Елисейские Поля - Ирина Владимировна Одоевцева

Он вдруг весь подтянулся. «А ведь я могу еще сыграть с ними штуку. Смешную штуку, — прошептал он. — Проявить свою волю напоследок. Не подчиниться. Как испугается секретарь, найдя утром купе пустым!.. Как переполошатся в Москве! Я посмеюсь над ними. Да-да, — шептал он все быстрее. — Я пущу себе пулю в лоб, стоя на ступеньках вагона. И полечу вниз, под откос. Смешная штука на прощанье…»

Он встал с дивана, широко расставив ноги для устойчивости.

Написать письмо Великому Человеку?.. Нет, не стоит. Ведь все равно ничего объяснить нельзя. И времени мало…

Поезд снова качнуло. Толчок был так силен, что Волков не удержался на ногах. Он упал навзничь на диван и ударился затылком о стенку купе. Стало темно и тихо. «Вот так будет, когда пуля пробьет мне череп, — полуобморочно подумал он, открывая глаза. — Вряд ли больнее. А может быть, напротив, будет больно, нестерпимо, невероятно, невообразимо больно, и минута смерти будет бесконечно длиться. Ведь чувство времени, наверно, исчезнет, и минута смерти может показаться длиннее, чем вся жизнь. Неизвестно ведь… — Он, не меняя позы, старался представить себе ощущение своей смерти. И вдруг почувствовал, что страха больше нет, что страх сменился любопытством. — Как это будет? Как?»

Он продолжал лежать на спине, глядя на стенку купе, на которой уже снова стали появляться узоры и геометрические фигуры. Он знал, что стоит ему только напрячь внимание и внимательно посмотреть на стенку — и узоры исчезнут. Но ему было не до них, они не беспокоили его больше. «Пусть себе, как мухи, бегают и перелетают с места на место. Как это говорит Жюльен Сорель перед казнью? Скоро я узнаю о великом, быть может?» Так, кажется?

Ему захотелось перечесть это место. Он сел на диван, взял второй том «Le rouge et le noir»[38] и стал его перелистывать, ища нужную страницу. С двухцветной черно-красной обложки соскользнуло красное пятно и превратилось в шарик. Красный шарик волчком закружился перед Волковым и покатился по бобрику. Но Волков только краем глаза увидел его. Внимание его привлекла фраза Жюльена Сореля: «L’homme qui veut chasser l’ignorance et le calme de la terre doit-il passer comme la tempête et faire le mal comme au hasard?»[39] Он задумался. «Как будто про нас, про наши советские дела, — прошептал он. — Про Великого Человека. И если правда, что надо пройти „comme une tempête et faire le mal comme au hazard“, тогда в этом было бы оправдание и мне, и моей жизни. Оправдание? Разве можно оправдать мою жизнь? И если история даже оправдает, разве это утешит меня? — Он покачал головой. — Не знаю и мне уже некогда рассуждать об этом. — И он стал снова перелистывать страницы. — В тюрьму не позволят взять Стендаля, — подумал он с сожалением. — В тюрьму? А как же насчет прыжка с поезда, насчет выстрела в висок, насчет смешной шутки?»

Нет, это было ему не по силам, это требовало энергии и воли, которых у него больше совсем не было. Ему не хотелось, он больше не мог двигаться. Это только казалось, что застрелиться будет легко. Теперь он знал, что это невозможно: ноги отказывались идти, рука отказывалась взять кольт. Перед тем как застрелиться, надо еще поднести дуло к виску. Нет, это не удастся. Но отчего? Оттого, что запрещено, — вдруг понял он. — Запрещено. Все должно быть так, как полагается: тюрьма, суд, расстрел. Таков порядок вещей, и его нельзя нарушать. Не полагается.

Он лег поверх одеяла и стал читать с чувством, похожим на блаженство. «Как странно, — думал он, не отводя глаз от книги. — Почему я прежде не читал? И музыка. Ведь я любил музыку, а вот никогда не слушал. Отчего? Поздно, поздно думать об этом. И теперь уже все равно…»

Он нашел место, которое искал, и стал читать с таким нетерпением, будто это было самое необходимое, единственное, что ему оставалось сделать перед концом жизни.

Глава четвертая

…Мишук Волков, ученик III класса II Петербургской гимназии, проснулся от чувства радости. Вчера вечером, после целого дня сборов, он, мама Катя и Андрик заняли купе в поезде, и сейчас они выйдут из него и попадут в то невообразимое, бесконечное наслаждение, которое называется летними каникулами в имении.

Мишук увидел синюю занавеску окна, окаймленную двумя солнечными линиями. Он громко зевнул и спохватился. Ведь мама Катя и Андрик еще спят. Он не видел их, но чувствовал, что они здесь, что они спят. Их присутствие, их сонное дыхание, их тепло входило в его радость. Он лежал, чувствуя под своей щекой нежное плечо мамы Кати, вдыхая запах ее духов. Он лежал не шевелясь, стараясь сквозь стук поезда услышать стук сердца мамы Кати.

Он вспомнил, как вчера перед сном она, усталая и веселая, кормила их с Андриком холодными котлетами и крутыми, как на Пасху, яйцами и как это было вкусно. Кормя их, мама Катя читала им стихи, сочиненные Андриком, когда его, восьмилетнего, везли с вокзала в имение по плохо мощенным улицам уездного городка:

И везут нас в тележке трух-трух, тру-рух,

Как на бойню быков или в церковь старух.

Это «трух-трух» заставило их всех троих хохотать. Они повторяли его на разные голоса под шум колес, пока не заснули.

— Андрик, — позвал Мишук шепотом. — Ты проснулся, Андрик?

Ответа не было, и Мишук стал осторожно выкарабкиваться из-под дорожного пледа. Он встал на четвереньки, готовый опустить ногу на пол, как вдруг увидел чью-то лысеющую голову, глядевшую на него очень темными подпухшими глазами. Голова выглядывала из скошенного угла купе, как из окна. Это была старая мужская голова, отвратительная своей реальностью и настойчивостью, с которой она уставилась на Мишука. Но откуда она взялась? Это сон, — подумал Мишук. — Никакой головы здесь нет и быть не может. Я еще сплю, и голова снится мне. Я еще сплю, как Андрик, как мама Катя.

Он сполз с дивана. «Сплю», — повторил он и снова взглянул в угол купе.

Голова по-прежнему была здесь. Но теперь у головы появилась шея в расстегнутом воротнике мундира и верх груди, увешанный орденами. И теперь у нее появилось имя: Михаил Волков — и звание: Маршал Советского Союза, а глядевшего на нее Мишука Волкова, ученика III класса II Петербургской гимназии, не стало.

Мишук весь целиком переместился в маршала Волкова, отражение которого смутно виднелось в зеркале туалетного шкафчика.

Волков провел рукой по глазам.