Актуальные проблемы современной мифопоэтики - Яна Погребная

Из предложенных вариантов биографии эпического героя (чудесное рождение, добывание чудесных предметов, совершение юношеских подвигов, магическая неуязвимость, озорство или своеволие героя, побратимство, героическое сватовство (в варианте В.М. Жирмунского) выделяется вариант, предложенный Ю.М. Лотманом, который связал биографию эпического героя, наследующего мифологические смыслы деяний культурного героя или демиурга, с категориальными чертами мифа: цикличностью времени и предперсональностью героя. Во-первых, Лотман подчеркнул, что биография представляет собой замкнутый цикл и может рассказываться с любого эпизода, поскольку миф не знает категории конца, а смерть означает рождение в новом качестве. Поэтому ключевым эпизодом биографии Лотман считал временную смерть героя, за которой следовало новое рождение (Лотман, 1973. С. 9–40). Описывая свою версию «биографии» героя эпоса, Ю.М. Лотман выстраивает следующую схему: «Полный эсхатологический цикл: существование героя., его старение, порча (впадение в грех неправедного поведения), затем смерть, возрождение и новое уже идеальное существование (как правило, кончается не смертью, а апофеозом) воспринимается как повествование о едином персонаже. То что на середину рассказа приходится смерть, перемена имени, полное изменение характера, диаметральная переоценка поведения (крайний грешник делается крайним же праведником) не заставляет видеть рассказ о двух героях, как это было бы свойственно современному повествователю» (Лотман, 1973 б. С.36). В монографии В.И. Ереминой «Ритуал и фольклор» (1991) была поставлена цель изучить «славянские архаические ритуалы и верования, отразившиеся и закрепившиеся в фольклоре, сосредоточенные вокруг универсального мирового представления – через смерть к новому рождению» (Еремина, 1991. С.3). Ю.М. Лотман вписывает это универсальное представление в контекст этапов осуществления «биографии» героя эпоса, выступающего сублимацией героя мифа. При этом исследователь подчеркивал, что озорство героя или его неправильное поведение, ведущее к гибели, соответствует протеизму мифологического персонажа, мыслимого как разные воплощения единого. Именно протеизм мифологического героя имел стойкую тенденцию сохраняться в эпосе и в литературе. Прием двойничества, объединяющий нередко противоположных персонажей, ситуация нравственного перерождения героя, генетически восходят к мифологическому протеизму.

Иной характер имеет биография мифологического героя, составленная на базе юнговских архетипов, последовательно выстроенных, так их проинтепретировал Е.М. Мелетинский (Мелетинский, 1994). В центре внимания аналитической психологии К.-Г. Юнга стоит процесс становления человеческого «Я», который Юнг называет «индивидуацией». Согласно Юнгу, «индивидуация» – «есть процесс выделения и дифференцирования из общего, процесс выявления неповторимо особенного, но не искусственно создаваемой особенности, а особенности, заложенной уже apriori в наклонностях существа» (Юнг, 1986. С.170). По утверждению Юнга, «в одном индивиде может быть как бы несколько личностей» (Юнг, 1986. С.161). В ходе индивидуации из них выкристаллизовывается одна – доминирующая. Расщепленность человеческой личности Юнг объясняет структурой бессознательного, включающего две сферы индивидуального и коллективного. «Коллективное бессознательное, – по определению Юнга, – является ни чем иным как возможностью., которая передается нам по наследству с древних времен посредством определенной формы мнемических образов» (Юнг, 1993. С.57). Мнемические образы и есть архетипы коллективного бессознательного. Архетип, таким образом, «представляет, по существу, бессознательное содержание» (Юнг, 1986. С.160). Юнг выделяет несколько разновидностей архетипов: тень, мать-дитя, anima-animus, отец-мать, персона-самость, мудрый старик-мудрая старуха. Каждой паре архетипов Юнг предлагает обратный, негативный вариант. Объединив юнгианские архетипы в последовательную цепочку, Е.М. Мелетинский приходит к выводу, что все они «выражают ступени того, что Юнг называет процессом «индивидуации»» (Мелетинский, 1991.С.42). Суть «индивидуации» состоит, по Юнгу, в достижении гармонии между сознательным и бессознательным в человеческой личности. Солидарен с таким истолкованием процесса «индивидуации» С.С. Аверинцев, определяющий процесс ««индивидуации» – «как построение недостроенного я» (Аверинцев, 1972. С.141). Такое понимание процесса «индивидуации» определено градацией предложенных Юнгом разновидностей архетипов, которые могут быть проинтерпретированы, как этапы биографии личности.

Немаловажно, что юнгианская «индивидуация» избирает исходным пунктом архетип «тени», обнажающий дочеловеческое, звериное, хаотическое начало в человеческой психике. Собственно архетип тени связывает персонажа неомифа с трикстером и с персонифицированными и неперсонифицированными образами стихийных первоначал. «Среди неперсонифицированных архетипических образов доминируют вода (влага, кровь), земля (суша, грязь), огонь (жар, свет) и воздух (эфир, пустота). Эти образы восходят к самым древним архетипам и ассоциируются во всех мифологиях с мировыми стихиями, лежащими в основе мироздания, – указывает А. Косарев. – .Все так называемые «хтонические» существа – все эти Гидры и Драконы, Циклопы и Титаны, Карлики и Великаны, все Змии-Горынычи, Кащеи Бессмертные, Бабы-Яги – так или иначе связаны с мировыми стихиями, являются их порождениями или повелителями» (Косарев, 2000. С.114). Исследователь подчеркивает, что эти образы порождены не только народной коллективной фантазией и вычитываются из мифов, эпосов, сказок и легенд, но могут быть выделены из подсознания, увидены во время транса, гипноза, сна, галлюцинации. К.-Г. Юнг подчеркивает, что самым распространенным символом глубинных слоев бессознательного выступает вода (Юнг, 1991. С.346), а тот, «кто смотрит в зеркало вод, видит прежде всего собственное отражение. Идущий к самому себе рискует с самим собой встретиться» (Юнг, 1991. С.111). Так, погружаясь в глубинные слои коллективного бессознательного, человек встречается со своей «тенью». «Подойти к переживанию Тени необычайно трудно, – подчеркивает Юнг, – так на первом плане оказывается уже не человек в его целостности» (Юнг, 1991. С.111). Таким образом, в процессе «индивидуации» движение к высшим архетипам «мудрого старика/старухи», владеющих тайнами жизни и смерти, которым ведомы судьбы мира, начинается из дочеловеческого, докосмического состояния. Именно эта начальная ступень «тени» имплицирует космогонический ритуал и миф из области коллективного, всеобщего, в область индивидуального, поэтому герой выступает моделью Вселенной, созерцает, как Индра, Вселенную в себе. Сама способность переживать при жизни качества, соотносимые с разными личностями и дочеловеческими формами органической и неорганической жизни находится в коннотации с важнейшими признаками мифологического мышления, которые А.Ф. Лосевым были определены как принцип всеобщего отождествления – «все во всем» (Лосев, 1976. С.185). Свою мысль философ поясняет следующим образом: «. основной закон такого мышления есть оборотничество, т. е. возможность перетекания всего во все» (Лосев, 1976. С.185). А.Ф. Лосев, сопоставляя концепции ньютоновского и эйнштейновского пространства, утверждал, что именно пространство Эйнштейна «снова делает мыслимым оборотничество и вообще чудо» (Лосев, 1990а, С.408), поскольку человек существует в разных пространственных локусах и как оборотень в своей дочеловеческой ипостаси, и как человек.

Обе концепции «биографии» мифологического героя, транспонированной в эпос, циклическая Ю.М. Лотмана и линейная К.-Г. Юнга, прочитываются в современном неомифе в силу его антропоцентричности. Причем, в соответствии с этапами «биографии» героя могут выстраиваться и хронологически последовательно сменяющие друг друга этапы становления личности («Подвиг» Набокова), но возможна и обратная и «рваная» хронология, открытая в «Герое нашего времени», которая соответствует не эволюционирующему типу героя, а внутренне противоречивому, прерывистому развитию, которое не подчинено отчетливо или интуитивно осознаваемой цели, в этом случае градация архетипической цепочки разрывается, и архетипические начала выявляются в личности героя непоследовательно, алогично. Как правило, архетипические начала, соотносимые с этапами «индивидуации», вычитываются в психике героя в определенных сюжетных коллизиях, соотносимых, в свою очередь, с этапами «биографии» мифологического героя, транспонированного в эпического. Как развернутая инициация, направленная к постижению внутренней сути выстраивается роман Дж. Фаулза «Черный волхв», причем, эволюционирующий тип героя последовательно переходит с одной ступени, связанной с выявлением архетипического образа, на другую, соотносимую с другим архетипом. В другом романе Фаулза «Женщина французского лейтенанта» неомифологическое транспонирование инициации как десоциализации, одновременно направлено на открытие начал всезнающих архетипов мудреца у обоих героев, избирающих соответственно Сейра – творчество, Чарльз – любовь, как доминантный стержень развития и самораскрытия личности. В романе Х. Рульфо «Педро Парамо», напротив, выбор социализации означает отказ от выявления внутренней сути, соотносимой с погружением в подсознание, причем, такой выбор приводит к одиночеству и смерти, а вместе с Педро гибнет и весь созданный им мир. Таков же выбор героя Фаулза в романе «Башня из черного дерева», означающий также отказ от творческого самораскрытия, гибельный для художника. Концепции «биографии» героя или юнгианской «индивидуации», актуализируются в неомифе, поскольку лишь отчасти соотносимы с архаическим обрядом инициации, имеющим жесткую и однозначную цель – социализацию личности, торжество персоны. Результат развития личности в неомифе напротив уводит в глубины подсознания, венчается установлением мифологических аналогий и обнаружением участия мифа в судьбе современного героя, установлением «принципа вечности». Именно поэтому наиболее продуктивной ситуацией для современного неомифа выступает одиночество, в отличие от коллективизма архаического мифа. С.С. Аверинцев, одним из первых отечественных ученых спроецировавший концепцию юнговских архетипов на литературное произведение Нового времени, избирает для анализа роман Г. Гессе «Степной волк», в котором все мноогообразие архетипов вычитывается из той парадигмы воплощений, в которую развертываются образы главных героев романа: Гарри Галлер – Степной волк (тень), Герман – Гермина (anima-animus), Гарри – участник магического театра и Гарри – современный человек (персона – самость), Пабло (мудрый старик) (Аверинцев, 1972). При этом, Гарри Галлер свободно перемещается в магическом театре по своему прошлому, заново и по-новому переживая уже состоявшиеся события, таким образом, тот психологический потенциал, который был отпущен Гарри на тот или иной возрастной этап, на воплощение в определенной архетипической ипостаси в определенной ситуации, исчерпан не был: все архетипические грани личности Гарри существуют в нем одновременно, ни одна не оказывается изжитой, а цель, ради которой следует стремиться к целостности и осознанной полноте личности – неопределенной. Вместе с тем, Гарри – холостяк, одиночка, без доверенных лиц, семьи, родственников и друзей. В романе «Сто лет одиночества» Г. Г. Маркес находит интересный компромисс между одиночеством как мифопорождающей для неомифологизма XX века ситуацией и коллективизмом архаического мифа, изображая страдающий от одиночества, замкнутый на себе и самоистреблеющийся род Буэндиа. Именно сам род Буэндиа и выступает протагонистом в романе Маркеса.