Ребята с Вербной реки - Стеван Булайич

Чабаны собрались в круг около баклажки и протянули руки. Кто-то крикнул:

— Яков, давай считай!

Широкоплечий чабан отошёл в сторону, расставил руки и начал считать:

Ала-ала-вла-гу!Мы играем в баклагу!Аш-каш-саракаш!Ач-кач-булюкач!Каракаш!Турукаш!Шило-мылоБарабаш!Кашка-чашка!Чья будет баклажка!

Не успел Яков выпалить последние слова, как на поляне началась толчея: весь круг ребят пришёл в движение, во все стороны торчат руки, ноги и головы, слышны азартные крики:

— Держи, Ву́ле!

— Не давай, Шу́ле!

— Хватай, Ма́рко!

— Подай, Жа́рко!..

Свалка сделалась ещё гуще, всё перемешалось, перепуталось, и, наконец, из толчеи вырвался светловолосый поджарый мальчишка И бросился бежать через поляну, крепко сжимая баклажку.

Противники погнались за ним, но Яков остановил игру:

— Кончено! Марко, твои победили! Давай, Жарко, веди скакунов!

Мальчишки из группы Жарко неохотно подошли к победителям и подставили спины. Победители вскочили на «коней».

Черноногие, привлечённые игрой, подошли к самому краю поляны и чуть не попа́дали на траву от хохота. Победители скакали верхом на побеждённых, а те, бедняги, носились по поляне, словно настоящие рысаки. С нескрываемым удовольствием всадники покрикивали:

— Но, но… Серко!

— Давай, буланый!

— Хоп-ля, вороной!

А знакомый нам светловолосый паренёк оседлал Жарко и прямо-таки вынимал из своего «скакуна» душу.

— Но-о, балуй! Не моя вина, что ты так плохо подкован!

Кто знает, до каких пор они бы так гарцевали, если бы Яков не заметил черноногих. В первый момент он вытаращил глаза и подозрительно спросил:

— Кто вы?

Но, увидев Мичину дружескую улыбку, неторопливо подошёл к ним.

— Хотите, давайте поиграем! — предложил Яков и протянул свою широкую ладонь Миче.

— Мы бы рады, да времени нет, — отвечал Мича.

— А почему?

— Да вот… — Мича внимательно всмотрелся в лицо чабана. Оно было открытым и сердечным. — Мы приехали сюда по важному делу.

— Ну что же, раз так… — согласился Яков и повернулся к своим ребятам, они прервали игру и подошли к черноногим. Мальчишки обменивались то насмешливыми, то удивлёнными взглядами, что нередко бывает при встрече городских и деревенских ребят. — Ну что же, мы вам мешать не будем, идите по своим делам, — сказал Яков. — Если что понадобится, найдёте нас в селе. Наши дома за этим лесом… — Яков махнул рукой и обратился к товарищам: — Собирайте скотину, домой пора!

Мича взглянул на солнце. Оно уже клонилось к западу. Незаметно похолодало, от леса потянуло свежим ветерком. С горы, зелёной невесты, день потихоньку снимал голубую небесную вуаль и дарил ей алые ожерелья солнца на западе.

Вождь черноногих задумался. Ночь уже близко, а их поиски пока безуспешны. Куда же делся Крджа? Может быть, Мича ошибся в расчётах и Крджа ушёл гораздо дальше…

— Эй, погоди! — крикнул Мича вслед Якову, догонявшему товарищей. — Слушай, мы ищем одного человека, он ограбил кассу. Ты никого здесь не видел?

Яков изумлённо приоткрыл рот:

— Он такой высокий, худой?

— Ага.

— Черномазый такой, вроде этого? — Яков показал на Циго. — И нос у него, как шило!

— Точно! Так ты его видел?

Яков хлопнул себя ладонью по лбу:

— Эх, если б я только знал! Значит, на Козлиной Косе это он сидел. То-то он мне сразу показался подозрительным. Я уж знаю: если городской не по дороге идёт, а лесом пробирается, тут дело нечисто…

— А куда он пошёл? — нетерпеливо перебил его Мича.

— А вот смотри, пойдёте, значит, по этой дороге до вершины горы, а как начнёте спускаться, будет поворот. Тут я его в последний раз видел. Он шёл с цыганами.

— С цыганами?

— Да. А цыгане сегодня утром у нас в селе курицу украли. Вот и всё, что я знаю.

— Яков, — тут Мича дружески сжал плечо Якова, — пожалуйста, если увидишь милицию, скажи, что мы пошли за табором. Скажи, что Крджа с цыганами. Запомни — Крджа! Скажешь?

— Почему не сказать? — согласился Яков. — Только знаешь, я ведь не знаю, кто вы и откуда.

Времени на объяснения не было. Мича вдруг вспомнил, вытащил газету из кармана штанов и сунул её Якову:

— На, держи. Мы из Дома сирот войны. Тут про нас на третьей странице написано, прочти, и всё будешь знать. До свидания и спасибо!

Отряд двинулся дальше. Яков постоял минуту-другую, махнул газетой в знак приветствия и неторопливо зашагал к селу.

XXI

От зоркого взгляда Дойчина не ускользнуло маленькое пятнышко света, блеснувшее далеко в тёмной глубине долины. Ребята осторожно продвигались по дороге, окаймлённой с обеих сторон высокими соснами.

— Внимание! — прошептал Дойчин. — Вижу огонь!

Ребята всматривались в темноту.

— Вижу костёр и палатку. Это они, — теперь уже совершенно уверенно сообщил Дойчин.

Мича собрал черноногих на совет.

— Давайте осторожно подберёмся и окружим лагерь, — предложил он. — Мы с Дойчином подползём к палатке и разведаем, в самом ли деле Крджа с цыганами.

— И Мустанг, — послышался шёпот Боцы.

— И Мустанг, — нетерпеливо подтвердил Мича. — Если Крджа там, мы будем держать их в окружении до рассвета. А в это время Циго побежит за милиционерами. Они должны быть где-нибудь тут, недалеко от дороги, на «джипе». Пирго, держи ружьё наготове. Если надо будет — стреляй!

Пирго молча кивнул головой.

— Всем понятно? Пошли, только тише!

Черноногие стали подкрадываться к таинственному костру. Они ползли почти целый час. Лес был так густ, а мрак столь непроницаем, что они продвигались с черепашьей скоростью. Между стволами елей и буков, словно в самых настоящих джунглях, какие-то вьюны оплели папоротники, сцепились друг с другом колючие плети лесной малины и ежевики. Направление можно было определять лишь по трепещущему языку пламени, но и на него нельзя было долго смотреть: глаза привыкали к свету и потом становилось трудно разглядеть даже то, что было видно раньше. Неожиданно где-то внизу, в темноте, зашумел ручей. И лес стал реже, словно расступился. Стало лучше видно. Мальчишки услышали громкий голос цыгана и притаились.

— Эх, чёрт побери, совсем заморилась эта кляча. Погляди, на ногах не стоит.

— Лучше бы его прирезать, — ответил женский голос. — Кожу можно продать на опанки.[2]

— А у тебя голова варит, — снова послышался голос мужчины, — я и сам так думаю.

Боца подполз к Миче и испуганно зашептал:

— Это они про Мустанга!

— Вроде бы.

— Давай нападём на них! Чего ты ждёшь?

— Не спеши. Посмотрим сначала, где Крджа.

Одним махом черноногие перескочили ручей. По-пластунски доползли до опушки, где раскинули лагерь цыгане. Смотрят, а их бедный, едва живой Мустанг лежит привязанный к дереву. Вытянул все четыре ноги и безнадёжно качает головой. У ребят так и защемило в груди.

Цыганские лошади выпряжены из телег, под телегами спали цыгане, собаки устроились рядом с ребятишками. Немного подальше виднеется разбитый на скорую руку шатёр. Перед входом седая цыганка раздувает огонь, над костром булькает котелок с похлёбкой. Старик сидит на пороге шатра, ноги поджал под себя, нервно посасывает трубку и, размахивая руками, препирается с худой женщиной, которая сидит спиной к ребятам.

— Нет тут Крджи, — шепчет Дойчин на ухо Миче. — А мы и по дороге могли подобраться к цыганам. Смотри-ка!

Мича смотрит, куда указывает Дойчин: за перелеском белеет дорога.

— Что делать, — вздохнул он, — по дороге ходить — это не по-индейски.

Что-то зашуршало рядом с ними. Смотрят, а это Боца встал на колени, за живот держится.

— Что с тобою, Охотник на Ягуаров?

— Ничего, — стонет Боца. — С голоду помираю. Чуете, как похлёбкой пахнет?

Ещё бы не чуять. С полудня они глотают голодную слюну, ведь со вчерашнего вечера ни крошки во рту не было. Эх, им бы этот горшок похлёбки, вылизали бы всё до донышка. А теперь приходится жевать траву, от неё рот сводит оскомина. Пустые желудки заставляют забыть обо всём, кроме еды. Перед глазами Боцы так и стоят вкуснющие субботние пироги. А сегодня ведь суббота… Ух ты!.. Попадись пирог Боце в зубы, он бы и глазом не моргнул, только на пару глотков его бы и хватило! А потом он съел бы ещё штуки четыре… нет, не четыре, а восемь… и две порции гуляша впридачу!

Цыган потянулся, встал, вышел из шатра и начал вглядываться в темноту, а потом втянул в себя воздух, словно принюхиваясь.

— Маша! — загремел его голос. — Иди принеси воды из ручья!

Голодные мысли упорхнули, словно стайка пухленьких перепёлок.

В темноте загремела ручка ведра. Сонный, довольно сердитый голосок ответил: