Его большой день - Рудо Мориц

В другой раз Йожо мигом принес бы Никите бумагу. Но сейчас даже не пошевельнулся. Только смотрел на него, вытаращив глаза. Никак не мог понять, как Никита может улыбаться так беззаботно, словно ничего не случилось, и говорить о чем-то постороннем…

— Да что ты на меня глаза пялишь? — махнул Никита рукой. Потом швырнул окурок, и тот рассыпался, не долетев до земли. — Надо выходить на связь, — сказал он и перепрыгнул через стенку на другую сторону.

Йожо остался один. Он уже хотел было уйти, решив, что сегодня Никита не настроен с ним беседовать, как обросшее лицо радиста снова появилось над стенкой.

— Принеси, голубчик, бумагу! Потом поговорим.

Йожо помчался домой, нашел старую газету и бегом вернулся в «шестерку». Никита тем временем закончил передачу и посмотрел на мальчика, весело улыбаясь.

— Ты похож на мокрую курицу.

— Знаешь, я очень волнуюсь за отца, — тихо сказал Йожо. — Только бы его не схватили!

— Не поймают! — уверенно сказал Никита. — Твой отец человек толковый, знает, что делать. Обо всем уже договорено.

Слова Никиты успокаивали. В них было столько уверенности, что Йожо стал меньше опасаться за судьбу отца.

— А ты, Никита?..

— А я пойду к нему. Так мы решили. Подожду, пока они там обоснуются, и тогда приду к ним. Да и ты теперь должен вести себя как мужчина!

Йожо покраснел.

— А у вас, Никита, мальчишки воюют?

— Не только мальчишки, но и девчонки. Если надо, воюют все. — Он умолк, и на лице его внезапно промелькнула тень. — Однажды фашисты отрезали нас, и мы оказались в тылу врага. Стали партизанским отрядом, большим и сильным отрядом, державшим под контролем несколько сел. Но в основном мы находились в лесу, села снабжали нас продовольствием. В одной деревушке, она называлась, кажется, Горловка, ребята, многие не старше тебя, организовали для нас подвоз продуктов. И хорошо организовали. У нас было условленное место, и они собирали продукты и доставляли нам. Мы бы и сами могли приходить, но они ни в какую: хотим помогать — и все тут. Пока однажды фашистский ударный отряд не схватил двоих с груженой телегой. Им показалось странным, что мы так долго держимся, вот они и следили. А ребят забрали. Мальчишку звали Олесь, а девчонку — Шурка. Стали их допрашивать. Сначала только выведывали: скажите, мол, кто этим занимается, и как все организовано, и где условленное место. А они — ни звука. Сначала немцы обещали: скажете — отпустим. А потом стали бить. Шурка потеряла сознание, но оба не сказали ни слова. Их отвезли в соседнее село и там повесили… Слышишь, повесили! Для острастки, чтобы никто не помогал партизанам.

— Повесили? — с ужасом переспросил Йожо. — И ту девчонку повесили, Шурку?

— Да, повесили, и Шурку и Олеся, — кивнул Никита. — Но мы отомстили за них. Специально выяснили, который отряд это сделал. Фашисты от нас не ушли… И таких случаев я мог бы рассказать тебе много…

Глаза Йожо загорелись ненавистью.

— Но почему их повесили?..

— Почему? Они ненавидят всех людей. И вас ненавидят.

Мальчик долго смотрел себе под ноги, а потом спросил:

— Значит, ты пойдешь, Никита?

— Пойду.

— А я? Я… здесь останусь?

— Да успокойся, Йозеф, успокойся, пока что и я еще не иду.

— Знаешь что, Никита, и я пойду вместе с тобой к отцу.

Во взгляде мальчика была решимость и злость. Но, сказав это, он почувствовал облегчение.

— Ну… Ну, может, и пойдешь, если понадобится. Не знаю… — успокаивал его Никита. Он улыбнулся, и на его обросшем лице засверкали белые, крепкие зубы.

До сих пор Гром еще такого не видел. Мальчик прошел мимо и не обратил на него ровным счетом никакого внимания. Он так задумался, что не заметил, как пес, радостно вертя хвостом, подпрыгивает ему навстречу. Мудрые глаза Грома растерянно смотрели вслед мальчику. Обычно тот его гладил, разговаривал с ним…

«Пойду-ка я к Габо», — решил Йожо, не в силах совладать со своими мыслями.

И побежал по дороге вдоль Буковинки. Он пробежал болотистое место, где струилась небольшая речушка, стекавшая со склона, не замечая даже, что под ногами хлюпает вода и брызги разлетаются выше колен.

Вот и кирпичный завод. Белый домик притаился среди деревьев, тихий, как будто неживой.

Габриель стоял, прислонившись к старому каштану, свесив голову на грудь и опустив руки. Он был какой-то не такой, как обычно. Что случилось?!

— Габо!

— Что?.. — вздрогнул Габриель. Русый вихор закрывал его нахмуренный лоб. Он молча повел приятеля за сушильню, в свой любимый тайный уголок. Ни тот, ни другой не заметили, как в окне блеснули чьи-то глаза.

С тех пор как отец посвятил Йожо в тайну «шестерки», тот стал сторониться своих одноклассников. Во время каникул он на кирпичный завод не ходил, предпочитая общество Никиты. На Буковинку за грибами друзья тоже не ходили. Компания почти совсем распалась.

Но чрезвычайное событие снова объединило мальчишек. Верка с завистью следила за ними из-за занавески и ждала условного свиста, но ее не позвали, и она решила подойти к ним сама.

За сушильней мальчишки присели в высокой полыни и лопухах.

— Послушай, Йожо, моему отцу пришлось уйти, — начал Габриель.

«Ага, у них то же, что и у нас», — подумал Йожо, поняв, почему Габриель сам не свой.

— Утром мать послала меня в лавку за цикорием. А я как раз договорился с Мишо Буком ловить форель на Штявничке. Вот я и разозлился. Пришлось мчаться со всех ног, чтобы и цикорий принести, и на рыбалку поспеть. Бегу я за гумнами, вдруг кто-то кричит: «Габриель!.. Габо!» Останавливаюсь и вижу: мне навстречу бежит наш учитель. Я — к нему, а он говорит: «Беги поскорее домой и скажи отцу, пусть идет на Сухой Верх, не то…»

Я понял, что дело плохо. Сразу забыл про цикорий и помчался за отцом. Выслушав меня, он побежал домой и оделся во все теплое. А мне уже в дверях сказал: «Ты самый старший, помогай маме, пока я не вернусь!» — и исчез.

Габо вздохнул. Глаза его потускнели, а нос еще больше заострился.

— Хуже всего, что мама все плачет. Никак не может успокоиться. Прямо не знаю, что с ней делать, — сказал он совсем как взрослый.

Йожо еще никогда не видел этого сорванца таким удрученным. Когда Габо закончил, он сказал:

— И моему отцу пришлось уйти. Во «Взрыве» был обыск.

— А, черт побери! Ну и…

— Ничего не нашли, только папины книжки.

— У нас тоже рыскали. Как раз перед твоим приходом ушли. Взяли какие-то письма и очень злились, что отца нет ни дома, ни на заводе. Мама все время твердила, что с утра отца не видела. Ну, а я повторял за ней, как попугай. А они бесились…

— Знаешь, Габо, я собираюсь к отцу! — сказал Йожо.

Он хотел еще добавить, что отец будет сражаться против фашистов, но не успел. Увлекшись разговором, мальчики не услышали шороха легких шагов. И лишь в последнюю минуту Габо вскочил и заглянул за угол сушильни, где что-то хрустнуло.

— Кто-то за нами шпионит, — прошептал он, и глаза его загорелись.

Но из-за угла вышла Верка. На покрасневшем от смущения лице совсем исчезли рыжие веснушки. Она растерянно мяла вылинявшую юбчонку.

— Чего тебе? — набросился на нее Габриель, разочарованный, что это она, а не настоящий шпион.

Девочка остановилась, удивленно и тихо, едва слышно, спросила:

— А разве вы уже со мной не водитесь?

Йожо стало жаль Веру. Вот ведь они какие, совсем о ней забыли!

— Почему не водимся! — стал он ее успокаивать и хотел сказать, чтобы она села, но Габо его одернул:

— Сейчас мы рассказываем сказки для мальчишек. Для мальчишек, понимаешь! — И он как-то странно посмотрел на нее.

— Ну что ты… — заступился за Веру Йожо.

— Девчонки не умеют держать язык за зубами, — проворчал Габо сердито.

— Вот вы какие, — медленно произнесла обиженная Верка. — Раньше я для вас была хорошая и арифметику помогала решать…

— Есть чем хвастаться! — вмешался Йожо. — Ты помогла нам, мы — тебе. Невелика заслуга!

— Уходи! — стоял на своем Габо. — Сейчас мы не задачки решаем, у нас военный совет. Тебе тут нечего делать.

— Перестань, Габо… — вступился Йожо за Верку.

Она стояла совсем растерянная. Конечно, ей трудно понять, почему ее вдруг прогоняют. Объяснить бы ей, но как, ведь это тайна. И он лишь слабо возразил Габриелю:

— Оставь ее.

— Если хочешь, возись с ней сам… — покраснел Габо. — А я пошел! — И он вскочил.

Больше Йожо не вмешивался.

— Да, я знаю, вы хотите стать героями, а мне разве нельзя? — грустно сказала Верка, и Йожо показалось, что у нее задрожал подбородок.

Она наклонила голову, и две короткие косички поднялись на затылке. Минуту постояла неподвижно, словно ожидая, что мальчики передумают и позовут ее. Но они молчали. Габо стоял напротив, как разъяренный петух, а Йожо сидел под забором и молчал. Боялся, что Габо исполнит свою угрозу.