Конфиденциальный источник - Йен Броган

Мамина сумка была тяжелой от монет, и шла она после долгого вечера медленнее обычного. Зато тетушка почти не хромала, несмотря на ущемление нерва. На мое замечание она ответила:

— Даже когда я проигрываю, казино снимает боль. Доктор называет это терапией.

— Терапия для старых людей, — добавила мама, целуя меня в щеку на прощание. — Не для молодых.

Пересекая границу между Коннектикутом и Род-Айлендом, я чувствовала себя лучше. Жаль, что проиграла так много денег, но ведь я была напряженной с самого начала, к тому же ощущала присутствие матери и тетушки. Разве здравомыслящий человек может сосредоточиться в таких условиях?

Включатель обогрева в моей «хонде» имеет две позиции: ноль и сауна. Я щелкала его туда-обратно уже раза три. Теперь не смогу вернуть матери часть долга, как планировала. Хорошо, что ей не известно об удаче в «Мохиган сан». По сути, я ничего не потеряла. Не так-то уж и плачевно мое положение.

Я попыталась настроить радио на местную волну, но не смогла из-за помех. Через двадцать миль я наконец-то услышала заботливый голос Грегори Айерса, короля лотерей, которого Леонард, видимо, пригласил гостем на шоу.

— Легализация азартных игр снизит доход от лотерейных билетов, и деньги перетекут к игровым автоматам и казино. Если учесть социальную сторону вопроса, то это не прибыль. Это потеря.

Вдруг я почувствовала себя обманутой. И куда делась удача, которая должна была перейти ко мне после прикосновения к его рукаву? За один невероятно несчастный день я потеряла четыреста пятьдесят долларов и шанс получить место в следственной команде.

От произошедших за день неудач к глазам подступили слезы. Я вытерла их и постаралась сосредоточиться на дороге. Оппонентом Айерса была Дженнифер Таунбридж из «Ивнинг стар гейминг интернэшнл», та самая, которая ужинала с мэром. У нее был уверенный тон образованной женщины, которая часто выступает на радио и телевидении.

— Что позволяет вам утверждать, будто одна форма азартных игр приемлема, а другая — аморальна?

— Дело не в морали, а в практицизме, — ответил Грегори Айерс. — Штат теряет контроль над лотереями, и деньги уходят частным казино.

Мне было плевать на референдум, ведь речь шла не о том, зло или добро приносят азартные игры, а о том, кому достанутся деньги: государству или индейцам-наррагансетам. Почему бы не разрешить наррагансетам, которых так жестоко истребляли во время войны с королем Филиппом, объединиться с «Ивнинг стар гейминг интернэшнл», чтобы вместе управлять казино? Почему бы им не разбогатеть, как пекотам в Коннектикуте?

Да мне ведь по большому счету безразлично, за что убили Барри, и совсем не интересно знать, пытается ли мэр замести следы, чтобы потом спокойно провернуть проект по изменению береговой линии и получить с этого незаконные доходы.

Айерс начал цитировать статистику:

— Более семи миллионов американцев можно назвать проблемными игроками. Для экономики это означает пятимиллиардную утечку. Вокруг «Фоксвудса» уровень преступности возрос в три раза…

Тут его прервал Леонард:

— Вы имеете в виду такого рода преступления, какое произошло на Уэйленд-сквер? Я пытался пригласить на передачу главного прокурора и поговорить с ним об убийстве, но он не отвечает на мои звонки. Вы заметили, что они придерживают информацию об инциденте?

Грегори Айерс не заметил. Или скорее всего не захотел ссориться с главным прокурором.

— Не стоит размышлять о событии, которое, вероятно, не имеет к делу никакого отношения, — сказал он. — У нас достаточно проверенных данных из Атлантик-Сити и Лас-Вегаса, а также…

Леонард прервал его на полуслове, чтобы повторить телефонный номер станции.

— Линии свободны, мы ждем вашего мнения. Считаете ли вы, что полиция не торопится расследовать дело о трагедии на Уэйленд-сквер?

Он практически молил о звонке. Я посмотрела на часы. 10.30. Почему никто не звонит? Может, сегодня по телевизору показывают баскетбол? Куда делся Том из Вунсокета, и Ева из Норт-Кингстона, и Андре из Крэнстона?

Когда я сворачивала на Гано-стрит, в памяти четко прозвучал голос Андре: «Азартные игры разрушают человека быстрее алкоголя».

Андре, который соглашался с Леонардом по каждому вопросу, больше всех выходил из себя, говоря об азартных играх. Андре, живущий в Крэнстоне, где вырос Дрю Мазурски, рассказывал душераздирающие истории о том, как пагубное пристрастие разрушило его семью.

Обогреватель стоял в режиме «сауна», сухой жар проникал сквозь одежду и кожу. На лбу выступили капельки пота. Голос Дрю Мазурски показался знакомым, но не потому, что он сын Барри.

Я влетела в квартиру, схватила рюкзак и принялась рыться в нем в поисках диктофона. Перемотала пленку, врубила звук на полную мощность и нажала кнопку. Я ходила взад-вперед по комнате, с горечью слушая нелепые вопросы и паузы между ответами Надин. Затем поняла, что отмотала недостаточно, и начала заново. Прямо в самом начале записи прозвучал голос Андре из Крэнстона, известного также как Дрю Мазурски.

— Мам, ты уверена, что следует давать интервью? — спросил он.

Я думала, радиостанция находится на центральной улице в большом здании, с яркой вывеской. Оказалось, она затерялась в жилом районе на востоке Провиденса. Такой вот сюрприз в конце слабоосвещенного лабиринта домов.

Я дождалась, пока начнутся новости и у Леонарда появится перерыв, и набрала его номер. Он велел зайти после полуночи, когда все приглашенные разойдутся. По собственной глупости я оказалась на улице в столь поздний час. На площадке была припаркована всего одна машина. Свет горел только в одном окне. Жутковато, одиноко и неловко, однако необходимо сопоставить свою запись с записями шоу.

Внешняя стеклянная дверь была заперта. Я нажала на звонок, появился Леонард и впустил меня. Ночью он выглядел старше, вертикальные складки меж бровей стали глубже, кожа грубее. Это делало его менее лощеным и более притягательным. Должно быть, накануне он проделал большое расстояние на велосипеде: одна нога плохо сгибалась, когда мы по узкому коридору шагали в студию.

Наконец мы зашли в крошечную комнату с огромными микрофонами и магнитофонами без усилителей. По столу разбросаны пластиковые стаканчики из-под кофе. Пахло так, будто стены впитали аромат сахара и кофеина. В эфир шла какая-то программа в записи, и Леонард сделал потише студийный звук, чтобы нам не мешал терапевт-бихевиорист, который советовал страдающим бессонницей подниматься с постели и включать свет. Я села в кресло для гостей, а Леонард остался стоять. Ему надо было прослушать маленький кусочек пленки и решить, совпадают ли голоса.

— Андре из Крэнстона, — сказал он сам себе.

Затем вышел в соседнюю комнатку. Оттуда раздался скрип выдвигаемого ящика, затем стук дверцы. Леонард вернулся с коробкой из-под обуви, набитой кассетами.

— Здесь Андре из Крэнстона, — сказал он, передавая мне коробку. — Почти на каждой пленке.

На кассетах стояли пометки с темой и датой. На дюжине из них числилось «референдум». Я выбрала первую попавшуюся. Леонард сунул ее в магнитофон, сел в свое кресло рядом с микрофоном и откинулся на спинку, сцепив руки за головой. В этот момент он показался мне более естественным, словно снявшим маску шоумена.

Несмотря на частые звонки Андре, нам пришлось перемотать несколько кассет, прежде чем мы нашли нужную — четвертую по счету, и голос Андре наконец зазвучал по студии.

Он всего лишь упомянул о том, что его отец обанкротился, а семья оказалась в затруднительном положении. Перемотав вперед, мы нашли еще один звонок, где Андре размышлял о пристрастии к азартным играм в целом, называя это болезнью. Леонард вставил другую кассету. В середине передачи Андре позвонил, чтобы обсудить проблему преступности. Сказал, что видел, как к отцу приходили люди, в которых можно с легкостью распознать ростовщиков-акул.

— Поверьте мне, достаточно было одного взгляда, чтобы понять, кто перед тобой стоит.

— По плавникам? — пошутил Леонард.

— Да, — серьезно ответил Андре. — По большим настоящим плавникам.

Оба рассмеялись. Дальше пошла реклама, и Леонард выключил запись. Он наклонил голову, и я не могла понять, о чем он думает.

— Собираешься использовать это в своем радиошоу? — спросила я.

— Зря я все-таки назвал твое имя в эфире. Большая ошибка. Если я стану разглашать имена звонящих, телефонная линия вымрет.

Он вынул кассету и вручил ее мне. Она была горячей.

— Это твоя зацепка, а не моя, — сказал Леонард, обошел стол и опустился в кресло рядом со мной.

Было почти два часа ночи, и мы оба изрядно устали. Дело приняло такой оборот, что трудно было прийти в себя.

Я держала кассету за уголок и ощущала странную тревогу. Именно это требовал от меня Натан — получить признание члена семьи. Что может быть лучше, чем исповедь в эфире сына Барри Мазурски?