Корона за холодное серебро - Алекс Маршалл

Мордолиз согласно гавкнул и снова сунул голову под ладонь Бань. Стражница пришла в восторг; София поморщилась.

– Я его называю по-разному, но только не славным песиком. Тупая зверюга все равно бежит, как ее ни зови.

– Пока не задерживаешься с ужином, да?

– Верно, – ответила София, вспоминая Мордолиза, каким он был двадцать с гаком лет назад, во время военной кампании: тогда он обжирался страданиями мертвых и умирающих, аж брюхо волочилось по земле. Это могло показаться комичным, нечто подобное можно увидеть на каком-нибудь самотанском лубке по мотивам полузабытой легенды, но быть свидетелем столь разгульного чревоугодия и наблюдать, как плоть существа деформируется, чтобы соответствовать его аппетиту… В этом не было ничего смешного. – Помыться, поесть, выпить, покурить и поспать. В таком порядке.

– Это можно устроить, – пообещала Бань, сопровождая Софию к выходу. – Но Линкенштерн наверняка покажется тебе не таким, каким ты его запомнила, причем изменился он не к лучшему.

– Я помню, это была настоящая дыра, – сказала София, выходя в холодную ночь.

– Тогда, пожалуй, он не сильно изменился. – Бань отдала честь таможеннику, развалившемуся на скамье у дверей, и зашагала по дороге.

Местность вокруг была сельская, но все старые фермы ближе к дороге стояли разрушенные, дома пустили на слом, чтобы строить бараки. Розовые бумажные фонари свисали с шестов, уходивших обратно к воротам, а впереди светильники висели на карликовых соснах и сливовых деревьях, окаймлявших дорогу, бежавшую через заросшие поля. В конце вереницы фонарей сиял самый большой – это уже город.

Влияние непорочных на Линкенштерн никогда не сводилось к паре тележек с булочками, лапшевен, уравновешивающих типичные сосисочно-пивные заведения Багряной империи, или бо́льшему количеству шлюх, чем можно найти в неспециализированных борделях Ноттапа или Эйвинда. Приграничный городок горделиво вырисовывался на горизонте: кирпично-деревянные пагоды, церкви со ступами в основании и шпилями на макушке, возвышающиеся над узкими улицами, островерхие крыши выстроенных в имперском стиле домов, смягченные плавным изгибом концевых черепиц, характерным для непорочновского строительства. Не складывалось впечатления, что две культуры грубо втиснуты друг в друга, как бывало в иных городах Звезды – там, где ни люди, ни архитектура не выходили за пределы собственных кварталов; в Линкенштерне казалось, будто город возводили все вместе, в гармоничном сотрудничестве. Причина этого была проста: так оно и происходило. Пожар сколько-то столетий назад расчистил место, и вольный союз разнообразных имперских и непорочновских деловых кругов отстроил город заново. Он стоял как свидетельство того, что два народа способны объединиться и создать общее будущее.

Но также он слыл и был одним большим притоном, за исключением квартала Торговцев, благоразумно отделенного от остального Линкенштерна стеной, – туда входили только по приглашению. В остальной, запущенной части города пышным цветом цвели бытовые преступления – как мелкие, так и жестокие, в то время как в кругах правящих торговцев практиковались куда более изощренные злодейства. Хуже королевского города мог быть только город вольный, где властная элита редко раскошеливалась на санитарные сооружения или приличную стражу.

Когда они достигли городка, София с первого взгляда увидела, как сильно все переменилось. Они входили в квартал Черная Земля, располагавшийся на противоположном от квартала Торговцев краю Линкенштерна, однако на улицах не видно было ни дерьма, ни отбросов, а пары здоровяков в милицейской форме стояли почти на каждом перекрестке. Горящие фонари на столбах выглядели правилом, а не исключением, и за четыре квартала София не заметила ни одного мертвеца – или мертвецки пьяного – на слишком уж чистой улице.

– Ты была права, – признала она. – Все и правда изменилось.

– Я слышала, веселое было местечко, пока мы его не присоединили, – с сожалением сказала Бань. – Теперь это точь-в-точь непорочновские развалины.

– А что, много торговцев смотали удочки? Вряд ли они обрадовались, что их завоевали.

– О, захват их бесит невообразимо, но не то чтобы у них был большой выбор – ты знаешь еще какие-нибудь свободные города на Северо-Западном Луче? Вот и я нет. Так что бо́льшая часть этих жуликов осталась и пытается сделать хорошую мину при плохой игре. Проворачивать темные делишки под надзором непорочных – суровое испытание, но жесткая титька лучше никакой, верно?

– Вот почему караваны по многу дней торчат в очереди за стеной. – Не прошло еще и дня, как София вернулась в мир людей, а политика Звезды уже ей опротивела.

– Дней или недель – зависит от того, с кем они здесь собираются торговать, – уточнила Бань. – Те торговцы, кто проявил больше… открытости в отношении новой власти, получают поблажку, так что их гости ветерком проносятся через таможню по муниципальном пропуску, а не ждут в очереди. А торговцы не столь покладистые с непорочновскими контролерами – ну, их товарам требуется немного больше времени, чтобы одолеть стену.

– И горе любому бедняге, ожидающему, когда торговцы привезут лекарство или провизию? – От этой знакомой грызни, где меж двух огней оказываются простые люди, рот Софии наполнился уксусом.

– Одним беда, другим удача, – пожала плечами Бань. – Торговцы, которые были в натянутых отношениях с прежней линкенштернской элитой, обнаружили, что их перспективы значительно улучшились с появлением новой туфли для целования.

– Ну, кошелек им в руки. А теперь мыться, есть, пить, курить и спать, – сказала София, зевнув на оглядывающего ее милиционера неопределенного пола. – Займемся лучше этим.

У Софии остались самые приятные воспоминания о непорочновских банях Линкенштерна со времен, предшествующих захвату, но она не помнила ни одной столь чистой, как та, куда привела ее Бань. Нефритово-зеленые плитки пола сияли в свете свечей, от широких ступенчатых бассейнов валил пар, как от миски с супом. Дюжина других купальщиков нежилась в ваннах или лежала на теплых плитках, и, погрузившись в горячую воду, София ощутила истинное умиротворение – впервые с тех пор, как ее вынудили встать на нынешний путь. Бань расположилась рядом, и интерес Софии к солдатке при виде ее без мундира значительно вырос. Она улыбнулась заигрывающим взглядам девушки и предложению потереть ей спинку… но улыбка угасла, едва появившись. София опустила лицо в воду и оставалась так сколько могла, как будто можно было навсегда скрыться там от прошлого и от собственной низменной натуры. Как будто теплая вода и жесткая губка могли избавить ее от того, что в ней болело.

В освежающе неряшливой таверне подальше от главных улиц Софии и Бань подали горячий ужин, благоухающий давно уже не пробованными специями. Они ели за пожелтевшим низким столиком, наполняя тарелки из большой щербатой миски, поставленной между ними. Смешав рис, жареные перепелиные яйца, перченую бобовую лапшу и пассированные папоротник с редькой, София передала жареную оленину, творог и квашеную капусту Бань – пара десятков лет прошла с тех пор, как она лакомилась настоящими непорочновскими блюдами, и ей не хотелось омрачать радость этой встречи уступкой вкусам Багряной империи. Кроме того, она и так питалась в дороге почти одной только вяленой олениной. Она ела, и ела, и ела, не предлагая объедков Мордолизу, даже когда он заскулил так, что перепелиные желтки стали красными, а на рисе проступили расплывчатые лица людей, которых София убила. Она поднесла миску к губам и сгребла остатки в рот, рисуя мысленно все новые жертвы, которыми будет мучить ее Мордолиз, когда работа пойдет всерьез.

София любила выпить и покурить, а еще больше ей нравилось, когда удавалось совместить эти два удовольствия. Получив представление о вкусах своей подопечной, Бань неторопливо повела ее по Линкештерну. Они проходили мимо высоких покачивающихся калдеен (пожалуйста, ничего, кроме хаша и бутонов саама) и трепещущих шелковых занавесей ужальных домов (насекомые, паукообразные, иногда похищение людей) и в наилучший для их сытых желудков момент добрались до длинного дома, благоухающего горьким пивом, едким потом и, слаще всего для носа Софии, резким тубаком. Весна только еще началась, но ставни из рисовой бумаги стояли нараспашку, уличный холод уравновешивался большим очагом в центре зала и десятками мелких жаровен, раздуваемых посетителями. Дешевые глиняные трубки можно было купить за пфенниги у владельца заведения, тощего старикана из далекого Васарата, чья давняя преданность Бурому Властелину читалась на заскорузлых губах, потемневших зубах и желтом пальце, который он запускал в ноздрю, словно в капризную чашечку трубки, где застряли остатки тубака.