Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова - Паоло Нори

печатались в газетах под вымышленными именами, могли подписаться Ковечин – ничевок, прочитанный наоборот, возмущались: «И чего они хотят, эти ничевоки? Кто они вообще такие? Какой позор, давайте объявим им бойкот!»

Я очень люблю ничевоков, и, как сказали бы в Парме, мне нравится их дерзость – дерзость русского авангарда. Читаешь их тексты и порой чувствуешь, что сказать они хотели нечто совсем другое, а вот что именно, разобраться не так-то просто, потому что сегодня мы утратили смысл многих вещей, понятных в то время, и мы, жители двадцать первого века, прекрасно это осознаем, когда пытаемся разобраться, что они имели в виду.

7.9. Платье для кузины

В детстве, когда Анна Ахматова жила с родителями в Царском Селе, ей приходилось гулять по городским паркам с француженкой-гувернанткой.

«Мне ску-учно-о!» – ныла Аня.

На что гувернантка отвечала: «Не понимаю, почему. Есть столько занятий. Вы можете, например, нарвать цветов и возложить их на могилу собак ее величества».

Лет с четырнадцати она начинает шалить.

«Вы знаете, – рассказывала она Лидии Чуковской, – в каком виде тогда барышни ездили на пляж? Корсет, сверху лиф, две юбки – одна из них крахмальная – и шелковое платье. Наденет резиновую туфельку и особую шапочку, войдет в воду, плеснет на себя – и на берег. И тут появлялось чудовище – я – в платье на голом теле, босая. Я прыгала в море и уплывала часа на два. Возвращалась, надевала платье на мокрое тело – платье от соли торчало на мне колом… И так, кудлатая, мокрая, бежала домой… Вы не можете себе представить, каким чудовищем я была в те годы».

В 1905 году родители разошлись, в 1906-м Анна переехала в Киев.

Город не пришелся ей по душе.

«Я не любила дореволюционного Киева, – рассказывала Ахматова. – Город вульгарных женщин. Там ведь много было богачей и сахарозаводчиков. Они тысячи бросали на последние моды, они и их жены… Моя семипудовая кузина, ожидая примерки нового платья в приемной у знаменитого портного Швейцера, целовала образок Николая-угодника: „Сделай, чтоб хорошо сидело“…»

8. Башня и подвал

8.1. Башня

Поэт-символист Вячеслав Иванов у себя на квартире, выходившей окнами на Таврический сад и прозванной Башней, проводил по средам собрания, на которые приглашал известнейших русских поэтов того времени.

Именно там летом 1910 года Анна Ахматова впервые читала свои стихи на публике.

Иванов называл их «густым романтизмом».

Осенью того же года, когда ее муж уезжает в Африку, Ахматову снова приглашают в Башню, она читает стихи, и Иванов их хвалит, «но их тогда уже хвалили все», – говорила Ахматова.

Она вспоминала, как Вячеслав Иванов уговаривал ее бросить мужа и таким образом, как он утверждал, «сделать его человеком».

8.2. Подвал

Кабаре «Бродячая собака» находилось в погребке, в подвале дома на площади Искусств[41]. Самые знаменитые русские поэты того времени пили здесь, курили, общались и читали свои стихи.

Для поэтов вход был бесплатным, а остальных посетителей, тех, кто платил за вход, называли фармацевтами. Для поэтов все мы, читатели, немного фармацевты.

Анна Ахматова бывала и на средах у Вячеслава Иванова, и на вечерах в «Бродячей собаке», как и многие поэты в те годы.

Она вспоминала, как однажды вечером в «Бродячей собаке», когда все «шумно ужинали и гремели посудой», Маяковский вдруг решил прочитать несколько стихотворений.

В какой-то момент Мандельштам встал, подошел к нему и сказал: «Маяковский, перестаньте читать стихи. Вы не румынский оркестр».

По словам Ахматовой, когда свои стихи читал Мандельштам, «казалось, будто лебедь взлетает над всеми», и это самая красивая рецензия на поэзию, которую я слышал в жизни.

8.3. Кризис

В 1912 году, когда вышел первый сборник Ахматовой, символизм уже несколько лет переживал кризис.

Как писал Юрий Тынянов в 1920-е годы, «русская проза испытывает кризис. (Впрочем, и поэзия испытывает кризис. Вообще, трудно вспомнить то время, когда они кризиса не испытывали…)». То же самое происходило и в 1910-е годах с символизмом.

Александр Блок отмечал: «1910 год – это кризис символизма, о котором тогда очень много писали и говорили, как в лагере символистов, так и в противоположном…» Он называл три новоявленных течения, которые будут противостоять символизму: акмеизм, эгофутуризм и футуризм.

8.4. Эгофутуризм

Лидер эгофутуристов и основатель течения эгофутуризм Игорь Лотарев, родившийся в 1887 году и выбравший себе псевдоним Игорь Северянин, писал на такие темы, которые сегодня вряд ли ассоциировались бы у кого-нибудь с футуризмом.

К 1911 году он издал уже около тридцати сборников стихов[42] с названиями вроде «А сад весной благоухает!», «Интуитивные краски», «Колье принцессы» или «Ручьи в лилиях» – пожалуй, самый известный сборник Игоря Северянина до публикации в 1913 году книжки «Громокипящий кубок», принесшей ему широкую известность.

Историк русского футуризма Владимир Марков отмечает, что Северянин любил использовать в стихах иностранные слова, несущие некую интеллектуальную и социальную нагрузку, хотя, по воспоминаниям поэта-футуриста Бенедикта Лившица, который был знаком с ним и позже написал о нем в романе «Полутораглазый стрелец» («Автобиография русского футуризма»), Северянин не закончил школу и не знал ни одного иностранного языка, но при этом в разговоре щеголял надуманным французским акцентом, добавляя в русскую речь назальные звуки, которые ей на самом деле несвойственны.

В «Ручьях в лилиях»[43], изданных с подзаголовком «Из цикла „Эгофутуризм“», речь идет об Академии поэзии в мраморном замке на берегу озера, где юные поэты и поэтессы отдыхают на бархатных диванах, пьют вино и вдыхают лилии. Марков отмечает, что в марте 1911 года, когда было написано это стихотворение, никакой академии еще не существовало, однако через несколько месяцев четыре поэта, включая Северянина, основали группу, которую назвали «Эго», и выбрали ректорат Академии поэзии, а в ноябре 1911 года Северянин опубликовал свою тридцать вторую брошюру под названием «Пролог. Эгофутуризм», извещавшую, что «новая эпоха дирижаблей требует новой поэзии, в которой традиционные рифмы уступают ассонансам и „что ни слово – то сюрприз“».

В 1940 году Анна Ахматова скажет Лидии Чуковской: «Северянину я тоже не нравилась. Он сильно меня бранил. Мои стихи – клевета. Клевета на женщин. Женщины – грезерки, они бутончатые, пышные, гордые, а у меня несчастные какие-то…»

Поэтический сборник Северянина «Ананасы в шампанском», изданный в 1915 году, ассоциируется у меня с пармским глаголом impangonare. Он лучше всего передает то впечатление, которое производят на меня стихи Северянина и эгофутуризм в целом.