Хризантема императрицы - Екатерина Лесина

– Что ты делаешь? Господи, Серж, ты посмотри... она же...

– ...ничего не случилось. Ну подумаешь, царапина...

– ...я не о ней, я о хризантеме! Как она здесь оказалась? А если бы эта маленькая дрянь сломала? Если бы...

Визг и пощечина. Звон в ушах. Слезы. И рука вдруг болит, царапина на глазах распухает, расползается по пальцу кровавой трещиной...

Нельзя трогать чужие цветы!

– Ну, – спросил Феликс, растягиваясь поперек кровати. – Ты все еще полагаешь, что мне нечего здесь делать?

– Что со мной происходит?

Нет ответа, Феликс переворачивается на спину, запрокидывает голову и теперь смотрит на Леночку как бы снизу вверх. Светлые волосы растрепались, губа приподнялась, а изо рта выползла ниточка слюны.

– А ты... ты существуешь? – Леночке было страшно и не очень понятно, чего именно бояться – Феликса ли, своего ли предполагаемого сумасшествия или же чего-то еще.

– Ты существуешь? – повторила она вопрос, холодея в предвкушении ответа.

– Откуда ж мне знать? Вот ты, к примеру, уверена, что существуешь?

– Н-ну да.

– Балда. Я не про тебя сейчас, а про тебя – конкретного человека, Леночку Завадину, которая когда-то родилась, росла, училась, выучилась и сейчас живет в этой вот квартире. Ты уверена в своей прошлой жизни, а Леночка? Или в настоящей. К примеру, квартира. Почему эта? Почему тебе? Почему сейчас?

От его «почему» начинала кружиться голова. И квартира. Все быстрее, быстрее и быстрее, чтобы хоть как-то защититься от этого круговорота, Леночка закрыла глаза и свернулась калачиком на одеяле.

Не будет она думать, это неправильные вопросы и они дадут неправильные ответы.

А хризантемы Леночка не любит, ни желтые, ни белые – никакие. С детства не любит и все.

Проснулась она там же, на полу, с облегчением убедившись, что Феликс исчез – хорошо, он хотя бы днем не появляется – Леночка заставила себя встать, умыться, одеться и даже накраситься. И на работу явилась вовремя, и старательно весь день не думала ни об убийстве, ни об Императрице с Германом, ни о хризантемах, ни уж тем паче о своем сумасшествии.

Вот разве что к людям приглядываться начала – ведь если Леночка ненормальная, то другие должны заметить, отреагировать как-то? Но нет, Нонна Леонардовна была привычно царственно-холодна, Ксюшенька из отдела менеджмента – болтлива, Вадик шутил, Никифор Львович торопил, Степан Степаныч маялся похмельем.

Ближе к вечеру Леночкина дневная задумчивость переплавилась в тоску, иррациональную и со слезами, которые пока не пролиты, но достаточно малейшего повода и... И Леночка, всхлипнув на пробу, достала из ящика стола конфету. Шоколадную. С орешком внутри и кокосовой пылью по глазури. Вредную для фигуры и полезную для души.

Вот сейчас она выпьет кофе с конфеткой, успокоится и пойдет домой. В конце концов, ничего страшного не происходит. Подумаешь, галлюцинации, подумаешь, с ума она сходит, но во всяком случае делает это тихо и пристойно.

А Феликс даже симпатичный, особенно, когда молчит.

Леночка развернула обертку, разгладила пальчиками морщинки на серебристой фольге, полюбовалась черно-белой, шоколадно-кокосовой пирамидкой, слизнула сладкую крошку. Жизнь налаживалась, впрочем, как оказалось – ненадолго.

Телефон ожил в тот момент, когда Леночка поставила рядом с конфетой чашку – темный кофе, белая пена сливок, один кусочек сахара, чтобы немного сгладить острую горечь. И одна замечательная, вредная конфетка. А тут телефон. И мама. Значит, разговор затянется надолго, и кофе остынет. А не ответить – мама обидится.

– Ленусик, – голос был строг и сух. – Надеюсь, ты помнишь, что приглашена к Любимским?

Она не помнила и огорчилась еще сильнее – ну совершенно не было желания идти куда-то, а уж тем более к Любимским.

– Ну конечно, ты забыла!

– Нет, мама, что ты, я помню, конечно, – соврала Леночка, принюхиваясь к кофе. – Только... я не очень хорошо себя чувствую. Да и ситуация, ты же знаешь, что...

– Ничего не знаю и знать не хочу. Эльжбета Францевна про тебя спрашивала, между прочим, и Эдичек приехать планировал. Ленусик, я не знаю, что ты там себе думаешь, но мне кажется, ты совершенно зря не обращаешь внимания на Эдика. Он к тебе неравнодушен.

– Мама!

– Он молодой, образованный, перспективный, из хорошей семьи. Что тебе еще надо?

Леночка и сама не знала, что ей надо, зато очень четко представляла, кого не надо – Эдика. Милый улыбчивый, вежливый, воспитанный, образованный и перспективный, сын Эльжбеты Францевны был зануден до умопомрачения, вел исключительно здоровый образ жизни, имел подробный план самосовершенствования на ближайшие десять лет, и менее подробный – на двадцать. Леночке в этом плане было отведено почетное место «спутника жизни». Эльжбета Францевна выбор одобрила, мама тем более, ее супруг как всегда промолчал, а Леночкино мнение было воспринято как каприз.

Конфета перестала радовать. И кофе остыл.

– Ты должна там появиться! И умоляю, веди себя прилично, ни слова об этом твоем кошмаре... и вообще, тебе следует пожить у нас...

А может, и вправду, следует? Пожить у мамы, выйти замуж за Эдика, интересно, как он отнесется к тому, что будущая супруга – немножко ненормальная?

Представив выражение Эдичкиного лица, Леночка хихикнула, а потом и вовсе расхохоталась, ну до слез прямо. Про кофе она забыла, а конфету, неловко повернувшись, смахнула на пол, та закатилась под стол и лежала там, пока мокрая тряпка уборщицы не выволокла ее из щели, правда, только затем, чтобы отправить в мусорное ведро.

А поутру в офис вместе с букетом желтых хризантем доставили другие конфеты, на карточке, прилагавшейся к нарядной коробке, стояла фамилия Любимского. И это было странно. Впрочем, к этому времени случилось много других странностей, чтобы Леночка придала значение еще и этой.

Леночка покинула офис последней, как раз когда в окно ударили первые капли дождя. Он быстро набрал силу: косые плети прибили дневную пыль, застучали по крышам, стенам, окнам, собрались на асфальте лужами и лужицами. В небе громыхнуло, потом еще раз – громче и веселее. Мгновенье спустя ослепила вспышка молнии.

Ну и как домой идти? Леночка стояла перед входной дверью, отделенная от разбушевавшейся грозы тонким стеклом, и отчаянно трусила. Зонтик не казался ей надежной защитой, как и легкая курточка, купленная красоты ради.

Вызывать такси? Наверное, придется.

– Елена Сергеевна! – окликнул ее парень из охраны. – Елена Сергеевна, тут вас человек ждет. Мы ему предлагали подняться, а он отказался. Тут ждать захотел.

– К-какой человек?

– Я, – просто сказал Герман. – Не хотел мешать работе, но подумал, что нам есть о чем поговорить. Да и Дарья Вацлавовна велела вас привезти. Вы на машине?

– Нет, – Леночка еще раз посмотрела на залитое водою стекло и подумала, что вероятно, встреча эта скорее хорошо, чем плохо. Во-первых, Герман проводит домой, во-вторых, если вдруг встретится Вельский, то с Германом нестрашно, ну а в-третьих, поговорить и вправду хотелось бы.

О коллекции и хризантемах.

Брат

Он промучился всю ночь и весь день. Болели глаза, болело сердце, болела голова от мыслей – как так получилось? Кто мог знать? Кто мог догадаться? Только она, хитрая старая стерва. Надоело играть с другими, за него взялась, но ничего, еще посмотрим, кто победит.

Милослав с трудом дождался, когда Герман уберется из дому, он даже опасаться начал, что сегодня тот не выйдет, но часов в пять пополудни Дашкин прихвостень сел в черную тачку самого что ни на есть бандитского виду и укатил куда-то. Скатертью дорога.

Выждав пятнадцать минут – каждый оборот секундной стрелки выматывал нервы – Милослав поднялся на третий этаж и позвонил в дверь. Открыла не сразу.

– Ну и чего тебе надо? – поинтересовалась Императрица. Вот тварь, хоть в кресле сидит, а смотрит с презрением, сверху вниз, а он, как когда-то в детстве, смущается и цепенеет.

– Проходи, раз уж явился. Давненько в гостях не был... и еще столько же мог не приходить.

– Я тебя ненавижу!

– Поверь, родственной любви и я к тебе не испытываю. Ты всегда был мерзкой маленькой сволочью...

– А ты – нет?

– И я, – она развернула кресло и направилась по коридору.

О боги, как же давно он не был в этой квартире. Ничего не изменилось, почти ничего... ковры другие. А старые где? Туркменские, по особому заказу сделанные. Продала? И на месте Айвазовского канделябр торчит с лампочками вместо свечей. Какая же убогая пошлость! Папа бы не одобрил, папа на дух не выносил новодел.

– Так с чем пришел? – она привела в зал. И тут Милослав с болью отметил исчезновение еще минимум пяти очень дорогих предметов. Особенно было жаль секретера с перламутровыми инкрустациями.

Распродается, в бабки переводит, нарочно все тратит, чтоб ему ничего не досталось! Всегда она так, всегда лишь бы ей хорошо было, а на других плевать. Ухватила, выгрызла наследство и гуляет. А ему только и остается, смотреть да скрежетать зубами от злости. Он не выдержал и спросил: