Незабываемая ночь - Верейская Елена Николаевна

— Можно мне к Володе? Пустите меня к нему! — подошла я к доктору.

— Нет, — сказал доктор решительно. — Пока нельзя.

— Как вообще быть с Ириной? — спросил вдруг Андрей. — Нам, товарищ, надо скорей обратно, — обратился он к чернобородому.

— Да, — сказал тот, — поедем. — И вдруг он повернулся и, широко улыбаясь, протянул руку Шарову.

— Ну, спасибо, товарищ! Тебя хоть и поругать, поучить бы следовало, а все же за Тарабанова спасибо! А другой раз будь умней; слышишь?

Шаров, смущенно улыбаясь, молча тряс руку чернобородого. Андрей хлопнул его по плечу.

— И от меня спасибо, друг! — сказал он.

Я вдруг вспомнила, что я-то ведь не поблагодарила Шарова. Понимала, что нужно что-то сделать, но неприязнь к нему, страх перед ним еще не прошли во мне. И я молча отвернулась. Да он и не смотрел на меня больше.

— Доктор, — сказал Андрей, — значит, Владимир тут у вас и отлежится? Это ваша квартира?

— Да, — сказал доктор, — на эти дни я у себя устроил летучий лазарет. Собственно, на тяжело раненных я не рассчитывал. Я дал кое-кому свой адрес — для легких ранений. Но раз уж мне принесли тяжело раненного, не отправлять же его обратно. К счастью, у меня все оборудование для операции имеется. Не беспокойтесь, товарищ, у меня будет хорошо…

«Какие разные бывают доктора!» — подумала я с удивлением, вспомнив бабушкиного толстого врача.

В передней раздался сильный звонок.

— А как же с Ириной? — снова спросил Андрей.

Но ответить ему никто не успел. В комнату быстро вошел новый человек. Это был уже немолодой красногвардеец. Правой ладонью он поддерживал левую руку, наскоро перевязанную окровавленной тряпкой. Он был бледен, но на взволнованном морщинистом лице радостно сияли глаза.

— Доктор! — начал он, но вдруг увидел всех нас, и глаза засияли еще ярче.

— Товарищи! Уже знаете?!

— Что? Что?

— Взят Зимний! Кончено!

— Да ну? Когда? Сейчас? — обступили его все радостно, засыпая вопросами.

— Сейчас! Я прямо оттуда. А где и как это меня угораздило, и сам не пойму! — он показал головой на раненую руку. — Готово дело, наш Зимний…

— Идемте перевяжу, — перебил его доктор.

— Стойте! Дай расскажу товарищам! — отмахнулся от него раненый.

— Ну! Ну! Говори! Как же? — нетерпеливо перебили его Андрей, чернобородый, Шаров. Доктор и его дочь напряженно следили за рассказом. У всех были возбужденные, праздничные лица. И я вдруг почувствовала, что и меня захватывает общая радость, что и мне вдруг стало весело, легко, свободно на душе…

— Поди ж ты! — радостно захлебываясь, рассказывал красногвардеец. — Почти что без потерь дворец взяли! Мы тесним кругом, все ближе да ближе, а с ихней стороны защитников-то все меньше и меньше! Сначала все палили из-за дров, а потом и палить бросили. Как это перемахнули мы через штабели дров, — глядь, а там винтовки накиданы, юнкера побросали, а сами-то и невесть где. Так свободно и вошли во дворец. Бабы — ясное дело — сразу посдавались. Юнкеров, что еще остались, разоружили. Только около самой комнаты, где Временное правительство засело, юнкеров кучка небольшенькая, — не сдаются. Ощерились штыками, не пускают. Ну, а министры видят, что все одно податься некуда, — «Сдаемся, — говорят, — силе уступаем».

— Прикончили? Всех? — перебил его Шаров. Я взглянула на него. Он стоял весь напряженный, сжав кулаки.

— Ишь ты, какой прыткий, товарищ! — покачал головой рассказчик. — Честь честью арестовали, в крепость повели…

— Я бы их… тут же!.. — прошептал Шаров и выразительно махнул кулаком.

— Чудак! — засмеялся раненый. — Чем они нам страшны? Что они могут? Все же их под охраной повели. Моряки повели. Потому что в толпе много таких было, вроде тебя. Кабы не моряки, растерзали бы.

— И поделом! — горячо сказал Шаров.

— Брось ты! — оттолкнул его чернобородый. — Мы не дикари, а революционеры. Значит, товарищи, — он обвел всех блестящими глазами, — да здравствует Советская Россия!

Все заговорили сразу, смеялись, жали друг другу руки. Обо мне все забыли. Я стояла в сторонке и смотрела, и мне было грустно, что среди этой радостно-возбужденной кучки людей нет Володи.

Чернобородый обернулся и вдруг заметил меня.

— Ну, товарищ Ирина, — сказал он весело, — придет твой братишка в себя, скажи ему перво-наперво: сделано наше дело! А потом скажи: «Нашла я нынче старого друга!» Скажешь, товарищ Ирина?

И он протянул мне руку.

— Скажу, конечно, скажу! — с гордостью ответила я и сжала его руку обеими руками.

На этом я, собственно говоря, и думала закончить свои воспоминания, ведь писала я их только для себя. В ту памятную ночь кончилась для меня пора моего спокойного детства в бабушкином доме. И началась новая пора, гораздо более трудная и сложная, — но насколько более содержательная и интересная!

Но вот сейчас мне пришло в голову: а что, если внуки мои, когда подрастут, или еще кто-нибудь прочтет мои записки? Они непременно спросят: «А что же было дальше? И что сталось со всеми, о ком здесь рассказано?» Я в двух словах удовлетворяю их любопытство.

Я осталась на эту ночь у доктора. Андрей отправил Акима домой, чтобы он успокоил няню, что я цела и невредима. О том, что Володя ранен, он пока не велел говорить. А дома, правда, чуть с ума не сошли, хватившись меня. От бабушки, конечно, скрыли. Няня упала в обморок, и ее долго не могли привести в чувство. Прислугу разослали по всём знакомым искать меня.

Володя утром пришел в себя. Доктор осторожно рассказал ему обо мне и только тогда впустил меня в комнату, где он лежал. Я обещала доктору держать себя спокойно при встрече. И я сдержала обещание, хотя трудно было… Так исхудал Володя за эту ночь! Он потерял очень много крови, — сказал доктор. Но какой радостью светились его глаза! И он все время приставал к доктору: скоро ли он поправится, чтобы начать работать?

— Вы понимаете, доктор, сколько нам теперь предстоит работы? — повторял он. А мне все время говорил: — Ты подумай, Иринка! Мы живем уже в Советской стране!

Из дому прислали в это утро за мной горничную Дашу. Но я решительно отказалась ехать домой, я хотела остаться около Володи, ухаживать за ним. Володя тоже настаивал, чтобы я оставалась. Доктор посоветовался с дочерью, и они согласились оставить меня.

Потом приезжала няня, охала и плакала над Володей. Доктор уговорил ее, что и для Володи и для меня будет лучше, если она не увезет меня домой.

Бабушки я больше не видела. Она так и не узнала ни о победе большевиков, ни о ране Володи, ни о моем бегстве, — вскоре она скончалась, так и не придя в сознание. Я очень плакала об ней, но уход за братом и все, что происходило кругом, целиком захватило меня и заставило забыть горе.

Володя поправлялся быстро, радость давала ему силы. И при первой же возможности его перевезли домой. Володя оставил для себя, меня, няни и Даши три комнаты в огромной бабушкиной квартире, а остальные отдал товарищам, жившим в темных подвалах.

Да, для меня началась новая жизнь. Я сразу поступила в школу. Не скрою, сначала мне было трудно, я не привыкла учиться в коллективе. Да и жизнь была в те годы нелегкая: долго пришлось бороться народу с разрухой, а тут еще гражданская война… Но по натуре я была общительная и живая, скоро освоилась и приобрела хороших подруг. Володя шутил:

— Вот и превратилась «кукла Ирэн» в настоящую советскую девочку.

Это было верно, — я скоро поняла, на чьей стороне была правда! И я так же стала гордиться покойным папой, как Володя, и старалась быть похожей и на него, и на маму.

Из тех, о ком здесь рассказано, почти все еще живы. Нет в живых няни, она ненадолго пережила бабушку. Она была очень-очень старенькая, и ей трудно было привыкать к новым условиям жизни. Нет в живых и Шарова. Во время гражданской войны он погиб в какой-то безумно смелой, но совершенно ненужной вылазке, нарушив дисциплину.

Я стала учительницей и до сих пор работаю в школе. Я очень люблю свое дело, и у меня сохраняется дружба со многими бывшими учениками. Подрастают у меня и внуки.