Его большой день - Рудо Мориц

— Здравствуй, Йозеф, — сказал он приветливо.

— Здравствуй, — ответил ему в тон Йожо и при этом приложил руку к виску, отдавая честь, как это делал Никита. За эти несколько дней он привык к этому настолько, что в школе чуть не поздоровался так со своими одноклассниками.

— Ты один, Никита? — спросил он.

— Как видишь… А кто тут еще может быть?

— Ну, те, что вчера. Капитан Каменский, Гаврик… — пояснил Йожо свой вопрос.

— О, они уже за горами за долами! — засмеялся Никита и стал свертывать папиросу. — Что им здесь делать? Переночевали, перекусили и отправились, куда им было велено.

— А куда они пошли? — спросил мальчик разочарованно.

— Помогать вашим людям организовывать партизанские отряды в горах.

Йожо задумался.

Это, должно быть, отличный план, раз в нем все предусмотрено: туда передатчик, в другое место опытных борцов, которые могут дать совет. И все идет как по маслу.

Он никак не мог себе представить, как можно на таком расстоянии, в тылу врага руководить деятельностью стольких людей. Поэтому он спросил у Никиты:

— Каким образом ваши командиры, которые никогда у нас не были, знают обо всем и могут решить, что надо делать?

— Знаешь, твой вопрос не прост! — ответил Никита. — Ладно, расскажу тебе, но… — Он предостерегающе приложил указательный палец к губам, что означало: никому об этом ни звука!

— Да чтоб мне провалиться, если… — заверил мальчик.

— Вот так… Ты, возможно, знаешь, что много твоих земляков находится у нас.

— У вас? — вырвалось у Йожо невольно. Можно было не спрашивать, потому что в этот момент Йожо вспомнил разговор отца с матерью о брате Кароле.

— Да, — подтвердил Никита. — Они перешли к нам еще перед войной или сейчас на фронте. От них-то мы и узнаём многое. Но есть и другой путь. Представь себе цепочку людей, а в конце этой цепочки твой отец и я с моим передатчиком.

— Ну и глупый же я! — хлопнул Йожо себя по лбу. — Как все просто.

Да, теперь Йожо понял всё. Понял, что делает здесь Никита, почему он скрывается, какие сообщения передает и принимает.

— Мой передатчик не единственный… Но хватит, этого тебе знать не надо, — тут же добавил Никита.

Потом перевел разговор на другое. Спросил, улыбаясь:

— А что вам в школе говорят о войне?.. И о нас?

— Что говорят?.. — протянул Йожо, как будто размышляя. — Наш учитель Шимак о войне рассказывает мало. О вас, русских, он просто не может говорить: ведь в классе разные ученики, и такие, как Мишо Волавец… А о тех, с черепами на фуражках, он говорить не хочет. Но я знаю, что он их ненавидит. Однажды я помогал ему в кабинете географии. Из окна было видно, как по железной дороге проходил воинский эшелон. Он сказал: «Чтоб их черт побрал. Расползлись по всей стране».

— Ваш учитель, видать, человек хороший, — сказал Никита.

— Хороший, и мы все его любим, — кивнул Йожо. — Он и здесь бывает. Ты, наверное, его увидишь.

…Дня через два или три вечером во «Взрыве» стали собираться знакомые рабочие и люди из села. Йожо разглядел в полумраке отца Габо Ганзелика, кирпичника Кудельку, учителя Шимака и вахтера с кирпичного завода Грегору, у которого вместо левой руки был деревянный протез в черной рваной рукавице.

«Революционный национальный комитет собирается… Цепочка людей… Это и есть звенья той длинной цепочки, о которой говорил Никита», — думал мальчик.

Но больше никого из пришедших в тот вечер во «Взрыв» он не видел. Отец выставил его на кухню:

— Не подсматривай, сынок!

Значит, сегодня отец не хочет, чтобы сын вмешивался в его дела. Йожо волей-неволей пришлось уйти на кухню. Он сел на скамейку и стал учить уроки.

После тайной сходки во «Взрыве» несколько дней было тихо. Жизнь на недостроенном заводе текла по-старому. Никита передавал сообщения, принимал приказы и через Хорвата доводил их до сведения остальных.

Но все-таки что-то изменилось. Йожо не ходил в школу. Стояло жаркое лето. Начались каникулы. Мальчик думал, что отец отведет его на деревообделочную фабрику. Раньше он собирался так сделать. Но отец сказал: «Оставайся-ка ты дома! Не знаю, удастся ли тебе отдохнуть в эти каникулы. Времена теперь смутные… Маме помогай!..»

И мальчик помогал на кухне, как и все предыдущие годы. Каникулы у Йожо никогда не бывали совсем беззаботными, как, например, у Мишо Волавца. Тому даже завтрак горничная в постель приносила. По крайней мере перед одноклассниками Мишо этим хвастался, хотел, чтоб ему завидовали. Но дети не любили Мишо и не дружили с ним.

Рассказы Мишо о горничной и завтраке в постели даром не прошли. Габо Ганзелик спросил, похихикивая, как он только один умеет: может, горничная Жофа чешет ему пятки? Ребята громко расхохотались. Куда только девалась его важность! Всем пришлось по душе поражение избалованного сынка. С тех пор его стали упорно дразнить «Соломенной куклой». А Габо к этому добавил прозвище «Паршивая овца»…

Йожо и не надеялся лентяйничать все каникулы. В первый же день мать с облегчением сказала:

— Вот хорошо, что ты дома побудешь. Хоть поможешь мне немного.

И мальчик колол дрова, носил их на кухню, следил, чтобы ведра для воды всегда стояли полные. Если маме нужно было что-то купить, он бегал в село в магазин. Тогда он брал с собой и Грома.

Когда Йожо бывал свободен, он проскальзывал в «шестерку». Но приходилось быть очень осторожным. На полях вокруг постоянно копошились люди: созрела рожь и косари работали то на одной, то на другой полоске.

Раза два Йожо с Габо и Веркой ходил по грибы. Однажды Габриель уговорил его половить раков в речушке за глинищем. Но несмотря на все эти развлечения, он все время думал о Никите.

Хорват возвращался с работы, когда солнце заходило за вершину Голе. И, поужинав, всегда шел в укрытие к Никите.

Но этот распорядок был вдруг грубо и насильственно нарушен.

Это случилось рано утром. Отец уже собирался на фабрику, на плите закипала вода для чая, как неожиданно его чуткий слух уловил звук моторов. Автомашины по шоссе ходили непрестанно. И шум моторов никого не удивлял.

Но вдруг звук моторов умолк. Наступила тишина, словно кто-то острым ножом перерезал натянутую веревку. И именно это показалось странным. Почему машины остановились как раз возле «Взрыва»? Ведь прежде такого не бывало.

Хорват спокойно бросил в кипящую воду горсть липового цвета и выглянул в окно, как будто интересуясь погодой. На шоссе он увидел три легковых автомашины, из которых выходили люди в гражданском и в военной форме.

Что это может быть?

Если они хотят идти сюда, то почему остановились на шоссе? Они хотят остаться незамеченными, не иначе, и не учитывают, что в утренней тишине моторы слышны далеко.

Хорват почувствовал приближение опасности. Он вбежал в комнату и стал будить жену:

— Вставай! Скорее! Я… может быть, нам придется на время расстаться.

Потом подошел к окну и распахнул его. Окно выходило в сторону Буковинки. Хорват резко повернулся к жене. Она спустила босые ноги с постели да так и осталась сидеть, все еще не понимая, в чем дело. Хорват обеими руками взял ее за голову, отбросил растрепанные волосы со лба и поцеловал.

— Никита пусть ждет на месте! — бросил он как бы между прочим, задержался взглядом на спящих детях, потом перепрыгнул через подоконник и исчез.

Йожо, зажмурившись, наблюдал за происходящим. Он проснулся сразу, как только отец вошел в комнату. Но притворился спящим.

Хорват побежал в сторону Буковинки. Он бежал так, чтобы постройки скрывали его от глаз людей, вышедших из автомобилей.

Тем временем сыщики и жандармы направились к дому Хорвата. С ними человек, по виду отличавшийся от этих хорошо одетых людей.

На нем был рваный пиджак, а левая рука бессильно свисала вдоль тела. Он шел раскачивающейся походкой, сгорбившись, низко опустив голову, так что поля засаленной шляпы совсем закрывали его лицо.

Подошли к дому Хорвата. Гром сразу же учуял нежданных гостей, хотя его будка находилась на противоположном конце двора. Словно почувствовав опасность для своего хозяина, он стал отчаянно лаять и рваться с цепи. Цепь звенела.

Незваные гости забарабанили в серые, растрескавшиеся двери.

В доме было тихо. На стук никто не отозвался.

Жандарм опять стал стучать кулаком в ветхую дверь.

И снова ничего.

— Именем закона откройте! — взвизгнул комиссар полиции с отвислым животом и густыми черными усами, концы которых лезли в рот.

Тишина…

— Взламывайте дверь! — послышался грубый голос из группы, ожидающей за широкой спиной комиссара полиции.

Комиссар резко нажал на медную ручку двери. Дверь сама отворилась.

— Не заперто, — оглянулся комиссар с победоносной усмешкой на жирном лице. — Представьте себе, не заперто, — и вошел в дом.