Никотиновая баллада - Ника Созонова

Я направилась к выходу, сжимая в счастливой потной ладони ключи от комнаты в коммуналке — своей личной комнаты! И тут ко мне бросился Глеб с самой лучезарной из своих лживых улыбок. На нем был новенький модный прикид, стильно подстриженные мелированные волосы скрашивали убогость физиономии.

— Сестренка! Мы ведь все здесь братья и сестры, у нас никого нет ближе друг друга. Забудем старое! Я купил тачку на днях, позволь мне помочь тебе перевезти вещи в твое новое жилье. Нет-нет, не стоит отказываться из-за своей природной скромности!.. Я думаю, моя доброта мне окупится — ведь, как сказал один великий человек, поступай с другими так, как хочешь, чтобы они поступали с тобой!

Он обнял меня по-братски, и Жабка даже прослезилась от трогательности этой картины. Не дожидаясь моей реакции, Глеб потянул меня к выходу, продолжая обнимать с такой силой, что я едва дышала. Остальная троица подхватила мои вещи и устремилась следом. Пока мы шли к машине — слева Глеб, справа Пиявка с Зубом, сзади пыхтел Медведь, дыша мне в затылок — я пребывала в оцепенении. Я могла бы попытаться вырваться или закричать — если б не ужас, который называют животным. Честно говоря, не знаю, как я не обмочилась за те двадцать шагов, что мы прошли к тонированной 'девятке', припаркованной у обочины.

Меня бесцеремонно впихнули на заднее сиденье. Зуб устроился рядом с водителем. Машина тронулась.

— Да не трясись ты так: никто тебя трахать не собирается! — хохотнул Пиявка, с садистским азартом выкручивая мне локоть.

Он совсем не вырос — выросли только черты лица: выпяченные губы, бараньи глаза, блестящий громоздкий нос. Не то что Медведь, превратившийся в глыбу, занимавшую полмашины, по-прежнему молчаливый и едва шевелящийся.

— Тогда зачем вам все это надо? — Я пыталась заставить свои зубы прекратить предательский перестук. — Я ведь больше не буду мозолить вам глаза. Неужели нет никаких занятий поинтереснее, чем отравлять мне жизнь? Отпустите меня, дайте хоть попробовать наладить собственную жизнь!..

— Мы тебя отпустим, — Глеб повернулся ко мне, притормозив в безлюдном переулке. Он продолжал улыбаться, но улыбка, утратив лицемерие, стала хищной и склизкой. — Мы просто хотим, чтобы ты, маленькая шлюшка, запомнила, что принадлежишь нам. И мы можем придти за тобой в любой момент: через месяц, через год, через десять лет.

— Или завтра, — Зуб осклабился — не менее гнусно, чем его приятель, обнажив ряд тяжелых золотых резцов.

Кажется, он уже не был лидером в этой четверке — но подголоском.

— Или завтра, — Глеб вытащил пачку дорогих сигарет, и все, почтительно угостившись, закурили. — Ты устроишься на работу, официанткой или проституткой, не важно. Может быть, выйдешь замуж и нарожаешь детишек. Но каждую ночь, засыпая, будешь думать о нас и благодарить небеса, что сегодня мы тебя пощадили. Может, мы даже никогда не придем за тобой, но твоя жизнь будет наполнена вечным ожиданием. Ах, как же это сладко!.. — Он мечтательно затянулся и выпустил в потолок машины пять дымных колечек.

Они выбросили меня возле моего нового дома. На прощанье каждый затушил хабарик о мое плечо. Они ржали: 'Ты наша клейменная корова!'

Шрамы от ожогов не рассосались до сих пор: четыре светлых кружка в виде кривого ромба. И сейчас, стянув через голову джемпер, я смотрю на проклятое клеймо в сотый, в тысячный раз. 'Этот круг замкнут. Я принадлежу им. Дурная бесконечность, кошмар, в котором играют моей головой…'

………………………………………………

МИК:

Все труднее и труднее удерживать себя здесь. И за маской равнодушия прятаться все более проблематично: она тесна, жмет мне лицо. Сам не знаю, почему я медлю уходить, чего жду. Светлых перемен? Чуда?.. Последнее время от нее — ни проблеска радости или света. Она ждет звонка Дара, как избавления. Она не понимает, что это ловушка, ловушка — в которой окончательно умрет, задохнется ее душа. Хотя это, в сущности, уже не важно. Она уже практически умерла.

………………………………………………

8 января

Сегодня я появилась в Конторе первый раз в этом году. До этого отлеживалась дома: водка, видимо, попалась паленая. Вроде как накаркала — соврав Илоне, что нездорова, и с неделю выкарабкивалась из тошнотного 'очень плохо' в мутное и вязкое 'плохо, но жить можно'.

Я притащилась в родной бордель не от хорошего самочувствия, а от полной безысходности — не в силах обозревать попеременно стену, потолок и спину Мика. Все три предмета были до отвращения знакомы и совершенно безучастны к моему состоянию.

Встретив меня и критически разглядев со всех сторон, Илона с несвойственным ей сочувствием предложила отлежаться еще. Я гордо покачала головой и устроилась в самом незаметном уголке холла в твердой уверенности, что сегодня у меня будет пустой день. Но я ошиблась. Первый же дядечка, прибывший к нам на огонек, из пяти предложенных кандидатур выбрал отчего-то меня. То ли он отличался подслеповатостью и принял мой оливковый цвет лица за изыски макияжа, то ли был обдолбанный или укуренный и ткнул в первую попавшуюся фигуру.

За тот час, что мы провели вместе, он не дотронулся до меня и пальцем. Все твердил, что я похожа на его дочку, и какая она умница, в Оксфорде учится, замуж собирается выходить, и как я могу здесь работать, и как мне не стыдно — ведь это безнравственно и порочно, и губит мою бессмертную душу. Я долго терпела молча, с ощущением, что мои мозги в такой степени еще не трахал никто. А по истечении оплаченного времени высказала все, что накипело.

— Почему бы вам не пойти и не прочитать лекцию о душе моим воспитателям в детском доме, которые не привили мне понятия о чести и морали? А также тому мудаку, что, напившись, уничтожил моих родителей? Тем ублюдкам, что каждый день на протяжении всего моего детства говорили мне, что я ничтожество, падаль, мразь, недостойная человеческой жизни?..

Дядечка взирал на меня с ужасом, выпучив глаза. Нет, он не потребовал назад свои деньги, но когда Илона, закрывавшая за ним дверь, произнесла стандартное: 'Заходите к нам еще', так скривился, что в течение последующих сорока минут я должна была выслушивать нотацию на тему о том, что клиент всегда прав, а эмоции надо оставлять за порогом.

Странно, что я сорвалась на незнакомого человека — прежде за мной такого не замечалось. Видимо, последние месяцы доконали.

Нотацию Илона завершила неожиданно:

— А вообще, приготовься. По крайней мере, поправь макияж. К тебе едет тот седой и представительный, тот, что Даром назвался. Надеюсь, хоть с ним ты будешь вести себя любезно и вежливо.

Новость, произнесенная сухим деловым тоном, будто смазала маслом мои оголенные измученные нервы. Наверное, так, как я его ждала, ждут возлюбленного после долгой разлуки. Я не знаю, что такое возлюбленный, не знаю, что такое любовь — но избавление от кошмара было для меня насущнее всех чувств и всех радостей на свете.