Бабочка на булавочке, или Блинчик с начинкой. Любовно-иронический роман - Мадам Вилькори

Интересно, искусственное дыхание приравнивается к поцелую? Хм-м-м… Умереть – не встать! Винни-Пух – кислородная подушка! Так смешно, что от смеха выступают слезы. Я старалась обходиться без кислородной подушки, а Ривкин Михаил Маркович восхищенно дышал моей бездушной кузиной, не ощущая недостатка кислорода в ее безвоздушном пространстве. Лиза (вспомните досье!) знала о Мише все или почти все. Он не знал (или не хотел знать), что полагалось бы знать о девушке, с которой хочешь связать жизнь. Может, он любил загадки?..

А между прочим, маленькие дети, которые лучше барометров чувствуют сущность человека, никогда не шли к Лизе на руки. Зато эти сладкие солнышки, буквально выпадая из рук своих родителей, тянулись ко мне. Я могла бы собирать карапузиков охапками, как ромашки, порхая по ним легкокрылой бабочкой. Пушистые детские макушки пахли лучше цветов!

…Маленькие дети бывают умнее взрослых мужчин. А взрослые мужчины бывают глупее маленьких детей. Возможно, в их питании маловато фосфора для усиления мозговой деятельности.

«Сердце красавицы склонно к измене и перемене, как ветер мая…» (Д. Верди. Риголетто)

У каждой благоразумной девушки, решившей удачно выйти замуж, должен быть запасной вариант, как бронепоезд на запасном пути. Лиза продумывала варианты. В поклонниках недостатка не было, но… директор мясобойни был староват, замдиректора маслосырзавода – толстоват, зав. ювелирной секцией универмага – скуповат, тренер спорткомплекса – туповат, художник Юрик – странноват, завкомиссионки – безнадежно женат.

Самой подходящей кандидатурой оказался Шашок – автомеханик Саня Шашковский, молодой, энергичный, вполне симпатичный. Из по-настоящему богатой семьи, чье богатство передается из поколения в поколение и приумножается, подпитываясь работой в «хлебных» местах, где денег – куры не клюют. Бумажные рубли у Шашковских вообще не считались деньгами, но так как бумажек было много, то пересчитывать их вменяли в обязанность семейному главбуху – бабушке. На полный целлофановый мешок рублей Санина бабушка покупала (естессно, по блату) двухлитровую баночку черной икры.

Саня икру кушать не желал, а ребенку надо расти здоровым и умным.

– Ну, за маму! – полная ложка деликатеса отправлялась Шашковскому-младшему в рот.

– Сами жрите свою противную икру! – наследник престола передергивался от отвращения. – А хотите, чтобы я ел, танцуйте!

Приходилось танцевать. Пока кордебалет в составе мамы, бабушки и нянечки старательно отплясывал канкан, гопак и фрейлахс, Саня держал икру во рту, не проглатывая, а в финале танцевальной сюиты дорогущий продукт выплевывался на дорогущий ковер ручной работы. Простые советские дети плевались белой манной кашей, а Саня – черной икрой. Кто чем может, тем и плюется.

Шашковские жили напротив ЗАГСа. Кроме икроплевания, Шашок упражнялся в яйцеметании, прямо из окна забрасывая новобрачных куриными яйцами, а еще (бросать так бросать) швырял прямо в унитаз семейное золотишко из маминой шкатулочки. Кто чем может, тем и швыряется. Цепочки с колечками, прощально позвякивая, уносились в недра канализации вместе со сдергиваемой водичкой. Излишки-с… Чтобы семейные ценности хорошо проходили, не застревая, сообразительный Саня бросал в унитаз каждую вещичку по отдельности. Лучше бы, конечно, осыпать золотым дождем свадебные процессии, но это уж дело хозяйское, было бы что бросать. Кто чем хочет, тем и бросается. Иногда юный Шашковский доставал из серванта папины сувенирные мини-бутылочки с ликеро-водочным содержимым и бросал в окно. Прохожие охотно ловили, а то, что не успевали поймать, в буквальном смысле имело запах осколков хорошей жизни.

Родители заметили Санечкины «метания», когда было уже поздно. Пришлось восполнять запасы по-новой, еще фундаментальнее. У ощипанного гуся заново отрастают перья, если, конечно, гусь жив-здоров. Когда Саня вырос, список хобби пополнился девочками. Ничего, кроме девочек, не интересовало, а самые хорошенькие девочки водились в мире искусства. И что вы думаете? Нажав на «блатную» кнопку, ни на что больше не пригодного Саню пристроили на работу в филармонию.

– Вы знаете новость? Саша работает в филармонии! – звучало эффектно, а главное, было чистой правдой.

– Боже, это ж надо иметь такой уровень исполнения, чтобы попасть в филармонию! И кто он? Тенор, баритон, оркестрант?

– Саша двигает рояль, – отвечали Шашковские. – Вы посмотрите, какие у него (у Саши, а не у рояля) великолепные мускулы!

Фактурная Санина мускулатура по красоте соперничала с рояльной клавиатурой. Все были счастливы. Артистично поигрывая мышцами, Шашок двигал филармонические рояли-фортепьяны, пока не влюбился в прекрасную Элизу, которая не шла ни в какое сравнение с прозрачными балеринками, заумными поэтессами, эксцентричными певичками, издерганными цирковыми гимнастками и сумасбродными канатоходками. Но Элиза категорически не желала иметь дело с людьми творческих профессий и собиралась замуж за будущего академика. Опять же по блату, Шашка пристроили в авторемонтный сервис. Вместе с заказами на Саню посыпались деньги, а на Лизу от Сани посыпались «Шанели №5» вместе с предложениями стать мадам Шашковской. Вот почему Миша Ривкин был отодвинут на дальний план с вердиктом «непригоден», но пока (до окончательного Лизиного решения) с чаши весов не сброшен.

Делая вид, что блуждаю в математических дебрях (и заглядываясь на ямочку на Мишином подбородке), я продумывала свои варианты, потихонечку фантазируя, как здорово было бы оказаться с Мишей на необитаемом острове. Вокруг – никого, только он да я. Он смотрел бы только на меня. И увидел бы в моих глазах звезды. Но где найти тот необитаемый остров? И как там затеряться вместе с Мишей?

Более реальный вариант – Лиза не пойдет с ним в кино, а билет будет пропадать и достанется мне. Мы сядем рядом в темноте кинозала, Миша будет нежно сжимать рукой мою руку и трогать ногой мою ногу…

– Линчик, какие холодные у тебя ноги. Ты что, замерзла? Я сейчас тебе теплые тапочки принесу. Сиди, не вставай! – сказал Миша, прервав объяснение уравнений.

Какой ужас, никакой романтики! Мне хотелось покрутить пальцем у виска и назвать его балдой, как Витьку. Ах, Винни! Ты просто обязан согреть меня своим теплом, а не какими-то прозаическими домашними тапочками на три размера больше, в которых (никакой эротики!) мои балетные ноги будут еще больше напоминать лыжника на старте.

Мечтать-то я мечтала, но не радовалась, что из Лизиной собственности Миша становился «бесхозным» третьим лишним, ведь сердце объекта моей любви по-прежнему лежало у Лизиных ног. Вытирая царственные ножки об этот страдающий коврик, Лиза не испытывала неудобства. Состояние Мишиного сердца волновало ее не больше, чем съеденный пирожок, а мне было жаль было жертву этих бессердечных экспериментов. Видимо, во мне все же имеются и мамины гены: принимать близко к сердцу проблемы ближнего – наша фамильная черта.

И чем только занимается мировая наука? Ну почему до сих пор не изобрели машину времени? Так хочется заглянуть в будущее, но как? Не вылавливать же из аквариума золотую рыбку, шантажируя на исполнение желаний? В детстве я, кстати, пыталась. Бедная рыбка молча трепыхалась в сачке, «сбыча мечт» не происходила.

Выпустив рыбку назад в аквариум, я придумала машину времени, правда, очень несовершенную. На ней можно было путешествовать только в прошлое. Что поделать, если ученые бездействуют в этом направлении? Пульт управления хранился в потаенном месте. На невидимом экране – фрагменты из фильма «Моя жизнь». Включила. Перемотала. Замедлила. Ускоренная перемотка! Выключила. Спрятала.

Иногда я беру в руки этот невидимый пульт, просматриваю свое прошлое, не видимое никому, кроме меня, И понимаю: никакое это не научное открытие. Это просто воспоминания. Ну почему до сих пор не изобрели машину времени? И чем только занимается мировая наука???

Во дворе, рядом с беседкой из сирени и дикого винограда, росла яблоня «белый налив». Посаженная папой в честь моего рождения, ровесница-яблонька росла вместе со мной и была прелесть как хороша в любое время года: зимой – в снежной шубке, весной – в кружевном платьице, в середине лета – под тяжестью налитых соком яблок, которыми угощались все наши соседи и родственники. Ей было столько лет, сколько мне: семнадцать, но семнадцать лет для девочки – это юность, а для плодоносящего дерева – зрелость и мудрость.

Был месяц май. Цветущие яблоневые ветки заглядывали прямо в окно, ветер пригоршнями сыпал яблоневые лепестки на мою подушку. Под яблоней маячила Мишина спина, так долго и терпеливо ждущая Лизу, что яблоневый цвет, упавший на Мишины волосы и плечи, белел даже в густых синих сумерках. Не находя себе места, Миша то садился на лавочку, то вставал, переминаясь с ноги на ногу. И все перекладывал из руки в руку большую белую коробку с тортом. Кроме одноглазого дюндиковского кота Циклопа, названного в честь Мишиного коллеги-математика, во дворе не было ни одной живой души, а я, не обнаруживая присутствия, наблюдала из окна, как из запредельного далека. Не пойду же я скрашивать его ожидание, воркуя о логарифмах?