Хризантема императрицы - Екатерина Лесина

А потом, когда она все-таки умрет и избавит Дашку от необходимости присматривать, наступит собственная Дашкина старость. И уже она сама будет просиживать вечера у окна, пялится на дождь и плакать о несбывшемся.

Нарисованная воображением картинка ужаснула. Нет, не позволит она с собою так поступить! Никогда и ни за что.

– Никогда и ни за что! – повторила Дашка своему отражению в зеркале и язык высунула. Вот так!

А Милочка в тот день так и не появился.

Леночка

Квартира Дарьи Вацлавовны была огромна. Она занимала весь третий этаж, и даже часть четвертого, о чем, розовея и стесняясь, сообщила сама хозяйка. Но Леночку поразили отнюдь не размеры – атмосфера места.

Переступив порог, она разом позабыла о пережитом страхе, о том, что коленки трясутся, руки дрожат, сердце в груди трепыхается заячьим хвостом. Вместо этого Леночка вспомнила вдруг о внешности, о том, что она ненакрашенна, непричесанна и вообще одета неподобающе. Разве подобные места посещают в спортивном костюмчике легкомысленного бирюзового цвета с еще более легкомысленной розовой маечкой, облегающей и грудь, и талию, и, чего уж греха таить, складочки на талии? Нет, в такие апартаменты попасть можно лишь по приглашению, предварительно посетив массажиста, парикмахера, маникюршу, облачившись во что-нибудь длинное, строгое и приличное.

– Ну, проходи, чего стала, – невежливо буркнул Герман. Но Леночка не обиделась, он вообще хороший и Вельского прогнал, и на нее не кричал, и вообще нормальным человеком казался. – Третья дверь по коридору.

Коридор был огромен – высоченные потолки, лепнина с завитками и медальонами, порой опускавшаяся до самого пола, разграничивая стены вязью узоров, медные канделябры – Леночка тайком потрогала один, и Герман за спиной хмыкнул. Ему, наверное, привычно здесь, и портреты не пугают – темные полотна в тяжелых рамах, с которых разглядывают посетителей дамы и кавалеры ушедших веков. Вот у той старухи, с борзыми, особо надменное выражение лица, и выглядит она почти живой.

– Спокойно, – шепнул на ухо Герман. – Это наша прабабка.

– Ваша? – также шепотом переспросила Леночка.

– Дарьи Вацлавовны.

Надо же, а у Леночки прабабкиного портрета не было, фотография только, желто-коричневая, с зубчатым краем и датой внизу.

Точно такой высовывался из сомкнутых страниц Феликсового альбома. Но Феликса не существует!

– Сюда проходи, – велел Герман, указывая на арку. Двери не было: стрельчатый проем, декоративные колонны и горбик невысокого порожка.

Само же пространство комнаты, огромное и светлое, разделялось китайскими ширмами, уходящими в потолок книжными полками, бархатными шторами, частью опущенными, а частью приподнятыми, позволяющими разглядеть то уголок тяжелой рамы, то матовое сияние мраморной статуи, то еще что-то, непонятное и оттого притягательное.

Мебели же как таковой почти и не было: низкая софа, несколько кресел, стол из черного стекла, вызывающе современный, да у стены пузатые тумбы на гнутых ножках. Громко тикали часы, пахло сушеными розами и лавандой, а по блекло-розовому паркету скользили солнечные зайчики.

– Здравствуй, Леночка, я так рада, что вы решили принять приглашение! – Дарья Вацлавовна сидела у окна, на коленях ее лежали круглые пяльцы с натянутой основой, на широком подлокотнике инвалидного кресла стояла корзинка, из которой выглядывали разноцветные хвостики ткани. – Признаться, я опасалась, что Герман своей неуклюжестью все испортит. Нет, нет, не спорьте, у него отвратительные манеры! Я бы сама вас пригласила, но увы, увы... Геночка, убери это. Поставь... ну, ты знаешь, куда поставить. А вы, милая, садитесь. Да куда удобнее, туда и садитесь.

Леночка осторожно присела на краешек софы, тайком потрогала ткань – скользкая, а вышитые цветы, наоборот, шершавенькие.

– Не стесняйтесь, чувствуйте себя, как дома. Геночка, дорогой, будь добр, сделай нам чаю. Леночка, вы ведь не против немножко потерпеть и попить чаю с болтливой старухой?

– Нет.

– Вот и замечательно, вот и превосходно. А на Гену внимания не обращайте, у него образ такой, мрачного гения. Иди, иди, чай делай. Кстати, вы не представляете, сколько мне пришлось намучиться, прежде чем он научился правильно заваривать чай!

Леночка зажмурилась. Ей почему-то показалось, что Герман сорвется и наорет на Дарью Вацлавовну, которая так вольно о нем рассуждает. Но нет, ничего не случилось, Герман ушел, а Дарья Вацлавовна, подъехав чуть ближе, доверчиво сказала:

– Вы себе не представляете, до чего же я рада вас видеть! Здесь так мало людей... а еще меньше – людей интересных. Мы с вами подружимся, обязательно подружимся.

– Ох, Леночка, милая моя, люди никогда не бывают такими, каковыми кажутся. Вот взять хотя бы Германа, он мил, вежлив, предупредителен, со стороны, верно, кажется заботливым внуком при впадающей в маразм старушке. Спасибо, Геночка, с чаем ты управился, а теперь, будь добр, сделай тосты, только, прошу тебя, не как в прошлый раз...

Герман, сердито зыркнув на Леночку, будто она в чем-то виновата, вышел из комнаты, а старушка звонко рассмеялась.

– Мне нравится его злить, увы, грешна, грешна, люблю изводить людей.

– Зачем?

– Просто так, – Дарья Вацлавовна взяла чашечку. Хрупкий фарфор в хрупкой ладошке, хрупкое желтоватое кружево, черная ягода жемчужины в белом ободке колечка. – Это интересно, а еще – полезно. Много нового узнаешь. Пейте чай, милая, не бойтесь, не отравлен.

Леночка вздрогнула, но чашку взяла. Напиток бледно-золотого, совсем не чайного, оттенка имел горьковатый привкус и резковатый цветочный аромат.

– Люди позволяют себе судить о других людях, – продолжила Дарья Вацлавовна. – Но очень не любят, когда кто-то другой берется судить о них. Увы, но сколько бы ни говорили об объективности, у каждого минимум две меры – для себя и для прочих. Иное же – ложь и лицемерие.

– А Герман? Вы ведь начали про Германа рассказывать.

Леночка оглянулась на дверь, ей было немного стыдно за любопытство, которое Герман точно не одобрил бы.

– Герман, Герман, Герман... – пропела Дарья Вацлавовна, чашку она поставила на столик и сама к чаю не притронулась. – У Германа свои причины быть здесь. К счастью, он достаточно умен, чтобы не прятаться за маской благотворительности. А вот и он! Дорогой, ты вовремя, мы как раз о тебе беседуем.

Под мрачным, не предвещающим ничего хорошего взглядом Германа, Леночка совершенно стушевалась, щеки ее вспыхнули, а на глаза навернулись слезы. Ну не виновата же она! Дарья Вацлавовна первая заговорила про своего внука, который на проверку совсем не внук, а Леночка просто поддержала разговор. И вообще любопытство, конечно, грех, но не такой, чтоб вот так смотреть, будто... будто он ей шею мысленно сворачивает.

– Ну, Геночка, что ты застыл? – в голосе Дарьи Вацлавовны появились капризные нотки. – И не смущай девочку. Он всех, ну просто всех отпугнул, обрек меня на одиночество. А все почему?

– Почему? – послушно спросила Леночка, отводя взгляд.

– Потому, что ревнует. Не меня, нет, коллекцию. Геночка очень на нее рассчитывает.

– Вам с джемом или с маслом? – сухо поинтересовался Герман. На столике, который он вкатил в комнату, стояла тарелка с треугольными тостами, несколько вазочек с разными сортами джема, блюдце с маслом, и другое – с сыром, бумажные салфетки в серебряных колечках и даже вазочка с цветами.

– Мне ничего, Леночке сделай. Милая, вам с чем? Рекомендую клубничный джем, хотя апельсиновый тоже хорош. Во всяком случае, Геночка уже научился разбираться в сортах джема, вы не представляете, какую мерзость он приобрел в первый раз. Признайся, дорогой, общение со мной пошло тебе на пользу.

Герман кивнул, резко, так, что сразу стало понятно – согласие его лишь способ отвязаться от Дарьи Вацлавовны. Он ловко намазал тост и, не глядя, протянул Леночке.

– Спасибо.

– Всегда пожалуйста.

– Не обращай внимания, милая, он все еще пытается строить из себя дикаря. Но грубость, хамство и откровенное наплевательство на правила приличия – лишь последствия тяжелого детства, плохого воспитания и искаженных представлений о том, каким должен быть мужчина.

– Дарья Вацлавовна!

– Что, дорогой?

– Давайте о чем-нибудь другом поговорим.

– Давайте, – охотно согласилась старушка и подмигнула Леночке. Так значит, она нарочно? Но зачем? И как, наверное, тяжело Герману приходится. Но с другой стороны, он же не родственник Дарье Вацлавовне, и находится здесь, потому что рассчитывает получить коллекцию, так она сказала. Но можно ли верить? Наверное, можно. Почему-то в коллекцию верилось легче, чем в благородство. И почему-то этот факт огорчал.

От огорчения, наверное, Леночка не заметила, как съела тост, и второй, услужливо протянутый Германом, и остывший чай допила.

– Давайте поговорим о Леле, – предложила Дарья Вацлавовна. – По-моему крайне занимательная тема, тем более, все присутствующие в курсе, объяснять никому ничего не придется. Леночка, ты же не против?