Приручить дракона (ЛП) - Робертс Тиффани

И к его огромному разочарованию, Эллия ни разу не попыталась прижаться губами к его губам, ни разу не попыталась воссоздать то, что было самым полным выражением нежности, которое он когда-либо испытывал. Несколько раз, когда он пытался это сделать, она просто отстранялась.

Он не мог выразить ту боль, которую причинила ему, хотя и понимал, что не имеет права расстраиваться из-за ее отказа. Их разговоры в течение последней недели были неловкими; они не обменялись ни одним осмысленным словом, не говорили ни о чем сколько-нибудь глубоком, и тишина стала охватывать большую часть их совместного времени. Эллия часто казалась печальной, подавленной, усталой.

Неужели он требовал слишком многого от ее тела?

Его взгляд вернулся к Эллии, когда она нырнула, чтобы погрузиться по плечи. Ее длинные волосы веером рассыпались вокруг нее, плавая на поверхности воды. Он не мог не задаться вопросом, какое у нее было выражение лица.

«Я хорошо знаю, что это не имеет никакого отношения к моим требованиям к ее телу».

Те редкие разговоры, которыми они обменивались, часто становились горячими и конфронтационными. Тысяча лет гнева, стыда и горечи бурлили в его груди, и он редко щадил ее от их укуса. Слишком часто он был пренебрежителен или оскорбителен. Слишком часто он бывал злобным. И каждый раз, когда он огрызался на нее, каждый раз, когда он набрасывался, оскорблял ее или обвинял в своих проблемах, каждый раз, когда он был резок или груб, он видел боль на ее лице. Он видел это в ее глазах. Он наблюдал, как Эллия неуклонно отдаляется от него, даже когда она работала над тем, чтобы создать себе уютное убежище в его логове.

Ему не следовало беспокоиться о ее чувствах, не следовало беспокоиться ни о чем, кроме облегчения, которое приносило ее тело, но огонь в его сердце тускнел каждый раз, когда он видел это выражение на ее лице. Осколки льда пронзали его грудь с каждым ее хмурым взглядом, расширяя эту пустоту, делая ее более холодной и голодной.

Независимо от того, насколько близко они были физически, их сердца разделяла пропасть, столь же обширная, как Заброшенные пески. Все, что он сделал до сих пор, — это расширил эту трещину. Все больше и больше ему хотелось закрыть ее — или, если это было невозможно, пересечь ее. Чтобы найти ее. Чтобы… встретиться с ней.

Он думал, что доволен тем, что относится к их связи не более чем как к средству, с помощью которого можно выпустить пар, думал, что доволен тем, что рассматривает ее как вещь, которую можно использовать. Но ее дух был так силен в тех немногих проблесках, которые она ему позволила, что он чувствовал себя опустошенным в его отсутствие.

Он хотел большего, чем просто совокупление, большего, чем просто ее тело. Больше, чем брачные узы.

Его желание обладать ее телом, возможно, было вызвано жаром и вынужденной связью, но эта растущая потребность в большем… это было все, что у него было.

Эллия откинула голову назад и провела пальцами по волосам, смахивая еще больше прядей в воду.

Фальтирис поднял руку, поймав одну из косичек, сплетенных на его висках, между указательным и большим пальцами. Всего два дня назад он разделывал другого быка, отрезая куски мяса, чтобы приготовить для своей пары, рыча, потому что его волосы неоднократно падали ему на лицо. Что-то зацепило его волосы сзади.

Он поднял свои окровавленные когти, развернулся и заскрежетал зубами, бросаясь в инстинктивную атаку. Его сердце пропустило удар, когда он понял, что это была Эллия позади него; он остановил себя своими когтями в шепоте от ее плоти.

Взгляд Эллии оставался спокойным, и единственным изменением в выражении ее лица было легкое движение бровей вверх. Не говоря ни слова, она снова взяла его за волосы, и ее ловкие маленькие пальчики сотворили свое волшебство. Эллия заплела его волосы в косу на каждом виске, время от времени ее пальцы слегка касались его чешуи, пока она работала. Когда она закончила, то просто ушла. С тех пор косы хорошо сработали, убрав большую часть его волос с лица.

Фальтирис жаждал этих легких прикосновений. Он тосковал по той фамильярности, с которой Эллия обращалась с ним в те моменты, по близости и дружеской тишине. Он тосковал по странно теплому, трепещущему чувству, которое она пробудила в нем своими нежными заботами, своим маленьким проявлением доброты.

Фальтирис пробежал глазами по ее блестящим волосам, оценивая их как лишь одну часть ее красоты — красоты, которой ее окружение придавало неповторимое сияние. Небо и облака отражались на поверхности реки вокруг нее, и бесчисленные точки света вспыхивали и гасли на ней, как звезды, рождающиеся и умирающие в течение одного удара сердца. Капельки на ее коже сверкали, как драгоценные камни, когда она двигалась.

Красный жар проник в его разум, усиливая боль в чреслах, но он отверг его импульсы. Фальтирис хотел тело Эллии — все это, — но он также хотел близости. Не просто физическая близость, но близость их сердец и умов. Он хотел поговорить. Хотел общения.

Он хотел… Эллию.

Фальтирис снова оторвал от нее взгляд, на этот раз повернув голову, чтобы посмотреть вниз по реке — это было направление, в котором дул ветер, направление, откуда, скорее всего, придут любые голодные звери. Он высунул язык, чтобы попробовать воздух на вкус. Ее запах был самым заметным из всех, и это, должно быть, было связано с его искаженной перспективой, его изменившимся фокусом. Не было никакого способа, чтобы один маленький человечек мог перебороть все остальные запахи вокруг нее, не так ли?

Она встала и откинула волосы назад. Вода брызнула с ее локонов, капли ярко вспыхнули на солнце. Зрелище должно было быть бессмысленным, обыденным, но что-то в нем заставило Фальтириса замереть. Она провела руками по коже, оттирая себя дочиста. Хотя она все еще стояла к нему спиной, он мог представить, как ее руки гладят холмики груди, касаются этих темных бутонов на их вершинах, скользят по животу, опускаются к паху.

Но только когда она начала петь, ее очарование им было завершено.

Ее мягкий голос был высоким и мелодичным, возвышаясь над звуками реки, не вступая с ними в противоречие. Он отражался эхом от стен каньона, становясь чем-то столь же мощным, сколь и нежным, и резонировал в его сердце, отталкивая жар, который так глубоко поселился в нем.

Язык Фальтириса снова высунулся, на этот раз, чтобы скользнуть по его губам. Сам того не желая, он наклонился вперед, оперся руками о валун и спустился вниз. Его хвост скользнул по камню позади него.

Эллия продолжала петь, наклонив голову, чтобы волосы свисали на одно плечо, и снова провела по ним пальцами, распутывая узлы и путаницы.

Фальтирис встал и подошел к кромке воды. Он слышал песни птиц и насекомых, песни ветра, песка и камня. Давным-давно он слышал некоторые песни своего вида. Все эти песни были бессловесными — они передавали свои намерения без необходимости в словах. Тем не менее, слова, которые пела Эллия, не умаляли красоты или воздействия ее песни.

Она пела хвалу и благодарность воде, дающей жизнь, источнику каждого растения и животного как в Мерцающих вершинах, так и в Заброшенных песках. Несколько раз, умываясь и напевая, она произносила имя, которое он слышал от нее раньше, — Цитолея.

«Цитолея, мать всех нас, мы благодарим тебя за твой подарок.

Источник жизни, кровь нашего племени, мы благодарим тебя за твою милость».

Он не был уверен, как долго стоял неподвижно на берегу реки, глядя на нее. Это не могло быть слишком долго — она закончила мыться, когда закончились слова ее песни, переключившись на нежное напевание в той же мелодии, когда она снова погрузилась по плечи в воду.

Чего не хватало в их брачной связи? Фамильярность? Они ничего не знали друг о друге, даже не знали имен друг друга, пока не трахнулись несколько раз.

«Потому что драконы не заботятся о мимолетных жизнях смертных».

Но эта идея больше не оправдывалась, не так ли? Сам Фальтирис теперь был смертен; остаток его жизни будет таким же эфемерным, как и у любого человека. И Эллия была его парой, они были связаны вместе навсегда. Он хотел узнать о ней больше. Она пробудила в нем любопытство, которое не проявлялось в течение многих столетий, жажду знаний, которая долгое время дремала.