашиваю я.

— Три — два, — говорит он, не оборачиваясь.

— В чью пользу?

Он не отвечает. Идет борьба за шайбу, и отец, подавшись вперед, ерзает на стуле, повторяя движения вратаря. Но вот шайба прижата к борту, и отец откидывается назад и облегченно вздыхает. Теперь можно взяться за мое воспитание.

— Прежде чем узнавать, какой счет, не мешало бы спросить, кто играет.

— А кто играет? — спрашиваю я и прислушиваюсь к кудахтанью за дверью, — кажется, Зинаида уходит…

— Не мешай! Видишь, ответственный момент…

— Зинаида уходит, — объявляет мама голосом дворецкого. Несмотря на «ответственный момент», папа спешит в коридор, чтобы подать ей пальто.

Я ухожу из дому рано утром, в темноте, и возвращаюсь, когда уже темно. Это самые короткие дни в году. Институт далеко от моего дома. Иногда я даже рада этому. Сколько всего увидишь по дороге!..

Я люблю утреннюю темную Москву, ярко освещенные газетные киоски, поднятые лица людей, едущих на встречном эскалаторе вверх. Почему-то у всех такое выражение, как будто они к чему-то прислушиваются. А в вагоне метро! Какое разнообразие лиц! Иногда увидишь такое лицо! И все это мимо, мимо… Хочешь взглянуть еще раз, запомнить, а там уже кто-то другой на его месте, и тоже по-своему интересно. Как тут не вспомнить наших близнецов, которые обижались, когда их путали? Каждый человек хочет быть единственным, неповторимым, и, по-моему, он имеет на это право! У природы достаточно изобразительных средств, и она вполне может не повторяться. Ведь все, что существует в одном экземпляре, кажется более ценным!..

Впрочем, я где-то читала, что у каждого живущего на земле есть свой двойник. Что-то вроде запасного игрока или дублера. Если ты не состоишься как личность, состоится он… По-моему, эта сказка годится для фантастического романа. Я не верю, что где-то есть мой двойник. Но если он все-таки существует, мне его только жаль…

Выйдя из метро, я пересаживаюсь в автобус и еще полчаса еду в автобусе. Тут всегда попадается кто-нибудь из наших. Из Компании или Протоплазмы, — Общага рядом с институтом.

В этот раз мне попадается Сурок. Так мы на курсе зовем Колю Суркова. Он очень смешной, длинный, с детским лицом и большими руками. Он тоже из Протоплазмы, как и я. Для Общаги он не подходит, потому что москвич, а в Компанию не вошел, хотя его и звали. Ему тоже девятнадцать лет, но он курит и вообще всячески доказывает, что он уже взрослый. Он обидчив и совсем не ценит мой юмор.

— И мой Сурок со мною, — говорю я, пробравшись к нему. И он тут же обижается.

— А потише нельзя? — говорит он и краснеет, потому что ему кажется, что все на нас смотрят. Ему всегда что-нибудь кажется.

— К семинару готовился? — спрашиваю я. Надо же о чем- то говорить.

— Готовился…

— На тебя вся надежда, — говорю я.

— Надейся на себя, — бурчит он и краснеет, потому что автобус резко кренится на повороте, и я хватаю его за локоть. Нечаянно, конечно.

Я тут же отпускаю его. Сурок прав, на него надеяться нельзя. Потому что он сам на себя не надеется. Все смотрит по сторонам. Пугливый такой Сурок. Нервный.

Мы выходим из автобуса и идем по аллее к институту. Идем парком. Утро пасмурное, тихое. Деревья в инее. Позади слышатся голоса, — это нас нагоняет Компания.

— Ты обещал мне посидеть, — говорю я. — Придешь?

— Не знаю, — говорит он и оглядывается на голоса. — Скоро мой доклад, готовиться надо… Напиши кого-нибудь еще…

— Например?

— Хотя бы Тарасова, — говорит он и краснеет.

Кто-то сзади бросает в меня снежком. Я оборачиваюсь и вижу двух парней из Компании, модницу Риту в макси, из- под которого виднеется брючный костюм, и Вальку Тарасова.

— Привет, Детка, — говорит он мне и протягивает руку Сурку.

— Где ты ночевал? — спрашиваю я. — Не в общаге?

— Он ночевал у любовницы, — отвечает за Вальку один из парней, и все покатываются. Это главарь Компании по кличке Гранд. У него рыжие усики и бородка — предмет зависти и дискуссий.