Лавина - Макс фон дер Грюн

— В чем, господин Гебхардт? Вы сотрудник фирмы Бёмера, многолетний и заслуженный работник. После вступления в силу договора вам придется считаться с господином Шнайдером как с директором завода и сотрудничать с ним на основе полного доверия, так же как вы работали с моим мужем.

— Я уже сорок лет в этой фирме, госпожа Бёмер, и, не желая себя выпячивать, скажу, что был своего рода доверенным лицом вашего мужа. Я не хочу подвергать сомнению его последнюю волю…

— Давайте ближе к делу. Чего вы добиваетесь? — У гранд-дамы лопалось терпение.

— Я хочу только знать, кто станет моим шефом? Только и всего. Это надо выяснить. Не так ли? Я должен знать, кому буду подчиняться.

Воцарилось молчание, потом гранд-дама рассмеялась.

— Кто станет вашим шефом? Это единственное, что вас волнует?

— Сударыня, я не вижу в этом ничего смешного, я хочу уточнить, у кого будут полномочия. Не скрою: для меня было бы неприемлемо, если бы глубоко уважаемый мной господин Шнайдер лишь один имел право отдавать распоряжения.

— Сколько вам сейчас лет, господин Гебхардт?

— Почти шестьдесят. А что?

— Насколько мне известно, вы могли бы вскоре выйти на пенсию, через три или четыре года. Вы можете, конечно, оставаться и до шестидесяти пяти лет, если пожелаете.

Гебхардт изменился в лице, он хватался в поисках опоры за спинку кресла и растерянно глядел на гранд-даму.

— Поймите меня правильно, господин Гебхардт. Мы ни в коем случае не хотим от вас избавиться. Ваш опыт и ваша осмотрительность бесценны. Но господин Шнайдер будет директором завода с неограниченными полномочиями, он подотчетен только мне, стало быть, вы подотчетны ему. Но вот чего я не забуду и что самым решительным образом осуждаю, так это вашу роль на предварительных переговорах с господином Шнайдером и господином Вольфом. Вы обманули мое доверие и доверие моего мужа. Вам следовало бы отговорить моих сыновей от этого шага.

— Ваши сыновья дали мне такое указание, а доктор Паульс вызвал меня и сказал, что участие в переговорах с господином Шнайдером и господином Вольфом обязательно. Речь пойдет о судьбе фирмы.

— Вон там на письменном столе телефонный аппарат, вы могли позвонить мне в Авиньон.

— Допустим, сударыня, — возразил Гебхардт, — что персонал не согласится признать господина Шнайдера представителем ваших интересов, допустим, что персонал откажет ему в доверии и захочет другого директора, ведь теоретически это вполне возможно, не так ли?

Гранд-дама даже не постаралась скрыть недоумение. Прошло какое-то время, пока она взяла себя в руки и поднялась из-за стола.

— Совершенно правильно, господин Гебхардт, такая возможность в договорах не зафиксирована, но я распоряжусь, чтобы ее предусмотрели. Но вы забыли об одном: господин Шнайдер выполняет свои функции не потому, что он избран персоналом, он специально назначен для этого моим мужем, такова воля завещателя. При том доверии, которым пользовался господин Шнайдер у моего мужа и пользуется у персонала, всякие дискуссии излишни. Только если господин Шнайдер — как и любой из нас — выйдет из строя по причине несчастного случая, болезни или смерти, придется выбирать нового директора. До тех пор вы останетесь прокуристом с ограниченными полномочиями, если только не захотите уйти досрочно… Благодарю всех. А вас, господин Шнайдер, прошу остаться.

Она протянула мне руку и кивнула Гебхардту, который догнал меня уже за дверью. В конце коридора перед своим кабинетом он крепко схватил меня за руку и прошептал, словно раскрывая какую-то тайну:

— Поверьте мне, господин Вольф, эта женщина и господин Шнайдер такого нахозяйничают, уж я-то знаю и не хочу быть могильщиком.

— Вы не любите господина Шнайдера?

— Дело не в симпатии или антипатии, дело в принципах. Разве вы не чувствуете, что Шнайдер замаскированный коммунист? Я не боюсь сказать об этом, потому что знаю его лет двадцать. Он достаточно хитер, чтобы открыто признать свою принадлежность к компартии, он член СДПГ. Это безобидно. Поверьте мне, умные коммунисты числятся в СДПГ. Поэтому Шнайдера не схватишь, поэтому он опаснее, чем партия, к которой он принадлежит. Гранд-дама живет большей частью во Франции и не имеет ни малейшего представления о том, что у нас здесь действительно происходит. А я, видите ли, должен досрочно уйти на пенсию, я, который сорок лет жизни пожертвовал этому предприятию. Правильно говорится: берегитесь наследников, они в тысячу раз хуже основателей.

Гебхардт оставил меня и ушел в свой кабинет. Я несколько растерянно посмотрел ему вслед, мне было не до смеха. Даже более умные люди, нежели этот почтенный седой господин, без сомнения прекрасно знающий свое дело, думали так же, как он. Гебхардт страдал оттого, что привычная почва ускользала у него из-под ног.

На улице падал снег. Крупные хлопья, ложась на землю, тут же таяли. Вахтер в стеклянной будке подобострастно поклонился мне, и я кивнул ему в ответ.

Рядом с моей машиной, так близко, что невозможно было открыть левую дверь, пристроился красный «форд-фиеста». Не любивший подобных шуток, я хотел было открыть правую дверцу, как вдруг в «фиесте» показалось красивое, плутовски улыбающееся лицо — Матильда!

Я поехал следом за Матильдой, один раз потерял ее в сутолоке, а когда добрался до ее дома, она уже ждала у подъезда. На ней были черные, доходившие до колен, кожаные сапоги, мышиного цвета юбка-брюки, черная меховая куртка да еще белая фетровая шапочка с козырьком.

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Потом. Поднимемся на минутку ко мне.

В квартире я попросил разрешения помыть руки. Ванная комната была до самого потолка облицована фиолетовой плиткой; еще в дверях я обратил внимание на зеркало над умывальником. Рядом с зеркалом висела фотография человека в колокольне, сделанная и увеличенная мной. Я застыл как вкопанный.

— Что такое? — спросила Матильда и похлопала меня по плечу. — Тебя напугала эта фотография?

— Сними ее, — сказал я.

— Я прочитала в одной книге, что если в течение долгого времени ежедневно всматриваться в лицо убитого, то оно постепенно исчезнет и на его месте проступит лицо убийцы.

— И ты веришь в эти бредни?

— Это не бредни, это известно от древних китайцев. Если у тебя слабые нервы, мой руки дома.

— Мы не китайцы.

В гостиной я опустился в кресло и закурил сигарету.

— Выпьешь чего-нибудь? — спросила Матильда.

— Благодарю, — сказал я.

— Возьми себя в руки, в конце концов, это ты его сфотографировал и увеличил фото. Видит бог, в этом нет ничего ужасного, так тебе только кажется.

— Ты уже, конечно, уловила изменения на снимке? — съязвил я.

— Да. Лицо Хайнриха с каждым днем блекнет, а лицо убийцы приобретает свои очертания. Но они еще не так отчетливы, чтобы можно было распознать определенную личность. Только когда Хайнриха станет вообще не видно, убийцу можно будет разглядеть вполне.

Я прикусил язык: ее серьезный тон свидетельствовал, что она верила в эту мистику.

— Хочешь узнать, почему я поставила свою машину рядом с твоей? — спросила она.

— Ради этого я сюда и пришел.

— Мы договорились, что будем союзниками. Так вот, я не бездельничаю, не слушаю по шесть часов в день Моцарта, если ты так думаешь, а езжу гулять, иногда хожу в кино, но только не здесь, не в городе. Несколько дней назад осматривала снаружи виллу Хайнриха, ведь я ее раньше не видела, и заметила одного выезжавшего из ворот человека, который показался мне знакомым. Я не могу сейчас сказать тебе определенно, где и когда видела этого человека, на фотографии или среди знакомых Хайнриха, но я абсолютно уверена, что знаю его. У меня хорошая память на лица. А сегодня, возвращаясь из Бохума — я была там в картинной галерее, — опять сделала крюк и проехала мимо завода. Я часто так делаю. Ставлю машину возле завода и представляю себе, что Хайнрих сидит за своим письменным столом и разговаривает со мной по телефону. Но я никогда не выхожу из машины. Сегодня рядом со мной остановился тот самый «порше», который я видела у виллы, и в машине сидел тот же самый водитель. Он все время посматривал в сторону заводоуправления. Одно это меня бы не насторожило. Подозрительным показалось лишь то, что человек время от времени подносил к глазам бинокль. Тогда я откинула спинку сиденья и так повернула зеркало заднего вида, что лежа могла видеть «порше», пока он вдруг не уехал. Потом, к моему удивлению, пришел ты. Минутой позже меня там уже не было.

— Можешь описать этого господина?

— В общих чертах: молодой, лет двадцати пяти, в желтых перчатках, курил трубку.

— Зачем, нужно было ему рассматривать в бинокль завод? — вслух размышлял я. — Ведь завод не голая женщина.

— А почему, собственно, ты был там?

— Гранд-дама созвала первое заседание правления и вела его весьма уверенно и энергично. Решено, что фирма не будет продана, если только близнецы в последний момент не расстроят планы матери, чему я лично не верю. Твоего отца утвердили директором завода, а какие обязанности будут у меня, еще не знаю, об этом пока речи не было.