Хризантема императрицы - Екатерина Лесина

И почему ничего не помнит? Хотя... желтая хризантема во сне и цветок наяву, Женькин образ, Женькины волосы, Женькина кровь.

Совесть по-прежнему молчала, зато появилась мыслишка... Вельский протянул руку к топору, поудобнее ухватился за липкую рукоять и поднял, помахал в воздухе. Движения, поначалу робкие, постепенно приобрели уверенность и размах.

К бесам Достоевского! Он напишет свою книгу, более правдивую, жестокую, непримиримую. Он вывернет наизнанку высокогуманистичные идеи, показав, что в человеке нет гуманизма, что убийца живет в каждом и нужно лишь немного смелости, чтобы выпустить зверя.

Вот только кто? Мерзкая старуха в подражание исходному сюжету или та, вторая, лживая?

Он пока не решил. Зато вспомнил о бутылке у кровати. Там ведь еще на треть оставалось, как раз для того, чтобы подумать.

Эти перемены, в отличие от прошлых, были естественны и более того, об их приближении говорили все те признаки, замеченные Дашкой задолго до момента, когда Сергей привел в квартиру женщину, которую представил:

– Это Рита. Я на ней женился.

– Здравствуйте, – сказала Рита, глядя поверх Дашкиной головы. – А у вас тут ничего, мило. И квартира огромная.

– Здравствуйте, – ответила Дашка, почесывая ожог – позавчера Желлочка вывернула на нее тарелку с горячим супом, и теперь на руке было красное пятно, которое ко всему жутко чесалось. – А квартира – да, огромная, тут всем места хватит.

Как выяснилось впоследствии, она ошиблась. Крохотная Рита, белокурая макушка которой едва-едва достигала Сережиного плеча, занимала очень много места. Она умудрялась быть везде: требовательно стучала в двери ванной комнаты, стоило Дашке залезть в ванну, стояла за спиной на кухне, раздражая советами, копалась в гардеробной, маячила в гостиной, требовала внимания и жаловалась Сергею, что ее здесь не любят. Сергей злился. А Дашка сходила с ума.

Ей начинало казаться, что собственная жизнь ее уже ей и не принадлежит, она разодрана на куски, которые растащили люди, некогда бывшие близкими и родными. Единственной отдушиной оставался университет, куда не было доступа ни безумной Желле, ни скандалисту Милочке, ни Рите, добивавшейся неизвестно чего, ни Сергею, который, в отличие от жены, уже ничего не добивался. Но учеба подходила к концу, а Сергей все чаще заговаривал о том, что Дашин долг – оставаться в семье. А зимой Рита сообщила, что беременна. Сергей заявил, что про аспирантуру следует забыть, ведь семья – прежде всего. И Дашка впервые подумала, что неплохо было бы совсем переселиться во вторую квартиру. Впрочем, довольно скоро она об этой мысли забыла.

Дашка умела приспосабливаться к обстоятельствам.

– Я женюсь! – заявил Милослав с порога и, сложив руки рупором, заорал во всю глотку: – Эй вы там, слышите? Я женюсь!

Он как обычно не снял ботинки, и на паркете остались грязные следы, от вида которых у Дашки затряслись руки.

– Что, не рада? – Милка обнял, поцеловал в щеку, дыхнув духами и крепким, застойным перегаром. – Ну, Дашунь, готовьсь, будет тебе помощница!

Помощница? Скорее еще одна беспомощная, капризная, надоедливая, раздражающая нытьем, жалобами и попытками изменить заведенный в доме порядок, особа. А если она такая, как Милочка? Запойная и загульная? Но Милочкиных друзей Серж от дома отвадил, а тут...

Будущее, и до этого сообщения выглядевшее не слишком-то радужным, и вовсе превратилось в некое подобие черной лужи.

Следы на паркете. Вот в чем ее будущее, ее предназначение – убирать чужие следы на паркете.

Милочка женился на дочери соседки, и неизвестно, кого больше удивил этот брак, Дашку, заранее настроившуюся на худшее, Сержа, который также заранее решил не помогать молодой семье, либо же соседей, которые, как выяснилось, до последнего о намерениях дочери не догадывались.

– А что? Мы уже взрослые, мы сами можем! – ярился Милочка в ответ на мягкие упреки дядьки Жени, и в грудь себя бил, и обещал, что ну точно за женою смотреть будет да прям-таки на руках носить.

А дядька Женя слушал да повторял одно – не по-людски вышло. В конце концов, Дашке надоело это слушать, и она тихо ушла в свою комнату. Впрочем, отдохнуть не выйдет, скоро надо Желлу ужином кормить, потом дома разогревать, Рита-то не дернется даже помочь, потом посуду мыть, потом стирать...

Обняв себя, Дашка заскулила. Ну почему все так выходит? Надо менять. Надо срочно что-то менять, пока она не превратилась в серую, рано располневшую и потерявшую молодость бабищу, которая только и делает, что мечется из одной квартиры в другую в тщетной попытке угодить всем.

Делать-делать-делать, – она повторяла слова шепотом, когда спускалась по лестнице, и каблуки растоптанных туфель, ударяя о ступеньки, точно гвоздиками их припечатывали.

Делать. Но что?

– Дашенька? – Желла стояла на пороге. – Ты уже со школы?

– Да, теть Желла, нас сегодня пораньше отпустили.

– Тогда мой руки и обедать. А потом за уроки садись!

Тогда Дашка и поняла, что сделает, пусть, вероятно, это будет не совсем правильно, но все же лучше, чем та жизнь, которая ее ожидает.

Сергей, как она и ожидала, не обрадовался. А вот Рита наоборот, видимо, ей очень хотелось похозяйничать в квартире. Впрочем, Дашка была совершенно не против.

Леночка

Феликс снова появился ночью. Долго-долго трезвонил в дверь, а она уговаривала себя не слушать. Это же галлюцинация, игра разума, игра воображения, то, чего нет на самом деле.

Однако несуществующий, но беспрестанный писк звонка вынудил подняться и открыть дверь.

– Привет, – сказал Феликс, боком протиснувшись в узкую щель. – Ты одна?

– А с кем мне надо быть? – Леночка зевнула, прикрыв рот ладонью. Господи, завтра на работу. Степан Степаныч, хоть и терпелив, но не настолько же, чтоб отгулы продлить. А мама снова названивать станет с требованием покинуть ужасный дом. И Дарья Вацлавовна потребовала в гости придти, а откажись Леночка – Германа пошлет.

В общем, день ожидался напряженный, и ночь, похоже, не легче.

– Ну и что ты о ней думаешь? – Феликс забрался на кровать, скинув на пол одеяло, составил подушки горкой, на которую водрузил очки.

– Слушай, ну зачем ты сюда приходишь? Что тебе от меня надо?!

– Мне? А мне кажется, наоборот, это тебе от меня что-то да надо, вот только сообразить что именно ты не можешь, а потому придумываешь всякую фигню. Так как тебе старуха? Правда, забавная. Знаешь, какая у нее кличка?

– Какая? – покорно спросила Леночка, сбивая одеяло в кучу. А потом подумала и села сверху. Кажется, у нее была такая привычка, сбрасывать одеяло на пол и садится.

Или не было?

– Императрица!

Без очков Феликс близоруко щурился и выглядел безобидно и даже беспомощно. Симпатичный он, пусть и галлюцинация. Но стервец и сволочь. Хотя если это результат работы Леночкиного же воображения, то выходит, что где-то в глубине души она сама стерва и сволочь?

– Не о том думаешь, – упрекнул Феликс. – Вот, кстати, лучше задайся вопросиком, отчего это старуха так вдруг тебя полюбила. Встречались всего-то один раз, а тут сразу и доверие, и приглашение в гости... гляди, определит в наследнички и будешь тогда знать!

Феликс мерзко захихикал. Леночка снова зевнула. Ну его. Может, это все вообще сон, и одеяло тоже, и то, что она на одеяле уже лежит, а не сидит, и смотрит на Феликса снизу вверх, и веснушки считает. И думает, что если его причесать, он станет похож на нормального ребенка.

– У нее Герман в наследниках, – в поддержание разговора сказала Леночка.

– Вот-вот, он в наследниках, ты в наследниках, Милочка в наследниках. Не многовато ли в одно наследство, особенно, когда оно неделимое?

– Квартира что ли?

– Ну, квартира само собой, но коллекция... Почему ты, дурочка великовозрастная, не спросила ее о коллекции? Завтра поинтересуйся, попроси показать. А особенно желтую хризантему. Не слышала? Нет? И сказку о том, что императрица Цыси любила орхидеи, но вот однажды ей подарили хризантему...

...бледно-золотую, из прозрачного камня, но совсем как настоящую – потрогать бы, взять в руки, ощутить мягкую прохладу, коснуться лепестков, случайно уколовшись об острые грани. Однажды она даже порезалась, но не сильно и не обидно, наоборот, вместо того, чтобы заплакать – сидела и смотрела, как капелька крови катится по каменному желобку, чтобы исчезнуть в темной, непрозрачной глубине цветка.

– Что ты делаешь? Господи, Серж, ты посмотри... она же...

– ...ничего не случилось. Ну подумаешь, царапина...

– ...я не о ней, я о хризантеме! Как она здесь оказалась? А если бы эта маленькая дрянь сломала? Если бы...