Тишина - Василий Проходцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
***
Этот шум издавало огромное войско, собравшееся на обширном поле у стен древнего подмосковного монастыря. Весна была в разгаре, пригревало утреннее солнце, немного подернутое дымкой, но начинавшая было расти на поле травка уже давно была вытоптана конскими копытами и сапогами. На поле, еще затемно, собрался один из полков большой армии, который первым должен был отправиться в поход на старинного врага. Это не был обычный полк пехотинцев или конников, а объединяемое лишь властью одного воеводы огромное собрание всех видов московского войска, Передовой полк. Здесь стояли рядом однообразно одетые рейтары в шлемах с козырьками и круглых панцирях и пестро наряженные в дорогие материи поместные дворянские сотни, стрельцы с бердышами и пищалями и солдаты с длинными пиками и мушкетами. Солдаты и стрельцы были одеты в кафтаны цвета своих полков, но шапки какого-нибудь другого цвета. Над войском колыхались десятки больших и маленьких полковых и ротных знамен. Были здесь и стоявшие немного в стороне казацкие послы в ярко синих шароварах, широких красных кушаках и пышных шапках. Все они терпеливо ждали, пока перед ними появится не один, а сразу два великих государя: царь и патриарх. Именно для них посреди поля был за несколько дней возведен целый деревянный городок: довольно большая церковь, пара изб и несколько помостов, с которых и должны были великие государи обращаться к войскам. Неподалеку, на дороге, идущей на запад, стояло что-то вроде ворот, через которые предстояло торжественно проходить войску. Все строения, несмотря на свою временность, были возведены на славу и богато украшены резьбой, иконами, дорогими тканями и кожами. На колокольню церкви были привезены и немалой величины колокола. Все служивые, изрядно уставшие и замерзшие, но больше того нетерпеливо ждавшие появления государей, с надеждой смотрели на высокую тонкую колокольню. И вот, наконец, по лестницам быстро взбежало несколько дьяков, и раздался громкий перезвон.
Из церкви вышел поддерживаемый с двух сторон знатными боярами, князьями Алексеем Никитичем Куракиным и Борисом Семеновичем Шереметьевым, царь в праздничном наряде, и поднялся на помост. Все войско замерло, даже лошади перестали ржать, и только пугливо фыркали.
"– Мы, великий государь, положа упование на Бога и на Пресвятую Богородицу, и на московских чудотворцев, по совету отца своего, великого государя, святейшего Никона патриарха, всего освященного собора, бояр, окольничих и думных людей, приговорили идти на недруга нашего, польского короля", – голос царя был хотя и не слишком громким, но сильным и звонким, как у хорошего певчего из церковного хора, "– Князь Борис Семенович сотоварищи! Говорю вам: заповеди Божии соблюдайте, творите суд вправду, будьте милостивы и примирительны, а врагов божиих и наших не щадите, да не будут их ради правые опорочены. Береги и люби воинов своих по их отечеству, а к солдатам, стрельцам и прочему мелкому чину будь милостив и добр, злых же не щади. А вам, дворянам и детям боярским, и всем начальным людям, слыша от нас такой милостивый и грозный приказ, бояр и воевод во всем почитать, и слушать и бояться, как нас самих. Главное же, заповедую вам пребывать во всякой чистоте и целомудрии, потому что не знаете, в какой час смерть постигнет. Не приказываю, но прошу вас за злое гонение на православную веру и за старые обиды Московского государства стоять, а мы и сами идем вскоре с вами, и если творец изволит и кровью нам обагриться, то мы с радостью готовы всякие раны принимать вас ради, православных христиан. И радость, и нужду всякую будем принимать вместе с вами!"
Все войско как будто вздохнуло, солдаты и стрельцы начали снимать шапки и креститься, хотя этого и не полагалось на царском смотре. Воевода Шереметьев совсем расчувствовался и, утирая слезы, принялся кланяться царю. Тот сначала милостиво смотрел на князя, но, когда число поклонов перевалило на четвертый десяток, мягко остановил его, взял обеими руками голову воеводы и прижал к груди. Шереметьев, придя в себя, начал читать приготовленную заранее витиеватую ответную речь.
"– О, царь пресветлый, премилостивый и премудрый, наш государь, и отец, и учитель! Какого источника живых вод искали, такой и обрели в словах твоих. Пророком Моисеем манна дана была израильским людям в пищу: мы же не только телесною снедью, но и душевною пищею от пресладких и премудрых глаголов божиих, исходящих из уст твоих, царских, возвеселились душами и сердцами своими!"
В то время, пока князь произносил свою речь, на помост, как туча на небосвод, поднялась огромная фигура в черном с белыми крестами саккосе и высокой митре: святейший патриарх Никон. Когда царь уже собирался отдать боярину Шереметьеву грамоту с воеводским наказом, патриарх забрал ее, почти вырвав свиток из рук Алексея, положил его в киот находившейся здесь же, на помосте, старинной иконы, а потом сам обратился к войску:
"– Воины Христовы! Упование крепкое и несомненное имейте в уме своем на Господа Бога и Творца нашего, и общую заступницу, Пресвятую Богородицу, призывайте на помощь. Государевы дела делайте с усердием, а во всем том Господь утвердит вас и поможет вам на всякое доброе дело, и возвратит вас здравых со всякой победой и одолением".
Голос патриарха был очень низкий и очень громкий, но чувствовалось, что Никон, до поры до времени, сдерживает его мощь.
"– Идите же радостно и дерзостно за святые Божии церкви, за благочестивого государя и за всех православных христиан, и исполняйте государево повеление безо всякого преткновения. Если же убоитесь и не станете радеть о государевом деле, то восприимите Ананиин и Сапфирин суд".
"Помните, что сказано!" – здесь голос Никона обрел громовую силу, – "Семьдесят учеников возвратились с радостью и говорили: Господи! И бесы повинуются нам о имени Твоём. Он же сказал им: Я видел сатану, упавшего с неба, как молния. Се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов, и на всю силу вражью, и ничто не повредит вам!".
Войско не только зашумело, но со всех сторон раздались громкие воинственные крики и даже выстрелы, что никак уже не соответствовало придворному благочинию, но на это теперь никто не обращал внимания. Никон отдал едва
