Оливер Твист - Чарльз Диккенс

— Правда, голубчикъ, тебѣ гораздо лучше? — спросилъ онъ.

— Да, сэръ, благодарю васъ, — отвѣчалъ Оливеръ.

— Да, я знаю, что лучше, — сказалъ джентльменъ. — Ты голоденъ, не правда-ли?

— Нѣтъ, сэръ! — отвѣчалъ Оливеръ.

— Гм! — сказалъ джентльменъ. — Нѣтъ? Я зналъ, что нѣтъ. Онъ не голоденъ, мистриссъ Бедуинъ! — продолжалъ джентльменъ съ необыкновенно глубокомысленнымъ видомъ.

Старая леди почтительно склонила голову, какъ бы желая этимъ показать, что она всегда смотрѣла на доктора, какъ на очень умнаго человѣка. Повидимому и самъ докторъ былъ такого же мнѣнія о себѣ.

— Ты хочешь спать, голубчикъ? — спросилъ онъ.

— Нѣтъ, сэръ!

— Нѣтъ! — сказалъ докторъ съ довольнымъ и увѣреннымъ въ себѣ видомъ. — Не хочешь спать. А пить? Хочешь?

— Да, сэръ, очень хочу.

— Такъ я и зналъ, мистриссъ Бедуинъ, — сказалъ докторъ. — Очень естественно, что ему хочется пить. Дайте ему немного чаю, ма'амъ, и кусочекъ сухого хлѣба безъ масла. Не держите его слишкомъ тепло, ма'амъ! Обращайте также вниманіе и на то, чтобы ему не было слишкомъ холодно. Будете такъ добры?

Старая леди отвѣтила ему почтительнымъ поклономъ. Докторъ попробовалъ холодное питье, одобрилъ его и поспѣшно вышелъ изъ комнаты; сапоги его скрипѣли крайне внушительно, когда онъ спускался съ лѣстницы.

Оливеръ уснулъ вскорѣ послѣ его ухода и когда проснулся, было уже около двѣнадцати часовъ. Старая леди ласково пожелала ему спокойной ночи и передала его на попеченіе только что вошедшей толстой старушкѣ, которая принесла мѣшечекъ съ молитвенникомъ и большой ночной чепецъ. Послѣдній она надѣла на голову, а первый положила на столъ и, объявивъ Оливеру, что она пришла дежурить подлѣ него ночью, придвинула кресло къ самому камину и тотчасъ же погрузилась въ сонъ, прерываемый кивками головы впередъ, легкими всхрапываніями и мычаньемъ. Но это, повидимому нисколько не мѣшало ей и она, потеревъ свой носъ, снова засыпала.

Томительно тянулась эта ночь. Оливеръ лежалъ съ открытыми глазами, считая на потолкѣ маленькіе свѣтлые кружочки, отражаемые горѣвшимъ ночникомъ, или слѣдя усталыми глазами за изгибами линій на рисункѣ обоевъ. Было что то торжественное въ полумракѣ и тишинѣ комнаты и торжественность эта навела мальчика на мысль, что здѣсь носилось вѣяніе смерти, что она царила здѣсь въ теченіи многихъ дней и ночей, что быть можетъ страшный, наводящій ужасъ на душу призракъ ея витаетъ еще здѣсь въ сумракѣ ночи. Мальчикъ повернулся лицомъ на подушку и сталъ съ жаромъ молиться Богу.

Мало по малу онъ заснулъ глубокимъ сномъ, цѣлителемъ всѣхъ страданій, тихимъ и мирнымъ сномъ, при видѣ котораго бываетъ жаль разбудить спящаго. Кто, будь это даже непробудный сонъ смерти, пожелалъ бы вернуться изъ него къ тревогамъ и волненіямъ жизни, къ заботамъ настоящаго, къ страху о будущемъ и, что хуже всего, къ сожалѣніямъ о прошедшемъ?

Былъ уже совсѣмъ день, когда Оливеръ открылъ глаза; онъ чувствовалъ себя такимъ веселымъ и счастливымъ. Опасный кризисъ миновалъ, и онъ снова былъ возвращенъ къ жизни.

Дня черезъ три онъ сидѣлъ уже въ креслѣ, окруженный подушками, но былъ еще такъ слабъ, что не могъ ходить, а потому мистриссъ Бедуинъ на рукахъ снесла его внизъ въ свою комнату, которую она занимала, какъ экономка. Усадивъ Оливера въ кресло у камина, добрая старушка сѣла подлѣ него и растроганная тѣмъ, что ему лучше, заплакала.

— Не обращай на меня вниманія, мой голубчикъ! — сказала старушка. — Это хорошія слезы. Вотъ видишь, все уже прошло и я снова хорошо себя чувствую.

— Вы очень, очень добры ко мнѣ ма'амъ, — сказалъ Оливеръ.

— Что за пустяки, мой голубчикъ! — сказала старая леди;- твой бульонъ до сихъ поръ еще не поданъ, а тебѣ пора кушать. Докторъ разрѣшилъ мистеру Броунлоу навѣстить тебя сегодня утромъ и мы должны хорошо выглядѣть; чѣмъ лучше будетъ у насъ видъ, тѣмъ это пріятнѣе ему будетъ.

И старая леди тотчасъ же засуетилась и, взявъ небольшую кострюлечку, въ какой готовятъ обыкновенно соусъ, налила туда бульону и поставила грѣть его. Бульонъ оказался очень крѣпкимъ и Оливеръ подумалъ, что разбавь его такимъ количествомъ воды, котораго хватило бы на триста пятьдесятъ нищихъ, то и тогда еще былъ бы онъ достаточно крѣпкимъ.

— Ты, вѣроятно, очень любишь картины? — спросила старая леди, замѣтивъ, что Оливеръ не спускаетъ глазъ съ портрета, висѣвшаго на стѣнѣ какъ разъ напротивъ его стула.

— Не знаю, какъ сказать, ма'амъ, — отвѣчалъ Оливеръ, продолжая смотрѣть на портретъ, — я почти не видѣлъ картинъ. Какое красивое лицо у этой леди!

— Ахъ! — сказала старая леди, — живописцы часто рисуютъ молодыхъ леди гораздо красивѣе, чѣмъ онѣ есть на самомъ дѣлѣ; не дѣлай они этого, дитя, у нихъ было бы мало работы. Выдумай человѣкъ такую машину, которая давала бы вѣрный снимокъ, онъ никогда не имѣлъ бы успѣха; это было бы слишкомъ добросовѣстно. Слишкомъ! — сказала старая леди и расхохоталась отъ всей души, довольная своей остротой.

— А здѣсь… вѣрный снимокъ, ма'амъ? — спросилъ Оливеръ.

— Да, — отвѣчала старая леди, пробуя, разогрѣлся ли бульонъ. — Это портретъ.

— Чей, ма'амъ? — спросилъ Оливеръ.

— Почему же я знаю, голубчикъ! — отвѣчала старая леди. — Надѣюсь, онъ не похожъ ни на кого изъ твоихъ знакомыхъ? Онъ дѣйствуетъ на твое воображеніе, мой милый.

— Онъ такой красивый, — отвѣчалъ Оливеръ.

— Что съ тобой? Неужели онъ пугаетъ тебя? — сказала старая леди, замѣчая къ удивленію своему, что мальчикъ съ какимъ то испугомъ смотритъ на портретъ.

— О, нѣтъ, нѣтъ! — поспѣшно отвѣчалъ Оливеръ;- но у нея такіе печальные глаза и они все время пристально смотрятъ туда, гдѣ я сижу. У меня такъ сильно бьется сердце! — продолжалъ Оливеръ едва слышнымъ голосомъ. — Она точно живая, точно хочетъ говорить со мной, но не можетъ.

— Спаси насъ Господи! — воскликнула старая леди; — не говори такъ, дитя мое! Ты боленъ и у тебя поэтому разстроены нервы. Дай, я передвину твое кресло на другое мѣсто, чтобы ты не видѣлъ портрета. Вотъ, — продолжала старая леди, приведя въ исполненіе свои слова, — теперь ты не будешь его видѣть.

Портретъ, однако, ясно стоялъ передъ глазами Оливера, несмотря на то, что его передвинули, но онъ не хотѣлъ огорчать больше добрую старую лэди и весело улыбнулся ей, когда она взглянула на него. Мистриссъ Бедуинъ, довольная тѣмъ, что онъ успокоился, посолила бульонъ, положила туда нѣсколько сухариковъ и подала ему съ важнымъ и торжественнымъ видомъ. Оливеръ скоро покончилъ съ нимъ. Не успѣлъ въ проглотить послѣдней ложки, кто-то тихо постучался въ дверь.

— Войдите, — сказала старая леди и въ комнату вошелъ мистеръ Броунлоу.

Старый джентльменъ вошелъ очень быстро, какъ и слѣдовало ожидать, но не успѣлъ онъ надвинуть своихъ очковъ на лобъ и заложить назадъ руки подъ полы своего халата, чтобы ближе разсмотрѣть Оливера, какъ все лицо его передернулись. Оливеръ показался ему такимъ слабымъ и исхудалымъ, послѣ болѣзни! Сдѣлавъ усиліе привстать, чтобы оказать почтеніе своему благодѣтелю, онъ снова упалъ на кресло. Надо, однако, сказать правду и объяснить въ чемъ дѣло. У мистера Броунлоу сердце было до того обширное, что его могло хватить на шесть обыкновенныхъ старыхъ джентльменовъ, а потому глаза его наполнились слезами подъ вліяніемъ какого-то гидравлическаго процесса, котораго мы, не имѣя достаточнаго философскаго развитія, не можемъ вамъ объяснить.

— Бѣдный мальчикъ, бѣдный мальчикъ! — сказалъ мистеръ Броунлоу, стараясь откашляться. — Я что-то охрипъ сегодня утромъ, мистриссъ Бедуинъ! Вѣроятно простудился.

— Надѣюсь, что нѣтъ, сэръ! — отвѣчала мистриссъ Бедуинъ. — Все у васъ хорошо просушено, сэръ!

— Но знаю, Бедуинъ, не знаю, — сказалъ мистеръ Броунлоу. — Не подали ли мнѣ вчера сырую салфетку за обѣдомъ? Но это пустяки. Какъ ты себя чувствуешь, голубчикъ?

— Я очень счастливъ, сэръ, — отвѣчалъ Оливеръ. — Очень благодаренъ, сэръ, за вашу доброту ко мнѣ.

— Добрый мальчикъ, — сказалъ мистеръ Броунлоу. — Вы давали ему кушать, Бедуинъ? Нѣсколько глотковъ вина, напримѣръ?

— Онъ только что получилъ тарелку прекраснаго крѣпкаго бульону, сэръ, — отвѣчала мистриссъ Бедуинъ, дѣлая удареніе на словѣ бульонъ, какъ бы желая показать, что бульонъ, вещь ни съ чѣмъ не сравнимая.

— Ну! — воскликнулъ мистеръ Броунлоу, — пара рюмючекъ портвейну сдѣлала бы ему несравненно больше пользы. Какъ ты думаешь объ этомъ, Томъ Уайтъ?

— Меня зовутъ Оливеръ, — отвѣчалъ мальчикъ, съ удивленіемъ поднимая глаза на мистера Броунлоу.

— Оливеръ! — удивился мистеръ Броунлоу. — А дальше? Оливеръ Уайтъ?

— Нѣтъ, сэръ, Твистъ; Оливеръ Твистъ.

— Странное имя! Почему же ты сказалъ судьѣ, что тебя зовутъ Уайтомъ?

— Я никогда этого, сэръ, не говорилъ ему, — съ удивленіемъ отвѣчалъ Оливеръ.