Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе - Татьяна Илларионовна Меттерних
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через год-другой мне предстоял экзамен на бакалавра, без успешной сдачи которого любой французский ребенок чувствует себя неполноценным. Я занималась прилежнее, чем когда-либо ранее, что давало мне чувство свободы от гнета всех ограничений и преград. В качестве вознаграждения я действительно хорошо сдала все экзамены.
Иван Вяземский, мой двоюродный брат и друг, во время экзамена был моим спутником-защитником в течение нескольких дней, в которые мы вели нереальную хаотичную жизнь студентов Латинского квартала, так как экзамены проводились в Сорбонне. Пока студенты были совершенно вне себя от сданных экзаменов и пускались в дикие озорства, полицейские не обращали на них внимания, бездумно крутя свои резиновые дубинки. Оживление было усилено политикой: «Action Franciase» и «Jeunesses Patriotiques» бранились с коммунистами, но каждая группа отдельно, для себя.
Никому бы, право, тогда не пришло в голову поджигать машины или вырывать булыжники из мостовой.
8
Однажды во время пребывания в Литве мама удалось получить разрешение на вывоз денег в Германию. Она хотела использовать эти деньги для моего образования в Мюнхене, где я должна была обучаться рисунку и живописи. Георгий и я сопровождали её в Киссинген, для курса лечения. Мы ехали от Кёльна вверх по Рейну и остановились на ночь в Санкт-Гоаре.
Мама была захвачена романтичным пейзажем и погрузилась в осмотр церквей и дворцов. Она была поражена, когда заметила, что мы проявляем гораздо больший интерес к различным маркам автомобилей, проезжающих мимо нас, нежели к разрушенным стенам какой-нибудь старинной крепости, на обломках которой сидели.
Потом мы поднялись на борт маленького парохода, который часто останавливался, пыхтел, плывя в направлении к Майнцу. Когда мы миновали поворот реки, открывавший вид на широкую долину Йоганнисберг, мама воскликнула взволнованно: «Но ведь здесь живёт Олала, мы должны немедленно сойти на берег!».
В спешке мы стащили наши чемоданы на пристани Острих; мама позвонила ей, Георгий и я уже приготовились напрасно искать пристанище, нагруженные тяжёлыми чемоданами, как появился большой сверкающий хромом автомобиль, чтобы встретить нас. Мы с облегчением опустились на кожаные подушки и были через некоторое время сердечно приняты той самой подругой мама, которая в своё время привозила ей такие роскошные подарки в Сен-Жермен.
Чуть погодя я спросила её: «Кто живёт в большом доме, там на холме?» – «Испанская дама. Её единственный сын учится в Швейцарии».
Я представила себе без особого интереса какого-нибудь мальчика-школьника – пока я его однажды не встретила через несколько лет и не вышла за него замуж.
Старший сын в доме, «стареющий мужчина за тридцать», занимался мной и пытался даже играть со мной в пинг-понг, что, впрочем, оказалось безнадёжным. Он и его сестра выглядели так хорошо, так непринужденно, что я, несмотря на их приветливость, чувствовала себя ужасно смущённо и неловко. После ужина нас на машине отвезли в Майнц, откуда мы поехали дальше в Киссинген.
Еда в нашем пансионе была по строго подсчитанным калориям, так что за короткое время вся моя детская округлость исчезла. Местный фотограф, увидевший меня как-то на улице, попросил у мама разрешение снять меня. Рассказывали, что после нашего отъезда один из этих снимков был выставлен в витрине его фотоателье и привлёк внимание владельца крупного садового центра из Берлина, который также находился там на лечении. После этого я подверглась письменным заверениям в преданности, которые я неблагодарным образом считала обременительными; годами меня преследовали нежелательные цветы и письма, которые оставались без ответа. Когда я наконец лично встретилась с автором этих писем, я была уже помолвлена. Эпизод закончился прекрасными розами, которые были названы в честь меня и которые он мне в огромном количестве послал на свадьбу в качестве свадебного подарка.
Позднее я с ужасом узнала, что на этого бескорыстного, пусть и настойчивого, моего почитателя донесла его секретарша, так как он ругал Гитлера. Он умер жалкой смертью в одном из концентрационных нацистских лагерей.
Пока мы были в Киссингене на лечении, крестница мама, отец которой в 1914 году был немецким военным атташе в Ковно, водила нас по резиденции в Вюрцбурге. Она пришла в сопровождении своего жениха, молодого человека красивой наружности, графа Клауса Шенка фон Штауфенберга, – того самого, кто в 1944 году предпринял неудавшуюся попытку убить Гитлера.
Зиму Ирина и я провели в Мюнхене. Мы жили в Швабинге под довольно строгим присмотром вместе с несколькими английскими девушками и вскоре были приглашены на ряд частных торжеств. Ходить на публичные балы нам было строго запрещено, хотя Ирина и была уже взрослой. Она брала уроки игры на фортепиано, я изучала рисунок в ателье на Тюркенштрассе. Мы работали в день по шесть-восемь часов. Я делала успехи: наш высокоодаренный учитель, профессор Хайман, зажигал класс своей увлечённостью. Он твердо верил, что я непременно сдам приёмные экзамены в академию. Добиться этого было тогда моей честолюбивой целью.
Профессор Хайман покончил с собой, чтобы избежать нацистского преследования евреев. Смелые голоса и иллюзии по поводу целей наци, которые, возможно, ещё некоторые имели, к этому времени уже нельзя было оправдать.
9
«Лучше быть большой рыбой в маленьком пруду, чем шпротой в океане», – говорил папа. Хотя мы ещё не могли оценить нашу относительную величину, по крайней мере Ковно, куда нас забросила судьба из-за всё ужесточающихся законов о валюте, мы находили маленьким, как пруд. И без того эту поездку долго оттягивали и предприняли лишь с колебанием.
В Литве папа чувствовал себя дома: хотя реки были и меньше, чем в России, да и страна не столь просторна, но всё-таки она напоминала ему о его потерянной Родине. Неспособный более на настоящее ощущение счастья или печали, он удалился в собственный мир. Для нас же переселение в Литву означало порвать все связи с Западной Европой.
Сначала мы жили в единственном «хорошем» отеле на Лайсвейс аллея, главной улице Ковно, который гордо назывался «Версаль». Еда была отличной: превосходная дореволюционная кухня, которая ни в
