Корона за холодное серебро - Алекс Маршалл

Сестра Портолес не совсем поняла, было это последнее обращено к ней или первосвященнице, но, когда от папессы И’Хомы ответа не последовало, монахиня собралась с духом и начала исповедь, не упуская ни единой подробности своих прегрешений. На этот раз нужно рассказать о них всю правду. Так она и сделала, начав со своей гордыни и непочтительного языка и перейдя к нежеланию передавать приказы своего полковника, к чувству вины и ненависти к себе при пробивании голов солдатам, отказавшимся участвовать в резне, и наконец к своим сомнениям насчет правильности убийства деревенских жителей. Но когда она подошла к кульминации, когда уже собралась признаться, как вернулась из зачищенной деревушки и обнаружила, что дом старосты тоже горит, как связанный сэр Хьортт скулил, моля о помощи, а ее сердце осталось глухо к его мольбам, королева прервала ее.

– Итак, ты вернулась в дом старосты, и он уже горел, и сэр Эфрайн Хьортт вместе с ним. То же самое я услышала от подчиненных сэра Хьортта и от тех, кому ты исповедовалась раньше. Пожалуйста, разъясните, ваша всемилость, каким образом точное исполнение сестрой Портолес приказов, отданных ей сэром Хьорттом, может быть квалифицировано как мятеж или… – королева выдержала театральную паузу, – демонщина?

Никто не произнес ни слова в Багряном тронном зале, и тогда барон Хьортт кашлянул. Ответа не последовало. Он сделал еще одну попытку, и на этот раз королева рявкнула:

– Что вы имеете сказать в защиту своего идиота-сына, барон? До того как я позволила вам передать командование вашему отпрыску, вы казались мне достойным полковником, сведущим в «Багряном кодексе». Я полагаю, вы научили его чтить мои законы войны? Или же нет?

Барон Хьортт явно растерял все слова, и королева, наконец подавшись вперед на троне, продолжила распекать отставного офицера:

– Каждый в моей армии, от рядового до полковника, сто раз подумает, прежде чем разорить хотя бы одну ферму без моего прямого приказа, не говоря уж о целом городе, – так что же, скажите на милость, побудило безвременно ушедшего сэра Хьортта совершить подобное зверство? Вы случайно не наставляли его в древних варварских способах ведения войны вместо методов цивилизованной империи? Когда вы передавали ему командование, не забыли упомянуть заповеди его королевы – законы, которые были уже стары, когда он родился?

– Ваше величество! – взорвался наконец барон Хьортт, а в следующий миг, опомнившись, повторил: – Ваше величество!

– Возможно, вот это самое существо наложило на него какое-то заклятье или чары, – вступила папесса И’Хома, не спуская мрачного взора с сестры Портолес. – Это бы, конечно, объяснило, как старуха, столь убедительно описанная анафемой, сумела убить обоих: и опытного боевого монаха, и рыцаря Азгарота. Возможен также коварный умысел: заставить полковника Хьортта совершить злодеяние, а потом избавиться от него и от своего брата-во-цепях.

– Нет! – выкрикнула сестра Портолес, удивив саму себя этим взрывом. – Никогда! Я… я не чиста и никогда не была чиста, это правда… Но я стараюсь быть настолько праведной, насколько Падшая Матерь мне позволяет! Я не ведьма и не заговорщица – я всецело предана вам! Вам обеим, моя папесса! Моя королева!

– Предана нам обеим? – переспросила королева, обменявшись странной улыбкой с папессой, и сестра Портолес зарделась от собственной глупости. – Ваша всемилость, как думаете, эта несчастная говорит правду – или вы по-прежнему полагаете, будто ржа порока столь глубоко въелась в Цепь, что даже святые солдаты, которых вы посылаете ко мне на службу, бесчестны?

Ветер усилился, ревя за высокой стеной вулкана и развевая длинные темно-рыжие волосы королевы вокруг ее надменного лица. И снова никто ничего не говорил долгую минуту – две женщины смотрели друг на друга, а после первосвященница вскинула руки. Это был странно вздорный жест, и впервые сестра Портолес осознала, что глас Падшей Матери, шестнадцати лет от роду, моложе королевы на десятки лет.

– Я оставляю ее будущее в ваших всемогущих руках, ваше величество, – сказала Черная Папесса, поднимаясь со своего трона. – Теперь я должна удалиться и посовещаться с аббатисой и своими кардиналами, но вы и я сходимся во мнении по этому делу – как и всегда.

– Как всегда, – ответила королева, опять откидываясь на своем высоком сиденье. – Заберите этого господина с собой, пока я не решила приписать исключительную неразумность действий его сына дурному воспитанию. Будьте уверены, барон: если бы сестра Портолес вернулась вовремя и спасла вашего отпрыска, я бы сейчас порола его на площади Диадемы – по вине этого глупца у нас испорчены отношения с дюжиной внешних провинций. Я не желаю видеть, как империя скатывается в дикарскую жестокость прежних дней. Я бы никогда не позволила вам уйти в отставку, если бы хоть на мгновение предположила, что ваш сын окажется столь убогой подделкой под своего отца.

– Ваше величество, – в последний раз ухитрился выдавить барон Хьортт и быстро попятился к галерее от устремившейся вперед первосвященницы.

Аббатиса Крадофил не поднималась с колен, пока папесса И’Хома не остановилась перед ней и не протянула для поцелуя руку с папским черным перстнем. К смущению и восторгу коленопреклоненной сестры Портолес, затем первосвященница подала ей руку. Анафема поцеловала перстень с большей любовью и нежностью, чем когда-либо целовала брата Вана, а потом Черная Папесса направилась прочь из зала; барон Хьортт пятился перед ней, аббатиса Крадофил суетливо семенила позади.

Двери со скрипом захлопнулись за ними, оставив сестру Портолес наедине с ее королевой в Багряном тронном зале, и только тусклые звезды, огромная нависающая луна и холодный ветер разделили с ними то, что было дальше.

Глава 13

После Линкенштерна начался долгий и ухабистый переезд в повозке к побережью. Когда они в итоге добрались до конца Северо-Западного полуострова, наступил худший этап путешествия: София, Мордолиз и Бань втиснулись все вместе в заднюю часть тележки рикши и протащились мили и мили по тошнотворно высоким настилам, связывавшим материк с ближайшим из Непорочных островов. Когда деревянные дороги кончились, они наняли катамаран, и после долгого морского перехода Бань наконец-то доставила спутницу Софию на Хвабун, последний остров перед морем Призраков и фамильное владение ее старого дружка Канг Хо.

Хвабун, островок и меньше, и выше своих соседей, действительно напоминал цветочный горшок, по которому был назван: серые утесы, затканные кружевом выходов розового минерала, вздымались над волнами на сотни футов, а после переходили в плато, покрытое всевозможной пестрой растительностью. Бань направила маленький катамаран прямо к стенам острова, и, только когда они на скорости приблизились к скалам, София смогла разглядеть пещеру, скрывавшую скромную гавань Хвабуна. При свете огромной люстры с ворванью, свисавшей со свода грота, Бань повела суденышко вокруг пристаней, у которых уже стояло не меньше дюжины лодок разных размеров и конструкций.

Пожилая женщина, одетая в белое, помогла пришвартоваться и после быстрых переговоров с Бань на непорочновском направила их дальше по пристани и вверх по широкой лестнице, встроенной в стену грота. Они прошли по прорубленному в скале туннелю и оказались на балконе, где их приветствовал еще один слуга, а также пара вооруженных стражников, все в таких же ярко-белых ливреях, как смотрительница порта. София не могла припомнить, был ли белый у непорочных традиционным цветом траура, смерти или публичного позора, но ни один из вариантов не предвещал ничего хорошего. С балкона их свели на посыпанную черным гравием дорожку, которая вела через сады к главному зданию.

Канг Хо хорошо постарался для себя: он долго и многословно рассказывал ей о прискорбном состоянии дома своих предков на момент его отъезда и об улучшениях, которые планировал внести, если когда-нибудь вернется. Здание перед Софией, как и большинство новых поместий непорочных, которые ей довелось мельком увидеть по дороге, соединяло в себе традиционную островную архитектуру с иностранными образцами. В отличие от многих неудачных попыток, замок и вправду выглядел как сплав багряноимперской готики, классицизма непорочных и ранипутрийского модерна… хотя усбанские купола-луковицы на флигелях, пожалуй, были уже лишними. По крайней мере, ветряные колокольцы были традиционными угракарскими и пели на теплом морском ветерке мелодичные песни о лучших днях, которые, конечно, впереди.

Пара слуг раздвинула массивные бамбуковые створки входа в главный зал, и грузный мужчина, одетый в крахмальное белое, поспешил вниз по широким ступеням из орехового дерева наперехват Софии, Бань и Мордолизу. Последовал еще один стаккато-разговор на непорочновском, во время которого София услышала, как Бань упомянула ее вымышленное имя Мур Клелл не менее трех раз. Человек, очевидно, был хвабунским мажордомом, раз позволял себе такой заносчивый тон с гостями. Мажордом демонстративно указал на Софию, и та, оценив свой потрепанный наряд, допустила, что было бы неплохо во время поездки по стране купить одежду поприличнее, а не тратить весь досуг на возобновление знакомства с торфянистым рисовым горячительным, редкими тубачными смесями и капустой в остром маринаде. Мажордом развернулся так резко, что его плащ хлестнул Бань по подбородку, и поспешил обратно в дом.