Гоголь. Соловьев. Достоевский - К. Мочульский

***

После третьего акта трагедия Ставрогина переносится на второй план; мы видим его редко и мельком. Равнодушно и как‑то вскользь он заявляет Лизе о своем браке с Марьей Тимофеевной; с брезгливым отвращением отстраняется от интриг и конспирации Петра Верховенского. Четвертый акт трагедии — глава «У Тихона». В корректуре она следовала за восьмой главой второй части — «Иван–царевич». Как известно, Катков решительно отказался ее печатать — Достоевский ездил объясняться с ним в Москву и обещал ее переделать. Вот, что он пишет С. А. Ивановой (4 февраля 1872 г.): «…Выехав из Москвы, я думал, что переправить забракованную главу романа так, как хотят в редакции, все‑таки будет не Бог знает, как трудно. Но когда я принялся за дело, то оказалось, что исправить ничего нельзя, разве сделать какие‑нибудь перемены, самые легкие. И вот в то время, когда я ездил по кредиторам, я выдумал, большей частью сидя в извощиках, четыре плана и почти три недели мучился, который взять. Кончил тем, что все забраковал и выдумал перемену новую, т. е. оставляя сущность дела, изменил текст настолько, чтобы удовлетворить целомудрие редакции, и в этом смысле пошлю им ультиматум. Если не согласятся, то уж и не знаю, как сделать».

Но и эта редакция была забракована Катковым. Роман появился в «Русском вестнике» без главы «У Тихона». В последующие издания романа автор ее не включил. Она была напечатана только в 1923 году в двух редакциях — первоначальной («московской») и переделанной («петербургской»). В первой — преступление Ставрогина (насилие над девочкой) изображается как реальный факт; во второй исповедь называется «болезненным продуктом, делом черта». Возможно, что Ставрогин из «страсти к угрызеньям совести» выдумал все это происшествие и сознательно себя оклеветал.

Выброшенная глава — кульминация в трагедии Ставрогина и высочайшее художественное создание Достоевского. Борьба веры с неверием, нараставшая на протяжении всего романа, достигает здесь своего предельного напряжения. Противоставление двух идей воплощается в столкновении двух личностей — атеиста Ставрогина и мистика Тихона. Тайна загадочного героя разоблачается, и разгадка, которую мы с волнением и тревогой так долго искали, потрясает нас неожиданностью. Ставрогин раздраженно и насмешливо говорит Тихону о своих галлюцинациях: он, конечно, в привидения не верит и понимает, что это болезнь. Тихон серьезно отвечает: «Бесы существуют несомненно, но понимание о них может быть весьма различное». Тогда Ставрогин теряет самообладание и выдает себя. С дьявольской гордостью заявляет он Тихону: «Я вам серьезно и нагло скажу: я верую в беса, верую канонически, в личного, не в аллегорию, и мне ничего не нужно ни от кого выпытывать, вот вам и все».

Да, это все: Ставрогин канонически верует в дьявола, не веря в Бога; гордый и сильный дух, богоподобный в своем величии, отпал от Творца и замкнулся в самости. Он возжелал быть сам по себе, — «заявить своеволие». «Если Бога нет, я — Бог», — говорил Кирилов. Ставрогин это осуществил: он Бог в своей безграничной мощи и свободе. Но в опыте человекобожества сильная личность находит не торжество, а поражение. Сила бесцельна, ибо нет точки ее приложения, свобода пуста, так как это свобода безразличия. Ставрогин — ложь и раб «отца лжи» — дьявола. Богоподобная личность раскалывается на два лика; появляется двойник — «гаденький бесенок из неудавшихся»; свободная вера в Бога принудительно подменяется верой в дьявола. Ставрогин впадает в демоническую одержимость, практический сатанизм. Его «credo»: «Я верую в беса канонически». Ему противоставляется исповедание веры Тихона. На вопрошание отступника, верует ли он в Бога, — «Верую, — отвечает тот, —…Креста Твоего, Господи, да не постыжуся…»[129]

Две силы, величайшие в мире, — вера и неверие. Бог и дьявол столкнулись. Это мгновение ослепительного блеска подготовлялось всем действием романа; для этого мгновения он и был написан.

Даша предсказала Ставрогину: «Если вы поверите в своего демона, вы погибли». Он поверил и бесстрашно заявил об этом. И он знает, что отныне обречен. Но все же не признает себя побежденным, ищет спасения, не веря в него; дает Тихону прочесть свою исповедь. Автор поясняет: «Основная мысль документа — страшная, непритворная потребность кары, потребность креста, всенародной казни. А между тем эта потребность креста все‑таки в человеке, не верующем в крест». В исповеди рассказывается о насилии над девочкой Матрешей и о ее самоубийстве. Преступник не испытал никакого раскаяния и тут в первый раз в жизни понял свое «человекобожество». Отрекшись от Бога, он стал вне Божьего закона — в беспредельной свободе. «Я не знаю и не чувствую зла и добра и не только потерял ощущение, но что нет зла и добра (и это было мне приятно), а один предрассудок: я могу быть свободен от всякого предрассудка, но если я достигну этой свободы, то я погиб». Свобода по ту сторону добра и зла и есть чистый демонизм. Дальше рассказывается о видении золотого века и о грехопадении (символ его: крошечный, красненький паучок). Весь этот рассказ с небольшими изменениями переходит в сон Версилова в «Подростке». Тихон призывает героя к смирению и вере: он спасется, если победит свою гордость. И вдруг, охваченный вдохновением, святитель пророчествует: «Нет, не после обнародования, а еще до обнародования, за день, за час, может быть, до великого шага, ты бросишься в новое преступление, как в исход, и совершишь его единственно, чтобы только избежать сего обнародования листков, на котором теперь настаиваешь». Ставрогин в бешенстве произносит: «Проклятый психолог» — и убегает из монастыря.

Достоевский называл Христа «вековечным идеалом красоты». Человекобог, восставший на Богочеловека, стремится подменить один идеал красоты другим. Ставрогин — красавец, но красота его напоминает маску. Он утонченный джентльмен, обаяние его неотразимо, движения и жесты полны изящества; но во всем этом что‑то отвратительное. В сцене с Тихоном лживая, обманная красота разоблачается: исповедь поражает Тихона не только «мерзостью» своего содержания, но и дисгармоничностью стиля. «А нельзя ли в документе сделать иные исправления?» — спрашивает он Ставрогина. «Зачем? — недоумевает тот. — Я писал искренно». «Немного бы в слоге». Стиль исповеди отражает в своей словесной неряшливости духовное разложение автора. Святитель удивляет Ставрогина своим отзывом о «документе». Тот ожидал ужаса, возмущения, негодования. Тихон оценивает исповедь эстетически: она некрасива. Он боится, что «некрасивость убьет» и что гордый грешник не вынесет смеха читателей. Антихристова «красота» — призрачна. Духовное зрение вскрывает ее безобразие. Тайна Ставрогина открыта: он «ложь и отец лжи». Все в нем ложь — его красота, его сила, его жажда подвига, его величие. «Исповедь» постыдна и безобразна: в ней омерзительное насилие над жалкои девочкои.

«Некрасивость убьет», — предсказывает Тихон. Это исполняется немедленно. В нап~их глазах Ставрогин уже убит, — Тихон сорвал с самозванца пышный плащ Ивана–царевича, маску демонической кра соты. После разоблачения в монастыре следует разоблачение в Скворешниках. Чело векобог оказался бесенком с насморком, победоносный Дон Жуан — бессильным и достойным презрения любовником. Предчувствуя свою гибель, он цепляется за любовь Лизы; не любит ее и знает это, а все‑таки принимает ее жертву и увлекает ее за собой в смерть. После ночи, проведенной с ним в Скворешниках, Лиза понимает, как поняла это раньше Марья Тимофеевна, что «князь» ее — самозванец. «Я вам должна признаться, — говорит она, — у меня тог да, еще с самой Швейцарии, укрепилась мысль, что у вас что‑то есть на душе ужас ное, грязное и кровавое и в то же время такое, что ставит вас в ужасно смешном виде… Я буду хохотать над вами всю свою жизнь». Краденое величие беса вызывает смех. Претензия его на подвиг — комична. Лиза только повторяет слова Тихона. Наступает пятый акт трагедии — катастрофа. Ставрогин кончает с собой. «Гражданин кантона Ури висел тут же за дверцей. На столике лежат клочок бумаги со словами карандашом: «Никого не винить, я сам»… Некрасивость смерти через удавление — последняя дьявольская гримаса мнимого человекобога. Поражение «сильной личности» происходит в плане жизненном, мета физическом и эстетическом. Против «веко вечного идеала Христа» выставляется эстетический мираж Антихриста.

***

Работая над «Идиотом», автор признавался, что весь роман был написан ради последней сцены (убийство Настасьи Филипповны). Это показание можно обобщить: все романы Достоевского написаны ради катастрофы. Таков закон созданного им нового «выразительного искусства». Только дойдя до финала, мы понимаем совершенство композиции и неисчерпаемую глубину замысла. Читая роман, мы непрерывно движемся вперед, поднимаемся в гору; с вершины катастрофы нам открывается, как на ладони, весь пейзаж романа. Загадки разъясняются, тайны открываются. Из предсмертного письма Ставрогина мы узнаем его до конца. «Я пробовал везде мою силу, — пишет он. — На пробах для себя и для показу, как и прежде, во всю мою жизнь, она оказывалась беспредельной… Но к чему приложить эту силу — вот чего никогда не видел, не вижу и теперь. Я все так же, как и всегда прежде, могу пожелать сделать доброе дело и ощущаю от этого удовольствие: рядом желаю и злого, и тоже чувствую удовольствие… Из меня вылилось одно отрицание, без всякого великодушия и без всякой силы».