Совьетика - Ирина Маленко

Работать мы кончали в 6:30 утра. К половине восьмого я приползала домой, потирая руками слезящиеся глаза, перед которыми все еще мелькали цифры и буквы. Сонни еще спал, Лиза тоже, и я, стараясь никого не разбудить, укладывалась в постель. Сонни вставал в 8, завтракал и уходил, а Лиза спала еще где-то до половины десятого. Когда она просыпалась, у меня начинался новый трудовой день… Лиза очень любила забираться в нашу большую постель по утрам, но Сонни ей это делать строго-настрого запретил, и она обычно, проснувшись, по-пластунски подползала к этой самой постели с моей стороны. И только уже увидев, что папы нет дома, вставала в полный рост. Я, конечно, разрешала ей ко мне забраться, и она сидела рядом со мной и тихо играла в свои куклы, пока я собиралась с силами, чтобы встать и приготовить нам завтрак…

К тому времени я, собственно, жила на два дома: я уже получила временное студенческое жилье от университета – на нас с Лизой. Но совсем разъехаться у нас с Сонни не получалось – по многим причинам. И потому, что мне жалко было его: я не могла бросить его в такой нелегкий момент в его жизни; и потому, что я к нему привыкла, и потому, что и сам он не хотел меня отпускать. Хотя довольно часто было очевидно, что он меня уже с трудом переносит. Этого я не могла понять: если тебе до такой степени плохо с человеком рядом, зачем тогда мучать и его, и себя? Но Сонни и не помышлял о разводе.Ненависть душила его приступами – хорошо, что теперь у меня хотя бы было куда скрыться, когда у Сонни наступала такая фаза (правда, это лишь продлило агонию нашего брака.) Благо мое жилье было довольно далеко от Роттердама – в респектабельной «белой» деревне минутах в сорока езды на автобусе от моего университетского городка. Здесь было просторно, много зелени – и совсем не было мигрантов и «супермаркетов для нищих», вроде «Альди». Увешанные золотом респектабельные голландские дамы в дизайнерских нарядах с густо усыпанными пудрой лицами прогуливали по тихим улицам собачек и отоваровались исключительно в «Альберт Хейне». Лиза была там со мной, вызывая у этих дам живой интерес. «Ах, какой милый ребенок!»- часто говорили они мне на улице, наклоняясь к Лизе и потрепывая ее в знак симпатии за щечку (у голландцев есть такая странная манера делать это с чужими детьми, не спрашивая даже их родителей). Но оставить Лизу на время лекций мне опять-таки было не с кем, и я по-прежнему возила ее к Сонниным родственникам в далекий Тилбург. В Роттердаме же я проводила с ней все выходные. И, как в те рождественские дни, все то время, когда мне надо было работать.

Экзамен я сдала с первого раза, причем с довольно высокими баллами за отдельные его составные части. Самый низкий балл я получила… за предмет «знание народа и страны». Потому что когда голландские экзаменаторы спросили меня, как сейчас жизнь в России, я честно описала им то, что я видела в родном городе своими глазами – закрывающиеся заводы, разрушающиеся здания, спивающихся рабочих, которым не платят зарплату месяцами, вывески «Vodka 24 hours non-stop”, проституцию, бездомных детей и беженцев…

Голландские господа недовольно нахмурились – это было не то, что они хотели услышать.

– Maar Moskou floreert !- поспешили они меня «поправить». Ну, я и тут высказала им, что я по этому поводу думаю… За что мне и снизили балл. Ведь голландцы всегда все знают лучше других людей, даже если сами никогда не жили в их странах. Такая вот у них свобода слова.

Бог с ними, оставим это на их совести, главное, что экзамен я сдала! Я очень этим гордилась, и Сонни даже сходил со мной в суд на мое приведение к присяге. Но по большому в наших с ним отношениях это ничего не изменило. Наш брак умирал медленной смертью…

Я еще надеялась, что наши с Сонни отношения можно спасти. Наверно, он тоже надеялся. Во всяком случае, душить меня он больше не пытался.

– Мне не нужно тебя бить, – говорил он, – Я и без этого знаю, как сделать твою жизнь невыносимой.

Он говорил правду: что-что, а это у него действительно хорошо получалось. К тому времени, когда он наконец начал работать, Сонни уже просто меня игнорировал – как пустое место. Приходя с работы, он нарочито громко целовал Лизу, бросавшуюся ему навстречу, и здоровался с ней, а на мое приветствие даже не отвечал. Единственное, что требовалось от меня – это чтобы вовремя был готов обед. Причем не какой попало: я должна была позвонить ему не позднее двенадцати, но не раньше половины десятого, чтобы спросить, а что он сегодня кушать желает…

А я не могла так жить. Душевное тепло, доброе слово – то самое, которое и кошке приятно – были необходимы мне тогда, как солнечный свет – растениям. Мне нужно было знать, что меня любят. Ощущать одобрение. Время от времени слышать похвалу. Ну, если совсем честно, то мне и сейчас это нужно, но сейчас я хотя бы в состоянии без всего этого прожить. А тогда- не могла. Без этого человеческого тепла я чувствовала себя словно тонущая в болоте моя любимица Лиза Бричкина из «А зори здесь тихие…».

– Sonny, treat me nice !- чуть ли не умоляла его я. А он опять пожимал плечами: чего я от него хочу? Он же не пьет, не курит, много работает, никогда мне не изменял (мои слезы по прошлому, которые он принял за слезы по Володе Зелинскому, по-прежнему оставались для него изменой, которую он так никогда мне и не простил.). Сонни часто говорил, что другие женщины могут только мечтать о таком муже,как он. И что стоит ему только вернуться на Антилы, как его там «оторвут с руками». Я охотно верила в это, но легче от этого мне не становилось. Атмосфера у нас в доме стала холодной, как le congelateur .

– Уж лучше бы ты пил или изменял, но по-доброму ко мне бы относился!- сказала я один раз в сердцах, что его ужасно обидело. К слову, это правда, если Сонни когда и выпивал немного нечаянно, он делался очень веселым, кротким и добрым….

Ну хорошо, говорила я себе, мы несчастливы вместе, и это очевидно. Очевидно, что Сонни не может начать жизнь с новой страницы и по-прежнему ненавидит меня за то, что он там себе вообразил. Что у нас нет общих интересов и взглядов. Очевидно, что не только мне, но и ему со мной плохо, и что я никогда не буду отвечать его стандартам в кулинарном искусстве. Тогда зачем мучать друг друга? Не лучше ли расстаться и остаться друзьями, чем жить с такой испепеляющей злобой на сердце? И я уходила с Лизой в свое студенческое жилище- и даже пошла один раз, не выдержав, к адвокату: узнать поподробнее о разводе. (Правда, на большее меня не хватило, и я не рассказала Сонни об этом.)

Но как только я делала попытку вырваться из сетей – причем я вовсе не намеревалась запрещать ему видеть Лизу или что-то в этом роде -, Сонни тут же охватывала паника, и он любой ценой стремился меня вернуть. Зачем – я не знаю до сих пор. Например, он каким-то чудесным манером приезжал ко мне посреди ночи в мою деревню – когда и поезда-то уже не ходили, чуть ли не на такси!- чтобы сообщить, что у него украли велосипед, пока он сидел в библиотеке, и это его так расстроило, что он просто не смог сидеть в одиночестве дома. Ему так было нужно, чтобы его пожалели! Но ведь и мне было нужно то же самое, а вот этого-то Сонни не видел и не хотел понимать…

Я однозначно не могу назвать Сонни плохим человеком: он не со зла был таким. На него давил груз – груз экономической ответcтвенности за семью, груз необходимости “быть успешным”. Он сам был жертвой расизма в обществе и свидетелем того, как был выброшен на улицу работодателем после тяжелой болезни, не достигнув пенсионного возраста, его отец. Его мать бросила его отца, когда тот стал бедным, и это был самый большой страх в его жизни: закончить её так, как случилось с его отцом. Сонни был беспощаден к себе и к окружающим: оступился? Проявил хоть малейшую слабость? Поделом тебе, если стал бездомным и попрошайничаешь на улице: надо быть сильным! То же самое относилось и к любым другим человеческим слабостям. Бесполезно было говорить с ним о том, что мы – люди, а не дикие звери, и что мы отличаемся от последних тем, что мы должны помогать слабому, вместо того, чтобы его заклевывать…

Мы просто не подходили друг к другу. Я не могла быть с ним самой собой. Он не хотел, чтобы у меня были собственные подруги (о друзьях я уж и не говорю!), вообще какой-то собственный круг общения. Постоянно говорил, что я – бесполезная, глупая; что все, чем я занимаюсь, абсолютно никому не нужно. Он брал на себя всю ответственность, решение всех проблем – но отнимал и любую возможность принимать решения.

Так жить было дальше невозможно. Надо было что-то с этим делать. Я медленно, но неудержимо тонула в этом браке – действительно совсем как книжная Лиза. «Лиза долго видела это синее прекрасное небо. Хрипя, выплевывала грязь и тянулась, тянулась к нему, тянулась и верила…. И до последнего мгновения верила, что это завтра будет и для нее …»…

За пару месяцев до того, как разразилась гроза, к нам приехала в гости моя мама. Голландия ее совершенно очаровала, голландцы – тоже, и она никак не хотела понять, что же мне здесь так не по душе. Даже то, что рядом с трамвайной остановкой напротив нашего дома был секс-шоп, с весьма откровенной витриной, ее забавляло: