Григорий Зиновьев. Отвергнутый вождь мировой революции - Юрий Николаевич Жуков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Емельянов устроил гостей весьма скрытно. С одной стороны — почти рядом со столицей — всего в 32 км по Приморской железной дороге, следовавшей всем изгибам берега Финского залива. С другой — в полной глуши.
«Я, — спустя много лет вспоминал он, — взял на себя обязанность иметь покос. Покос был найден у одного рабочего, местного жителя тов. Игнатьева за 3 рубля. Я эту местность отлично знал, и она меня во всех отношениях устраивала, близко не было никаких дорог.
Чтобы попасть справа, с Сестрорецка или станции Разлив, надо было знать тропинку, далеко в лес уходящую, обойти ручей, т. н. Глухой, впадающий в озеро. Весной пройти нельзя — ручей очень топкий. А потом, чтобы попасть на покос, надо вернуться к берегу озера — всего расстояние верст 10 лесом, и знать надо знакомую ведущую тропинку. Пойти же напрямик к покосу, т. е. берегом, тоже лесом верст 7–8, и то надо было брести водой около одной версты, да и кусты — заросли местами непроходимые.
А слева пробраться нечего было и думать: на десятки верст не было абсолютно никакого селения, кругом глушь — лес, лес, потом река и опять лес и лес. А река местами была непроходима.
От моей же квартиры легче всего надо было пробираться, ехать водой, так как я жил у самой воды, т. е. на берегу озера, и до покоса водой 4 версты с лишним»57.
Поначалу Ленина и Зиновьева устроили в домике Емельянова, а потом, когда накосили нужное количество травы, сделали шалаш и гостей разместили в нем. Там, в полном уединении, они провели месяц, изредка принимая посланцев ЦК, сообщавших им последние новости. И общеполитические — о деятельности первого коалиционного правительства, возглавляемого все тем же Львовым, о предстоящем в Москве Государственном совещании. И чисто партийные — о ходе VI партсъезда, открывшегося 8 августа (26 июля) в Петрограде, в солидном пятиэтажном доме, по Старо-Петергофскому проспекту, 2, на котором потребовалось не только обсуждать положение, сложившееся после июльских событий, но и вырабатывать новую тактику.
О том, что говорили между собой, обсуждая полученные сведения, ни Ленин, ни Зиновьев никогда подробно не рассказывали. Лишь Григорий Евсеевич вроде бы поведал о том, но предельно сжато, общими словами, да еще и десятилетие спустя, когда очень многое должно было стереться из памяти.
«В шалаше, — писал Зиновьев, — мы сразу почувствовали себя спокойнее. Жизнь стала налаживаться. Кругом версты на две ни одного человека. Связь с Сестрорецком поддерживалась на лодке через членов семьи Емельяновых… В то же время из шалаша налаживались две линии связи: одна — с Петроградом, другая — с Финляндией. Главное внимание, разумеется, было уделено первой…
Первые дни В. И. не читал газет вовсе или прочитывал только политическую передовицу в “Речи”, которая на деле была тогда главным органом контрреволюции… Когда прошла горячка первых дней и, в особенности, когда стало выясняться, что поражение рабочих не так глубоко, что намечается уже новый подъем, В. И. вновь стал страстно следить за всеми газетами, чтобы лучше уловить темп развития…
Работой VI съезда нашей партии, проходившего в Петрограде полунелегально, Владимир Ильич руководил из нашего шалаша. Здесь набрасывались основные пункты важнейших резолюций VI съезда. Мы образовали в шалаше нечто вроде комиссии: Владимир Ильич набрасывал статьи, резолюции, мне поручено было писать резолюцию о профсоюзах…
Через некоторое время Владимир Ильич потребовал в шалаш тетрадку своей неоконченной рукописи “Государство и революция” и здесь, лежа на животе или сидя на корточках, работал над этой рукописью. В. И., вообще говоря, не любил читать своих рукописей вслух. За многие годы совместной работы с В. И. я не помню случая, чтобы он читал свою рукопись вслух. Но здесь была исключительная обстановка: здесь был досуг, здесь было “особое” настроение, и мы не раз читали вслух важнейшие места “Государства и революции”…
В первые дни после июльского поражения В. И., как известно, считал, что революционный подъем должен будет пойти не под старым лозунгом “Вся власть Советам”. “Лозунг перехода власти к Советам звучал бы теперь как донкихотство или как насмешка”, — писал В. И. Слишком деморализованными казались в то время эсеро-меньшевистские Советы, слишком глубоко было предательство всего тогдашнего советского большинства. Это мнение В. И. нашло отражение в нескольких статьях, написанных в шалаше, и отчасти в резолюции VI съезда нашей партии. Но уже через несколько недель, особенно после корниловщины, новый подъем масс стал сметать эсеров и меньшевиков из Советов, и казалось, что этот новый подъем превратит Советы в подлинный оплот будущей пролетарской диктатуры»58.
Итак, вот оно, то единственное место в воспоминаниях Зиновьева, где говорится о серьезнейших размышлениях, порожденных оценкой ситуации, и не столько новой, сколько недавней, приведшей Ленина и Зиновьева в шалаш. Невозможно представить, что такое решение, как кардинальная смена лозунга партии, обошлось без обсуждения, без споров, без столкновения мнений, без серьезных расхождений между старыми единомышленниками. Однако о том Григорий Евсеевич умолчал. Почему? Видимо, тогда и пробежала впервые между ними черная кошка. И тому есть доказательства, хотя и косвенные.
За месяц жизни в шалаше Ленин написал восемь статей, в той или иной степени отразивших смену его взглядов на Советы, защищавших новую позицию, навязанную VI съезду РСДРП(б). А для Зиновьева тот же период оказался бесплодным и, видимо, далеко не случайно. Вспоминая о тех днях, он так и не обмолвился о своем отношении к решению Владимира Ильича. Следовательно, был не согласен с ним. И все же Григорий Евсеевич невольно проявил свое мнение.
26 (13) августа газета «Пролетарий» (ставшая после запрета «Правды» легальным центральным органом большевиков) опубликовала статью Зиновьева «Московское совещание и Учредительное собрание», судя по всему, написанную при возвращении из Разлива в столицу. В ней отсутствовал даже намек на отказ от боевого лозунга, а акцент был сделан на вроде бы актуальной проблеме — когда будет созвано Учредительное собрание и будет ли оно созвано вообще.
«Капиталисты и помещики, — писал Зиновьев, — не могут допустить созыва Учредительного собрания… Они прекрасно знают: те сотни подлинных депутатов-“мужиков”, которые придут из деревни в Учредительное собрание, будут во много раз
