Незабываемая ночь - Верейская Елена Николаевна

Заскрипела дверь. На меня пахнуло промозглым запахом сырости, грязи, пота. К горлу хлынула тошнота. Инстинктивно заткнула я пальцами нос. Скрипнула дверь.

— Сейчас зажгу! — сказал наш «хозяин» откуда-то из темноты. Щелкнул выключатель. Под самым потолком — низким и закоптелым — вспыхнула тусклая лампочка.

Ребята все сразу о чем-то заговорили. Я их не слушала и оглядывала комнату. Она была довольно просторная, но очень низкая. Три небольших квадратных окна с высокими подоконниками не были ничем завешены. Во всех углах стояли кровати — железные, деревянные, покрытые или пестрыми лоскутными одеялами, или тряпьем. На одной из кроватей спали две девочки: одна — лет семи, другая — лет четырех. Маленькая крепко прижимала к груди грязную, сшитую из тряпок куклу с грубо намалеванным чернилами лицом.

Наш «хозяин» подошел к кровати и с видом взрослого накрыл девочек одеялом.

— Угомонились, наконец! — сказал он недовольным голосом. — До чего надоели! Весь вечер из-за куклы дрались. Одна орет: «Моя лялька»! Другая: «Нет, моя». Ревут обе!

— А мамка-то ваша где? — спросил один из мальчиков.

— В ночную смену работает. А я вот — с этим возись! — кивнул он головой в сторону сестер. — Вечно дерутся, — никак ляльки не поделят.

Я еще раз взглянула на «ляльку» и вдруг вспомнила свой шкаф с игрушками. Я почувствовала, что краснею, и плотнее закутала лицо няниным платком.

Мальчики расселись — кто на кровати, кто на деревянные табуретки — и оживленно о чем-то беседовали. Я стояла одна среди комнаты, — никто не обращал на меня внимания.

— Ой, до чего же жрать хочется! — сказал хозяин. — Мамка ушла и хлеба не оставила. И сестренки голодные легли.

— Да, брат, с хлебом вовсе худо стало, — тоном взрослого ответил матросский брат, — ну, да Ленька говорит, — буржуев прогоним, все будет.

— Покамест папку на войне не убили, мы ничего, ладно жили, — сказал «хозяин» и глубоко вздохнул.

— Эта ваша комната? — спросила я его и снова почувствовала, что краснею, сама не знаю отчего.

— Тот угол наш, — показал он рукой на кровать с девочками. — Мамка с девочками спит, а я на полу. А в этом углу — хозяева наши, муж с женой. Жена-то с моей мамкой вместе работают. А хозяин тоже к Зимнему ушел.

— А вон на той койке кто? — спросил один из мальчиков.

— А там солдатка. Каждый день ревет, надоела до смерти. Боится, вишь, что мужа на войне убьют… А за печкой — сапожник дядя Гриша. Он бы ничего, да пьет сильно. Как напьется, его хозяин веревками вяжет, а то буйный больно.

Я с изумлением огляделась. Как? Все чужие — и в одной комнате? Но из мальчиков никто не выразил никакого удивления, и я поняла, что все они живут так же.

— Нынче все на улице! — воскликнул матросский брат. — У нас тоже вся квартира пустая. Ой, братцы, до чего же весело! А Ленька говорит, — как буржуев прогоним, — войне крышка! Замирение будет.

— Ясно, пора войну кончать! — уверенно сказал самый маленький. — У меня тоже папка на войне. Пишет, надоело, сил больше нет. Вши заели.

— Ленька говорит, — одним буржуям война нужна. Они на ней пузо растят. А народу — ни к чему. «Пущай, — говорит, — все народы — что немцы, что французы — своих буржуев сбросят, тогда и вовек войне не бывать». Он умный, Ленька, все знает.

— Войне не бывать, а папке моему тоже не бывать, — грустно сказал «хозяин».

— И братишке моему не бывать, — прибавил молчавший все время мальчик.

— А у тебя кто на войне? — толкнул меня плечом матросский брат.

— У меня… никого, — прошептала я, снова вся покраснев.

— А про что ты с Акимом шепталась?

— Да! — спохватился «хозяин». — Про что? И Аким куда-то удрал… а?

Мальчики обступили меня. Рассказать им? Мне вдруг стало отчего-то до боли стыдно, и я молчала.

— Да что ты — немая? — пихнул меня в спину кулаком «хозяин». — Вообче ты откуда взялась-то? Ты из какого дома?

Я испугалась. Мне ни за что не хотелось, чтобы они узнали, кто я.

— Я… не отсюда… С конца улицы, — шепнула я, крепче закутываясь в нянин платок.

— Девчонка, она девчонка и есть! — с глубоким презрением произнес матросский брат. — Айда, ребята, на улицу! Те небось ушли! На улице весело!

— Пошли, верно!

Мальчики бросились к двери. Я — растерянная — двинулась за ними. «Хозяин» мимоходом выключил свет, и в потемках заскрипела, захлопнулась дверь…

— Мальчики! — крикнула я, бросаясь за ними, но больно ударилась коленкой о край железной кровати и упала на нее на руки. Из-за двери доносился смех, топот ног. Заскрипела и хлопнула другая дверь. И стало тихо.

Лихорадочно шаря дрожащими руками, искала я в полной тьме двери. Стена… печка… деревянная кровать… Страх охватил меня. Как же выбраться из этой ужасной комнаты?! Что они, эти мальчики, не заметили, что я осталась?! Или нарочно не возвращаются?.. Мне же нужнее на улицу, чем им!

Вытянув вперед руки, шарила я вдоль стен. Ага, вот дверь. Я толкнула ее, дверь не поддавалась. Я нащупала ручку, рванула к себе — дверь скрипнула, открылась внутрь. Я выскочила из комнаты и остановилась.

И тут был полный мрак. Куда же дальше идти?

Я осторожно пошла направо, ведя рукой вдоль стенки. Через несколько шагов рука ткнулась в угол. Я повернула вдоль второй стены — и сразу рука коснулась притолоки. Шаря двумя руками, я нащупала ручку двери. Я слегка нажала ее, и дверь совершенно легко и бесшумно открылась. Я переступила порог. За дверью была та же тьма. Тут сразу должна была начаться лесенка вверх — во двор. Я осторожно ступила вперед, нащупывая лесенку. Ступеньки не было. Я сделала еще два бережных шага, — никакой лесенки! Я остановилась, беспомощно шаря перед собой руками.

— Кто здесь? — раздался вдруг совсем рядом глухой мужской голос.

Я громко вскрикнула от неожиданности и испуга.

— Кто здесь? — раздраженно повторил голос. — Шляются, черти, заснуть не дадут. Кто это? Я спать лег!

То же оцепенение ужаса, которое сковало меня там, за портьерой, охватило меня и сейчас.

Я стояла неподвижно, не дыша, и не могла произнести ни звука.

— Да кто же здесь, черт вас дери! — крикнул голос; скрипнула кровать. И не успела я опомниться, как кто-то схватил меня за плечи, и огромная, заскорузлая рука быстрым движением стала ощупывать мою шею, голову, лицо.

Полумертвая от страха, я дико закричала и рванулась.

— Стой! Стой же, дура! Не съем я тебя! — грубо крикнул человек, продолжая крепко держать меня. Он хрипло дышал прямо над моей головой, и от него шел терпкий запах махорки, пота и сапог.

— Пустите! — крикнула я и рванулась изо всех сил. Нянин платок упал на пол, я наступила на него, споткнулась и упала прямо на руки человеку. Он снова крепко схватил меня.

— Вот дура-то! — произнес он удивленно. — Чего вопишь-то? Да ты кто такая? Откуда? Ты же не наша.

— Я… я случайно… в темноте… — пробормотала я, еле дыша.

— А! Тут, стало быть, темно! — сказал человек. — Стой-ко, я сейчас свет зажгу.

Он потянулся всем телом и где-то повернул выключатель.

Комната осветилась. Я сразу зажмурилась — после полной тьмы свет резнул глаза.

— Ну, смотри, куда попала, растяпа, — уже миролюбиво сказал человек, но все еще не выпускал меня из рук.

Я раскрыла глаза. Я стояла спиной к нему в крошечной каморке, вернее чуланчике, без окна и без печки. Я обернулась, взглянула на человека и снова вскрикнула от ужаса.

— Чего испугалась? Красив больно? — с горечью спросил он.

Я молчала и не могла оторвать взгляда от этого страшного, исковерканного, безглазого лица. Вместо глаз темнели две глубокие впадины, и вся кожа на лице была стянута какими-то неровными корявыми складками.

— Это, брат, газы. Война проклятая. Цельный год в сумасшедшем доме просидел, недавно выписали. Да куда я теперь годен? Леванид, одно слово.

Я не шевелилась и не спускала с него глаз. Он продолжал крепко держать меня за руку.

— Чего молчишь-то? — Он тряхнул меня. — Говори, откуда взялась?