Таинство христианской жизни - Софроний Сахаров

Человек-Ипостась в своем общении с Духом Бога через молитву видит и сознает себя в вечности Творца нашего, хотя и пребывает еще в условиях тленности плоти своей.

Господь вдохнул в человека при творении дыхание жизни, и человек стал живою душою (см.: Быт. 2:7); однако это еще не было тем рождением от Духа свыше, о котором говорит Христос: «Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух» (Ин. 3:6); и еще: «Тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими, которые ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились» (Ин. 1:12–13); и еще: «Должно вам родиться свыше» (Ин. 3:7).

СОБОРНОСТЬ есть подлинно христианский образ церковного единства. Соборность — реализованная, актуализированная — есть всеединство. В акте ЧИСТОЙ молитвы о всем Адаме, как о самом себе, познается образ Божественного единства в Троице. Человек по естеству, задуманному Богом в творческом акте, — единое, многоипостасное бытие.

Моноипостасный Бог ислама вечно пребывает трансцендентным для твари. О нем возможно лишь «апофатическое» богословие: говорить только о том, что Он не есть; о неприложимости к Нему тварных категорий, без возможности мыслить о том, ЧТО Он есть; жить и видеть его КАК Он есть.

Достоверным признаком того, что еврейский народ даже до пришествия Христа не познал подлинного смысла Откровения Личного Бога, является тот факт, что сыны пророков и закона ждали Мессию только для погибших овец Израиля. Одним из самых существенных для них моментов непризнания Христа за Мессию было то, что Он, Христос, вовсе не ограничивал Себя еврейским народом, но мыслил все народы земли. Именно это ограничение задания Мессии исключительно еврейским народом как единственного избранного из всех прочих народов вселенной показывает, что они не знали и не принимали любви ко всем людям, ко всему человечеству. Они мечтали воцариться над всем миром с Мессией-Царем во главе.

Наша рациональная логика не соответствует учению о Боге Едином и Троичном — Триедином, явившемся нам через воплощение Сына и Слова Отчего и через сошествие Святого Духа в Пятидесятницу.

Наше настоящее мышление несет в себе последствия падения: утерю единства с Божественным бытием — ПРОСТЫМ, но в котором наличествуют «различения», не вносящие распада в единство.

Отпадение от Единого Бога привело наше человеческое бывание в состояние распада на множество взаимно отталкивающихся страстей.

Народы Азии не восприняли Откровение о ПЕРСОНЕ, будь то в отношении Перво-Бытия, будь то в отношении человека.

Современный коммунизм также есть отрицание христианского персонализма.

Первичная идея святого коммунизма дана по дару Святого Духа нам, христианам, судя по свидетельству Деяний апостольских. Следите внимательно за происшедшим в те дни (Деян., гл. 4). Взяв некоторые из основных положений из учения Христа, коммунисты сузили понятие о человеке. Они перевернули смысл Евангелия: для них ОБЩЕЕ — прежде всего; личности приносятся в жертву сему общему. В этом аспекте они приблизились к азиатам. Отвергнув идею воскресения, они легко убивают тех, кто с ними не согласен. Они гонят Церковь, как сопротивляющуюся им силу. Но сопротивление Православной Церкви есть только внутреннее; внешне она следует заповеди Христа: «Не противьтесь злому... не бойтесь убивающих тело» и другим, как, например: «любите врагов ваших» (Мф. 5:39, 10:28; 5:44). Таким образом коммунисты борются с православным христианством не потому, что эти христиане в политическом плане их враги, но потому, что они считают веру в воскресение обманом для народа. Как нечто совершенно ложное, Церковь в их глазах должна быть уничтожена в современном «научном» обществе. В жизни обычной мира сего люди гонятся за «счастьем», за приятными переживаниями, но вследствие именно этих переживаний они кончают печальным образом свою жизнь. Вначале они имеют интенсивную деятельность, пародию на жизнь, затем вкушают горечь смерти.

В христианской жизни наоборот: сначала человек ведет борьбу с последствиями падения Адама в каждом человеке. Эта борьба связана со многими тяжелыми подвигами, болезнями, внутренними и даже телесными, с проявлениями смерти в каждом из нас. Покаяние носит характер агонии, но кончается радостью новой жизни, нескончаемой, глубоким миром, блаженством любви, примирением с Творцом и Отцом нашим.

Бог часто не отвечает на наши молитвы. Он МОЛЧИТ. Его молчание для многих является показателем того, что «Бога нет», «Он умер». Но если бы мы подумали, в какое положение мы ставим Бога нашими страстями, то видели бы, что у Него нет иного пути, как только молчать. Мы ищем от Него встать на нашу сторону в наших неправдах.

Он не обвиняет нас явно, оставляет нас идти нашими злыми дорогами и пожинать плоды наших собственных грехов. Но если мы обратимся к Нему с покаянием, то Он приходит скоро, быстрее, чем можно ожидать.

Зная наши нужды, Он нередко предупреждает их. Едва мы произнесем слова просительных молитв наших, оправданных реальностью нашей жизни в сем мире, как Он уже исполнил их.

Итак, МОЛЧАНИЕ Бога есть ответ на наши неправды, самый красноречивый, самый благородный. Мы изгнали из нашей жизни Бога Слова, слово Божие; мы пренебрегли этим словом и вот пожинаем плоды нашего же дела.

Чрез тотальное покаяние, долженствующее достигнуть космических измерений, то есть падения Адама, вырываемся мы из мертвых объятий индивидуума и вводимся в созерцание нетварного Света, в котором познаем божественную универсальность учения Христа.

Заповеди Евангелия обладают свойством раскрыть сердце и ум человека до сверхкосмических измерений, до Божественной беспредельности.

В заповедях Христа заключено самооткровение Бога нам. Чем глубже мы проникаем в их дух, тем конкретнее становится наше богосозерцание.

Когда заповеди сии, благоволением Бога, становятся единственным законом нашего бытия, и временного, и вечного, тогда мы становимся подобными Христу персонами и «увидим Бога как Он есть» (1 Ин. 3:2).

Когда мы ненавидим себя за живущую в нас тьму и молимся всем существом о спасении, тогда раскрываются для нас беспредельные горизонты заповеданной нам любви.

В молитве за весь мир, как за самого себя, мы усматриваем первую ступень реального опыта персоны. Через сию молитву, подобную Гефсиманской молитве Христа, мы воспринимаем новый образ бытия — ипостасный. Вне опыта молитвы Гефсиманской мы лишены осознать различие между индивидуумом и персоной. Без встречи с Абсолютной Персоной Христа мы не имеем возможности стать подлинным образом Абсолюта Бога. Конкретный признак-критерий начала нашего обожения состоит в том, что мы осваиваем слово Христа и оно становится нашим словом, подобно тому как мы усваиваем язык матерей наших. Мы мыслим, как Он научил нас; мы чувствуем, как Он дает нам.

О молитве

Молитва есть предстояние наше пред лицом Абсолютного Бога. Если в Акте творения мира из ничего Бог Творец полагал вне Себя некую сущность, некую иную природу, то в акте нашей молитвы мы пытаемся войти в единение с тем, что превышает нашу природу тварную. Отсюда — молитва является актом, «вышеестественным» для нашего мира. Поскольку молитва есть состояние вышеестественное, постольку мы можем сказать, что все «природное» оказывает ей свое сопротивление. И самый опыт показывает, что молитве противится мир сей во всех планах своего натурального бытия.

Но мы созданы по образу Божию. Отсюда наша способность воспринять от Бога откровение о Его Божественном бытии, и даже способность воспринять в себя это Бытие. Сначала это восприятие выражается как некая «интуиция веры». В некоторые моменты приходит к нам свет, луч которого прорезывает материальный массив этого мира, и вдали, в конце этого прорыва, мы видим свет Божества.

Устремляясь к нему, мы начинаем наше шествие по тому узкому прорыву, который открылся пред нашим умным взором в минуту откровения. И путь сей долог и тернист.

В самый момент нашего восприятия Божественного бытия в акте «интуиции веры» мы еще не сознаем, что это первое видение есть только начало, обнаружение потенциальности нашей к Божественной жизни; актуализация же проходит по сему долгому и узкому пути. Долгое шествие сопровождается многими претыканиями, часто изнеможением, потерей из виду того света, который облистал нас... и бывают моменты и даже периоды, когда сияние света сокрывается настолько, что наше первое видение становится как бы нереальным, как бы миражом.

Эти моменты, несомненно, являются самой глубокой и самой великой из всех возможных трагедий тварного существования. Страдание человека в такие моменты носит характер воистину метафизический, и проходимый им опыт по степени болезненности своей превосходит всякое иное страдание.

Мы не можем говорить о том, почему Бог положил именно такой путь твари, восходящей к Нему, своему Творцу. В самые периоды испытания сие не кажется нам благостью к нам Бога, но ... боюсь сказать это слово — «жестокостью» Бога. Такою жестокостью, пред которой все преступления, совершаемые в сем мире, бледны и ничтожны.