Ужасный век. Том I - Андрей Миллер

Стирлинге дурное дело. Церковь, предавая врагов своих огню и мечу, становится только слабее — с каждой новой жертвой. А вместе с Церковью слабеет и опирающийся на неё Стирлинг.

Слабеет Порядок, установленный давным-давно. Всякий преступник — потому и преступник, что он нарушает заведённые обычаи и правила. Нарушает Порядок. Однако еретик, которого возвели на эшафот, врагом Порядку не был. Мартину не составляло труда понять, что на самом-то деле основы раскачивают те, кто осудил несчастного и намеревался теперь придать смерти.

Постепенно всё, что слышал Мартин в лесу от Геллы и что впитал, общаясь там с кем-то иным, много более древним и могучим, однако непознаваемым и бестелесным, становилось понятным. Вот, вот о чём была речь! Церковь утратила связь с Творцом Небесным, пребывающим ныне в молчании — по словам Геллы. Священники, в отличие от неё, осознать этого молчания бога не могли, однако чувствовали: что-то сломалось, что-то идёт не так. В не до конца осознанном, но сильнейшем страхе принялись они повторять то, с чего началось царствие Творца Небесного надо всем сущим. Казни.

Только казнили не тех, не так и не за то.

Кого, как и за что казнить необходимо — Мартин пока не знал. Это ещё оставалось в тумане. Однако всему своё время. Пока он приближался к пониманию, что идёт неправильно. Как можно исправить дело — это уже потом.

Но едва Мартин Мик пришёл к выводу, что решение — дело будущего, а пока он только познаёт саму суть нависшей над Стирлингом угрозы, как из глубины сознания всплыла мысль совершенно иная. Мысль, вызвавшая у юноши страх, но потому и не позволяющая себя прогнать.

Смотреть — мало. Безучастным наблюдателем он являться права не имеет. Всё уже зашло слишком далеко, осталось немного времени — юноша, отмеченный ведьмами, не может стоять в стороне, ожидая, когда наконец окажется готов. Начинать действовать необходимо немедленно. Уже здесь, в Дартфоре. Уже на этой площади. Прямо сейчас.

Но как? Что он может сделать?

— Почему ты молчишь?

Сначала Мартину показалось, будто скрипучий голос прозвучал прямо в голове, однако нет. Юноша обернулся и увидел дряхлого старика: беззубого, иссушенного, одетого в тряпьё. Вопреки немощи физической, взгляд старика был на удивление острым, живым.

— Что? Я?..

— Ты.

Старик не производил такого впечатления, как ведьмы: Мартин счёл, что перед ним определённо человек. Не кто-то иной. Однако человек не случайный и, разумеется, не безумный.

— Почему вы говорите со мной?

— Потому что тебе есть что сказать.

— А что вы хотите услышать?

— Не я. Тебе есть что сказать им. — старик повёл рукой, указав разом на всю толпу. — Я чувствую это. Ты здесь не случайно.

— Кто вы? Меня зовут Ма…

— Без имён! Имена не нужны. Нужны совсем другие слова.

Мартин перевёл взгляд на эшафот. Еретика уже поставили на колени, положили его голову на плаху. Рядом стоял рыцарь в прекрасном доспехе, при плюмаже и гербовой накидке Линкольнов — а ещё священник в богатом облачении, однако не местный епископ. Рыцарь молчал, священник говорил. Мартин не слышал его слов — и не хотел слышать. Зато слушала толпа: все на площади притихли. В сером небе над эшафотом кружили чёрные птицы.

Почти не понимая, что делает, Мартин шагнул вперёд.

Казалось, будто протискиваться сквозь толпу не стоит никакого труда. Словно люди расступаются перед ним — либо сам Мартин вдруг сделался подобным воде или дыму, легко преодолевающим телесные преграды, которые не властны над духовным. Удивительно: даже датфорские стражники, стоявшие цепью вокруг эшафота, не остановили юношу. Словно вовсе не заметили? Или пропустили сознательно?

Ноги сами несли Мартина. Никем не задержанный, он поднялся по крепкой лестнице: недавно сколоченной, ещё пахнущей свежим деревом. Лицо священника вытянулось, глаза полезли на лоб: он был удивлён и возмущён, осёкся на полуслове. Рыцарь смотрел в толпу и ничего не замечал.

Встать перед глазами толпы — много ума не нужно, однако что ей сказать? Мартин рассудил так: прежде всего нужно сказать главное.

— Это неправильно!

Едва сорвались с губ первые слова — как стало гораздо легче. Новые подбирались легко.

— Человек, что стоит перед вами, не повинен в ереси! Каждое слово, сказанное на этой площади, было ложью. Каждая казнь, свершённая здесь, была неправой! Всякий, кто говорил от лица Творца Небесного или о воле его, лгал вам. Ибо Творец Небесный безмолвствует!

Мартин не мог понять, как люди на площади восприняли его слова. Он совсем не разбирал лиц: всё поплыло и смешалось. Звуки ослабли, юноша ощущал себя почти оглохшим. Хорошо слышал только собственный голос.

— Да, он безмолвствует! Он безучастен, погружён в глубокий сон, подобный смерти! Не замечали ли вы, что небеса стали глухи к молитвам? Не видели ли вы беззакония и безумия, каковых Творец Небесный не допустил бы? Вы замечали! Вы видели! Церковь заплутала на тёмной тропе без света истинного! Всё, что свершается по научению Корнелия, не ведёт к спасению, но делает только хуже!

Мартина уже схватили под руки и потащили с эшафота, но он продолжал яростно выкрикивать всё, что только приходило в голову.

— Святая Белла не призывала к казням! Благостная Дева несла лишь благую весть! И сама умерла, чтобы могли жить другие! Учение Корнелия безумно, деяния его последователей преступны! Это они достойны костров!

Кажется, получалось неубедительно. И слишком запутанно, неопределённо. Мартин уже знал, что обязан говорить, но в какие именно слова облечь мысль? Да и какова она, эта мысль — ощущаемая, но не имеющая пока в его собственном разуме чёткой формы?

— Они исказили суть Святого Писания!

А вот это ближе. Ведь в Святом Писании и о Нечистом-то лишь пара мутных слов. Уж точно — ничего об охоте на ведьм, ничего о казнях людей, смеющих перечить Церкви. Возможно, настоящая ересь давно укоренилась там, куда Мартин некогда по неразумию своему стремился.

Стражники волокли Мартина прочь, мимо толпы, оттесняемой цепью вооружённых людей. Юноша подумал, что совершил глупость. Какой толк от его неловких слов? Никто и не вспомнит уже поутру — дартфорцы сочтут его обыкновенным безумцем. А ведь Мартин прекрасно понимал, что отнюдь не безумен. Напротив — нынче он разумнее большинства. Разумнее всех. Но смысл?

— Э! Пусти его, сука!

Могучая фигура, высоченная и необъятная, словно старый дуб в Орфхлэйте, возникла на пути. Лица этого человека Мартин не