Совьетика - Ирина Маленко

За пару месяцев до того, как разразилась гроза, к нам приехала в гости моя мама. Голландия ее совершенно очаровала, голландцы – тоже, и она никак не хотела понять, что же мне здесь так не по душе. Даже то, что рядом с трамвайной остановкой напротив нашего дома был секс-шоп, с весьма откровенной витриной, ее забавляло:

– Так я хоть не ошибусь, на какой остановке выходить: как увидела в окно здоровенный ***, значит, все, приехали….

Но мне было не смешно.

– Хорошо быть туристом!- сказала ей я с обидой, – Ты вот поживи здесь сначала, научись понимать, о чем они говорят, хлебни их расизма и чванства, а потом уже будешь делать свои глубокомысленные выводы.

Точно так же мама не хотела поверить и в то, в какой тупик уже зашла к тому времени моя семейная жизнь: Сонни казался ей идеальным зятем.

– Знаешь что, Жень, ты тоже не подарок. Тебя далеко не всякий выдержит. А он парень положительный, умный, симпатичный…

Понимать она начала только когда стала свидетельницей одной из ставших уже обычными для нас сцен: я приготовила макароны, Сонни они не понравились, он начал их есть, потом бросил полную тарелку, cо всеми макаронами, мясом и соусом, с размаху на пол, я зарыдала, бросилась к бутылке с ликером (ну, это было у нас не каждый день: просто тут под руками оказалась бутылка), залпом выпила половину, Сонни выбежал, заперся в туалете и там тоже в голос зарыдал, мама перепугалась и побежала его (не меня!) успокаивать. Сонни рыдал за закрытой дверью, сидя на унитазе:

– Женя меня не любит! – хотя непонятно было, каким это образом макароны навеяли на него такую мысль. Мне тем временем стало плохо (ликер был очень крепкий), и успокоенный до определенной степени мамой Сонни ухаживал за мной после этого весь день , как за ребенком. Пока все это происходило, Лиза в соседней комнате спокойно смотрела по видео «Беляночку и Розочку»…

Посмотрев на все это, пораженная мама сказала:

– Да, ребята, у вас действительно что-то не в порядке…

И уехала через неделю спокойно к себе домой. А Сонни уговорил меня отказаться от студенческой квартирки и вернуться в наш дом насовсем.

– Все равно ты скоро кончаешь учебу! И мы теперь совсем по-другому будем жить,я обещаю… Только ты тоже должна измениться….

Действительно, я уже работала над дипломом, и квартиру эту у меня скоро отобрали бы все равно. Покоренная тем, как он бережно ухаживал за мной, когда мне было плохо, я послушала Сонни. Через 2 месяца после того, как я сдала ключи от своей квартирки, я оказалась на улице – в полном смысле слова…

А эти два месяца стали сплошным беспросветным горем. Сонни совершенно прекратил со мной разговаривать.

– Сонни, мне так одиноко… мне так плохо… – говорила я ему много раз. Пока он наконец не притащил мне с работы подержанный компьютер, не показал, как пользоваться интернетом и не сказал:

– Тебе одиноко? Не с кем поговорить? Вон, найди себе кого-нибудь по интернету и говори сколько влезет!

Это ранило меня настолько же глубоко, насколько его ранила моя реплика о том, что было бы лучше, если бы он пил и гулял. И я нашла с кем поговорить. Я начала переписываться с ирландцем по имени Бернард.

Бернард был студентом знаменитого Тринити Колледж, германского отделения. Немецкий язык был его коньком, но и голландский он знал очень даже неплохо. Мы начали с лингвистических тем. Я не рассказывала ему ничего о своей личной жизни – и потому, что нет ничего противнее, чем жаловаться незнакомому человеку, и потому, что хотелось хотя бы на то время, что я в сети, о ней забыть. А когда я сказала ему, что хотела бы переехать жить в Ирландию, Бернард всей душой поддержал это мое намерение и, как истинный патриот, начал мне свою страну нахваливать. Его письма становились постепенно все романтичнее и романтичнее. Бернард был графоман: нет, не сердцеед и не ловелас, в реальной жизни он совершенно не умел общаться с людьми, а вот к эпистолярному жанру у него был определенный талант. Он писал – и по-ирландски сам верил в собственные сочинения. Ах, как он красиво писал! Жалко, у меня ничего не осталось, чтобы вам процитировать. Мне так хотелось услышать именно все эти слова от Сонни – но на это не было ни малейшего шанса, и я была рада, что слышу (точнее, читаю) их хотя бы от кого-то. Я рыдала над его письмами! Душевный голод довел меня в тот момент до того, что я даже опустилась до чтения дамских романчиков, которые издавались сериями: по четыре романчика в месяц. Раньше я не понимала, как такую дребедень можно читать. Большинство романтических героев в этих «шедеврах» для домохозяек были ирландскими цыганами. Что еще усиливало романтический ареал вокруг Бернарда…

Последней каплей для меня стало, когда Сонни недвусмысленно дал мне понять, что хочет, чтобы я сидела дома по окончании университета. А ведь до свадьбы и речи не заходило о том, что он не даст мне работать. И я никогда не скрывала от него, что не представляю себе жизни без работы. Не для того же я училась столько лет, чтобы сидеть на кухне! Мне такое и в голову не приходило никогда. Наши советские женщины не так воспитаны, чтобы у кого-то на шее сидеть. Я представила себе, какой станет моя жизнь, когда у меня совсем не будет своих средств, даже скромной стипендии,и я засяду навсегда в четырех стенах, не имея возможности даже родных навестить – и поняла, что развода не избежать…

Мне не хотелось ссориться, не хотелось сцен, а что их не избежать, было совершенно понятно. Мне хотелось просто исчезнуть, испариться, лишь бы не участвовать в бесконечных бесплодных разборках. Но Сонни сам почувствовал, к чему все идет, и захотел «разговора начистоту»…

Он был поражен. Тем, что я наконец твердо решила уйти от негокогда он уже нашёл хорошую работу с хорошей зарплатой. У него это не укладывалось в голове: как это так, я не покинула его, когда мы были бедными студентами, а хочу уйти теперь, когда он, наконец, стал “успешным”?

Сонни рыдал, стоял на коленях, умолял – но, как в сказке о мальчике, который три раза подряд кричал: “Волки!», я уже просто не могла ему поверить. Все это я уже слышала, и не один раз. Я пыталась его успокоить, говорила, что мы останемся друзьями, что Лиза будет отдыхать у него все каникулы, если он хочет, что расстаться будет лучше и для него, потому что я же вижу, как и он сам мучается, когда мы вместе…. Но Сонни был безутешен.

Через пару дней он как-то собрался, успокоился, стал тихим и покладистым – судя по всему, примирился с неизбежным. От его кротости мне стало его еще жальче – и стоило больших усилий напомнить себе, что жалостью наш брак уже не спасти.

Была пятница накануне какого-то из религиозных майских праздников, которые я всегда в Голландии путаю. Знаю только, что понедельник после этого выходной. Стояла прекрасная жаркая, почти летняя погода. Я собиралась на очередной урок русского языка, который я раз в неделю давала бабушке Адинде в Алмело. Обычно я всегда брала Лизу с собой, мы занимались в кафе в магазине «Хема», а Лиза ела пирожное, а потом бегала и играла вокруг стола. Но в тот день Сонни взял на работе отгул: сказал, что он неважно себя чувствует, и ему надо отдохнуть.

– Давай я посижу с ней сегодня!- сказал он мне. Мне очень хотелось остаться с Сонни друзьями, и если бы я отказалась, он подумал бы, что я ему не доверяю. Да и тащить Лизу через пол-страны на поезде в такой жаркий день было тяжеловато.

– Ладно, – сказала я.

Когда я вышла из дома и отправилась на трамвайную остановку, Сонни стоял на пороге и как-то особо грустно смотрел мне вслед. Мне это показалось слегка необычным, но не до такой степени, чтобы волноваться. В конце концов, разве я не знаю его после почти 7-летней совместной жизни как облупленного? Просто ему грустно – да и мне тоже невесело, – и больше ничего.

Урок прошел как обычно; я вернулась в Роттердам уже к вечеру, но было все еще очень жарко, люди сидели перед кафе на улице на стульчиках, из многих открытых окон звучала музыка. Наступали выходные. Я без приключений добралась до дома, вставила ключ во входную дверь, и… ключ не поворачивался. Не понимая, что случилось, я попробовала еще раз. Потом еще, и еще. Потом начала стучать в окна. Тишина, никакой реакции.

Я подергала дверь – и тут заметила на ступенях свежие опилки. Дверь сверлили. Замок был заменен. Не понимая еще, что же произошло, я почувствовала, как меня охватывает холодный, животный ужас.

Я стояла перед закрытой дверью собственного дома – и не знала, что делать дальше. Воображение мое рисовало самые ужасные сцены. Живы ли еще Сонни и Лиза? Где они? Что он с ней сделал? Ведь в газетах все время пишут о мужчинах, которые при разводе убивают собственных детей, а потом кончают жизнь самоубийством. Неужели и Сонни?… Нет, не может быть, не может! И тут-то я вспомнила, с какой глубокой грустью и как долго он смотрел мне вслед, когда я уходила. Это же он со мной прощался!

И я решительно направилась в соседний кофе-шоп. К его хозяину-марокканцу, который еще совсем недавно помогал мне донести до дома рождественскую елку. Больше искать помощи мне было здесь не у кого.