Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны) - Борис Фрезинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Реакция Москвы была на удивление быстрой: Антонова-Овсеенко направили консулом в столицу Каталонии, Эренбургу выделили средства для закупки в Париже агитгрузовика с типографией и кинопередвижкой (прислали и фильмы: «Чапаев» и «Мы из Кронштадта», он сам купил еще «Микки-Мауса»). С начала октября этот фургон стал квартирой Эренбурга на Арагонском фронте (по его отчету, уже за 4 первых дня было выпущено для позиций и ближайших деревень 7 газет и устроено 7 кинопоказов[2287]). Работа с агитфургоном продолжалась три-четыре месяца, и все это время «Известия» регулярно получали статьи Эренбурга из воюющей Испании (а первое телеграфное сообщение в газету он отправил еще 4 сентября: про обстрел испанской деревни семью «юнкерсами», которые предоставили мятежникам немцы; Эренбург видел обстрел своими глазами).
Жанр его первых корреспонденций был найден практически сразу — не аналитические обзоры, а очерковые зарисовки, описания конкретных эпизодов; они печатались под шапкой «Письма из Испании». Такой характер газетного материала объяснялся желанием войти в курс дел, как можно больше увидеть своими глазами, а также неуемной непоседливостью Эренбурга («письма» писались между фронтовыми поездками).
Постепенно из «Писем из Испании» складывалась мозаичная картина первых месяцев Испанской войны. Первое «письмо» появилось в газете 23 сентября («Ночью на дороге»). Многие из них вошли во 2-й фотоальбом Эренбурга «No pasaran!», напечатанный в Москве в конце 1937-го. Но еще в ноябре 1936-го первые девятнадцать «Писем из Испании» вышли книжкой в Париже — их перевел на французский и издал приятель Эренбурга Путерман. Популярность Эренбурга в Испании была такова, что одну из рот «Колонны 19 июля» назвали «Центурия Илья Эренбург»…
Эренбург в Испании не сидел на одном месте, и по названиям его корреспонденций в «Известий» эта непоседливость легко фиксируется. Общаясь по-французски с теми, кто им легко владел, он переходил на испанский с теми, кто знал лишь родной язык. Трудностей в общении у него не возникало.
Отказавшись участвовать в подготовке конгресса писателей в Испании, о чем Кольцов докладывал Сталину, Эренбург тем не менее присутствовал на заседаниях конгресса и регулярно посылал в «Известия» отчеты о них. Текст своей речи он написал, но зачитывать его на конгрессе не стал, чтобы не создавать впечатления, будто он находится в оппозиции к советским делегатам (в его речи не было ничего ни о Тухачевском, ни об А. Жиде). Эта речь была напечатана в Испании под заголовком «Непроизнесенная речь», а в «Известиях» ее назвали «Наступление» (12 июля)…
Участвуя в работе конгресса, Эренбург не оставлял корреспондентской службы, продолжал ездить на фронт. Он не раз мог попасть под обстрел, но случилось это с ним именно в пору писательского конгресса, на второй день после удачно начавшегося наступления республиканцев у Брунете (в 26 км от Мадрида). Ему пришлось поехать в район Брунете не одному, а с делегатами конгресса Вишневским[2288] и Ставским, которых прежде он мало знал. Вот его воспоминания:
«Наступление на Брунете началось 6 июля утром. Вечером В. В. Вишневский отвел меня в сторону: „Давайте поедем в Брунете! Возьмем Ставского, он просится. Мы — старые солдаты. А я для этого и приехал…“. Я пошел к испанцам».
(Эренбургу сказали, что положение неустойчивое, Брунете в мешке, фашисты могут перерезать дорогу. — Б.Ф.)…
«Вернувшись, я сказал Вишневскому: „Ничего не выйдет — не советуют“. Он совершенно потерял голову, кричал: „А я думал, что вы смелый человек…“. Я рассердился и ответил, что лично я поеду в Брунете, мне нужно передать в газету, что там происходит; у меня есть машина; испанцы просили меня не брать с собой писателей, приехавших на конгресс, но если он настаивает, то пожалуйста: завтра в пять утра поедем. Жара в те дни стояла невыносимая»[2289].
Дальше рассказывается, как ехали до Брунете, как оба спутника сразу же опустошили его фляжку, а потом клянчили воду у бойцов, как собирали военные трофеи:
«Ставский нашел фашистский шлем, надел на голову и обязательно захотел, чтобы я сфотографировал его и Вишневского. Мы возвращались назад. Дорогу сильно обстреливали. В. П. Ставский крикнул: „Ложись! Я говорю вам как старый солдат!..“ Вишневский полз и с восторгом вскрикивал: „Ух! Ну, это совсем близко! Черти пристрелялись!..“ Когда мы вернулись в Мадрид, они стали рассказывать Фадееву, как мы замечательно съездили. А я пошел передавать отсчет в газету. За эту экскурсию мне влетело. Один из наших военных кричал: „Кто вам дал право подвергать наших писателей опасности? Безобразие!..“ Я смущенно заметил, что я тоже писатель…»[2290].
По окончании конгресса Эренбург вручил М. Кольцову письменное заявление:
«Я не был согласен с поведением советской делегации в Испании, которая, на мой взгляд, должна была, с одной стороны, воздерживаться от всего, что ставило ее в привилегированное положение по отношению к другим делегациям, с другой — показать иностранцам пример товарищеской спайки, а не делением делегатов советских по рангам… <…> Михаил Ефимович, прочитав заявление, хмыкнул: „Люди не выходят, людей выводят“»[2291].
Голос эренбурговских статей 1937 года становится более звучным, это уже не просто зарисовки фронта и тыла[2292]. С августа 1937 года Эренбург получает отпуск и уезжает на юг Франции, где напряженно (иначе не умеет) работает над повестью об Испанской войне «Что человеку надо»[2293] (сам он называл ее «записями о событиях и людях» — его почерк в ней, конечно, узнаваем, но это действительно скорее страницы лирического дневника, не содержащие того, что не могло пройти через цензуру). Проведя осень в Париже, Эренбург на короткое время собрался в Москву.
Когда в конце 1937-го Эренбург уезжал из Испании в Москву, он думал, что едет на две недели. Перед отъездом он побывал под Теруэлем, где готовились большие сражения, и вернулся в Барселону. В его гостиничный номер зашел, спросить о боях и попрощаться, Хемингуэй, который тоже собирался отправиться в район Теруэля — вместе с фотографом Р. Капа, заснявшим тогда обоих писателей в номере Эренбурга.
Теруэль взяли 9 января 1938-го, но долго удержать не смогли — 22 февраля он пал: «Всякий раз первые дни приносили успехи республиканцам; но Франко быстро подтягивал резервы; немецкая авиация, куда более многочисленная, чем наша, бомбила дороги, и очередное наступление выдыхалось»[2294].
В Москве Эренбург был лишен загранпаспорта; его судьба висела на волоске — пять месяцев он провел дома, и это было пострашнее, чем в Брунете под обстрелом. Шел процесс по «делу» друга его юности Н. И. Бухарина, посетить который его обязал Кольцов (на процессе Эренбург просидел целый день — его посадили рядом с братом Кольцова Б. Ефимовым); внятно объяснить себе, почему подсудимые признаются в несовершенных преступлениях, он не мог и писать о процессе для «Известий» отказался. После двух рискованных обращений к Сталину ему было позволено вернуться в Испанию — видимо, диктатор счел, что Эренбург еще пригодится…
Приехав в Барселону в мае 1938-го, Эренбург увидел, что война проиграна: еще в апреле войска Франко, выйдя к Средиземному морю в районе устья Эбро, разрезали силы Республики на две части.
Военкор Эренбург продолжал ездить по фронту, писал, снимал. Только за июнь 1938-го он написал для «Известий» 11 статей; послал в Москву более 20 снимков… Дважды Эренбург был на правом берегу Эбро, где республиканцы захватили плацдарм — «когда я снимал мост, чтобы послать фотографию в „Известия“, один понтонер сказал мне: „Только без выдержки, а то упадет бомба и пропала твоя фотография…“»[2295].
Летом 1938 года Испанская республика уже агонировала. Сталин в республиканцах фактически разочаровался и в итоге их предал, западные демократии из страха быть втянутыми в войну строго держались нейтралитета, Гитлер и Муссолини оказывали Франко неприкрытую мощную поддержку.
Бывало, что Эренбург откровенно рисковал — так, в июле он проник на захваченную франкистами территорию: очень хотелось увидеть франкистскую Испанию своими глазами. Очерк «В фашистской Испании» был напечатан в «Известиях» 9 августа 1938 года…
Среди наиболее дорогих для Эренбурга испанских страниц его жизни были те, что связаны с поэтом Антонио Мачадо, которого и тогда, и потом он считал самым крупным в Испании стихотворцем XX века. Эренбург познакомился с ним в апреле 1936-го в Мадриде, после встречался в Валенсии и Барселоне.
«Вскоре после приезда в Барселону, — кажется, это было под Новый год, — я пошел к поэту Антонио Мачадо — привез ему из Франции кофе, сигареты. Он жил на окраине города в маленьком холодном доме со старой матерью; я там довольно часто бывал летом. Мачадо плохо выглядел, горбился; он редко брился, и это еще больше его старило; ему было шестьдесят три года, а он с трудом ходил; только глаза были яркими, живыми»[2296].