Черный ветер, белый снег. Новый рассвет национальной идеи - Чарльз Кловер

Сегодня нам известно, что Агапов, скорее всего, не служил в ГПУ, он всего лишь оказался слишком легковерным, не способным к глубокому анализу простофилей. В 1930 году, после возвращения в СССР, его арестовали, в 1934-м приговорили к десяти годам заключения, а в 1938-м расстреляли за контрреволюционную деятельность (почти все сотрудники ГПУ, имевшие отношение к операции «Трест», также были казнены в 1937-1938 гг.). Текст допроса, найденный в Особом архиве Литвы, опубликовала историк Ксения Ермишина[92]. Там рассказывается, как Агапов поддался на обман Лангового: «…у меня осталось тогда впечатление, что A.A. Ланговой не вполне понимает нашу евразийскую позицию, – причины такого «непонимания» мне, конечно, совсем не были ясны, как они стали ясны потом, когда вскрылось, что Трест есть ГПУ». С помощью Лангового Агапов проникал в СССР в 1924 и 1926 годах.

Руководители евразийцев поначалу выжидали, пока надежность Лангового подтвердится вполне, однако благодаря настойчивым уговорам Агапова в январе 1925 года Лангового пригласили выступить перед собранием на берлинской квартире. «Врал немилосердно, – вспоминал впоследствии Ланговой. – Несусветная чушь здесь сошла за глубочайшую истину. Например: «Евразийство – синтез культуры славянской, европейской, монгольской. Основа – монархическая». Затем выступали евразийцы, ругались между собой… Главная тема споров – что лучше: капитализм или государственное плановое хозяйство»[93]. В итоге терпение Лангового и его труды вполне окупились: в том же году его пригласили на встречу в Праге. Он «проскользнул через границу» в Польше. В Праге он произнес очередную речь, и, выслушав его до конца, евразийцы единодушно постановили: нужно попытаться обратить целиком весь «Трест» в свою веру. Лангового включили в Совет Семи, возглавлявший организацию евразийцев, и назначили главой партии евразийцев (ЕАП) в СССР. Так он получил доступ ко всей информации о сподвижниках евразийцев на территории Советского Союза. Вся корреспонденция между тамошними членами организации и ее штабом проходила через его руки. «Если же все пойдет благоприятно, то окажется, что достигнут большой результат – образование самостоятельной нефтяной [евразийской] организации в Аргентине [России]… Денисов, во всяком случае, производит впечатление человека искреннего», – заявил Трубецкой.

Главным образом благодаря заблуждению благодушного Агапова, всячески рекламировавшего «Трест», евразийское движение было вывернуто наизнанку и поставлено под контроль ГПУ. Движение было инфильтровано агентами до такой степени, что единственный уцелевший ветеран «Треста» Борис Гудзь в интервью 2004 года назвал евразийцев фиктивным движением левого крыла, детищем «Треста»[94]. Эта версия вполне может оказаться недалека от истины: количество проникших в организацию агентов было столь велико, что после 1925 года уже трудно разобраться, кто принимал решения – прежние лидеры или ГПУ. Владимир Стерна, замдиректора контрразведки ГПУ, отчитывался начальству об успешном захвате евразийского движения: ««Трест» сросся с евразийством… отдельные члены евразийского совета выполнят любое наше поручение»[95].

Однако не все уверовали в «Трест». Интересным источником информации могут послужить записи допросов Льва Карсавина – философа, участника евразийского движения, который в 1940 году переехал в Вильнюс и в 1949-м был там арестован НКВД. Его показания были обнаружены после падения коммунизма и опубликованы в 1992 году. Карсавин описал внутреннюю структуру евразийской организации и говорил о своих подозрениях в отношении Лангового – не из ГПУ ли он. «Я понял, что связь с единомышленниками в Советском Союзе, поддерживаемая через Лангового, несерьезная и что это просто комбинация органов Советского Союза»[96]. Он также сказал, что Сувчинский разделял, по крайней мере отчасти, его подозрения, однако они оба сочли, что Ланговой «сочувствует» целям евразийства и потому помог им наладить связь со сторонниками в СССР.

«Трест» шел на все более дерзкие меры, стараясь укрепить доверие к себе и обмануть эмигрантов. В феврале 1927-го Ланговой устроил Савицкому возможность через польскую границу попасть на тайный «конгресс» евразийцев в Москве, на котором должен был также присутствовать Якушев. Савицкий поехал в качестве «сочетания философа с воином»[97], как он сам это определил, по подложным документам на имя Николая Петрова из Витебска. Позднее он опишет Сувчинскому («обмороженной рукой»[98]) всевозможные маневры, совершавшиеся для того, чтобы обойти пограничный заслон, в том числе ему пришлось в страшный холод проскакать сто верст на коне. Подробного письменного отчета о самом конгрессе он Сувчинскому не отправил, пообещав отчитаться устно при встрече. 24 февраля 1927 года он писал Сувчинскому, что нашел «нефть», которой должно хватить в избытке, и уточнял, что группа невелика (около 200 человек), но это «нравственно здоровая нефть»[99].

ГПУ организовало «конгресс евразийцев» с размахом, использовав для этого сотни агентов, в том числе Якушева, который согласился основать тайную «евразийскую партию». «Конгресс» увенчался самым настоящим богослужением, Савицкого причастил самый что ни на есть подлинный архиерей, по всей видимости завербованный для этого случая. Все «евразийцы», с которыми Савицкий познакомился в Москве, отлично разбирались в основных догматах движения. Этот изощренный спектакль был поставлен с единственной целью: убедить Савицкого, а через него руководство евразийского движения, которому он с энтузиазмом отчитывался по возвращении, в подлинности «Треста» и в растущей поддержке евразийства внутри СССР.

Но торжество Савицкого длилось недолго. В апреле 1927 года, через несколько недель после его возвращения из командировки, ключевой сотрудник ГПУ Эдуард Уппелин («Опперпут») бежал в Финляндию, сдался финским спецслужбам и полностью разоблачил «Трест»; его признания опубликовала рижская газета «Сегодня». После поездки в Москву Савицкий увлеченно отстаивал подлинность «Треста» перед скептически настроенными товарищами по партии и, по-видимому, не был готов поверить в то, что он пал жертвой скрупулезно выстроенного мошенничества. Он по-прежнему считал настоящими евразийцами всех тех, с кем встречался в Москве, и опасался, не скомпрометировал ли он Якушева[100]. Когда в конце 1930-х годов в ходе сталинских чисток Якушев был арестован, Савицкий счел себя лично ответственным: должно быть, это он подверг опасности жизнь единомышленника. В конце 1960-х сыновья Савицкого поспорили, стоит ли показывать отцу недавно вышедшую книгу «Мертвая зыбь». Сюжет ее был основан на документах Якушева, и в ней впервые раскрывалась история «Треста», именно с целью реабилитировать подвергшихся репрессиям офицеров ГПУ – Артузова, Лангового и других. В итоге решено было книгу не показывать, и спустя год Петр Савицкий умер, так ничего и не узнав.

Весь обман строился на одной величайшей человеческой слабости – на склонности людей верить в то, во что им хочется верить. Этот весьма известный когнитивный сбой именуется «потребностью в подтверждении». Любой факт, свидетельствующий против любимой теории, сбрасывается со счетов или как-то обрабатывается разумом, чтобы в итоге утвердить собственную точку зрения. Именно такая человеческая слабость способствовала дальнейшей работе «Треста». И эта склонность к самообману столь сильна, что и после разоблачения многие отказывались поверить; Агапов продолжал отстаивать «Трест» и написал руководству евразийцев, что «Опперпут» – провокатор из ГПУ и необходимо возобновить сотрудничество со «здоровой», не инфильтрированной частью «Треста». Он продолжал верить, что пусть даже Ланговой и состоит в ГПУ, его интерес к евразийству был искренним. В 1930 году Агапов вернулся в СССР и бесследно исчез[101].

«Трест» стал одной из самых успешных, поразительно успешных операций за всю историю разведслужб, но и поныне о нем известно очень мало. Если бы «Опперпут» не разоблачил эту игру, вероятно, она бы и вовсе осталась в тени. Артузов, как отмечает его биограф, за всю свою карьеру лишь однажды получил формальный выговор, именно в связи со срывом операции «Трест» (впрочем, позднее он был казнен). Но к тому времени, как с «Треста» были сорваны маски, советской разведке уже не требовались специальные меры, чтобы проникнуть глубже в евразийское движение: многие евразийцы, во главе с Сувчинским в Париже, мало-помалу начали проявлять все большую симпатию к СССР. Сувчинский никогда не был настолько убежденным евразийцем, как другие основатели движения. «Евразийство не съело Сувчинского», – скажет друг его более поздних лет Вадим Козовой (аллюзия на выражение из романа Достоевского «Бесы», где одного из главных героев, Ставрогина, идея «съедает»). Кроме того, Сувчинский, по словам Козового, отчаянно скучал в эмиграции. А еще его очаровал Сталин, который, придя к власти, провозгласил возможность «построить социализм в одной отдельно взятой стране» и, похоже, поощрял русский национализм. Сувчинский счел это первым шагом к отказу от доктрины коммунизма и переходу на позиции евразийства. По свидетельству Козового, он все чаще заговаривал о возвращении на родину[102].