Совьетика - Ирина Маленко

Противнее всего было утром – проходить мимо того, что от машины осталось…. Всезнающая Тереза сказала мне:

– Я позвоню в местные органы власти, скажу, чтобы убрали её отсюда… скажу, что не знаю, чья это машина, а то тебя заставят платить за уборку!

Вечером я зашла к ней на чай – чего никогда раньше не делала. Стеснялась.

Тереза выглядела достаточно жалко.

– Вчера у меня был просто шок, – объяснила она. – А вот сегодня отходит… У меня такая зверская депрессия началась. Я пошла к доктору, наглоталась успокоительного и меня прорвало… Сижу и реву, как дура. Беспорядок дома страшный. Сестра приехала в гости, она у меня в Белфасте, в Полегласе живет, как раз там, откуда вся эта мода пошла. Расслабиться приехала, отдохнуть с детьми. «Как раз вовремя, – я ей говорю. – У нас тут сейчас просто курорт… – и Тереза нервно засмеялась. – Дома все разбросано, а я рук не могу поднять…

Какого рода люди такое делают? Ну, если от катания, может быть, ещё есть какое-то удовольствие, то какое удовольствие от сжигания чужой машины, причем человека далеко не богатого, который вряд ли чем-то материально живет лучше, чем они?

А такого рода, как мой коллега по имени Джек: он каждый день приходит на работу 10-15 минут позже, чем надо, с бульварным «Сан», в паузах между грудастыми и задастыми красотками объясняющим таким, как он, почему Британии непременно нужно напасть на Саддама Хуссейна – и с бутербродом под мышкой (у него буквально волчий аппетит!). «Ты любишь читать?» – совершенно искренне и неподдельно удивляется он, завидев меня с книгой, как будто это что-то такое сложное, по меньшей мере, йога.

Таких, как он, и в католических, и в протестантских гетто – десятки тысяч. В их жизни нет ничего – ни книг, ни клубов, ни кружков по интересам. Только телевизор, наркотики, «жрачка»… Джек отличается от них тем, что по крайней мере работает. Многие из них даже и не пытается этого делать. Для девушек естественное дело – обзавестись внебрачным ребенком лет в 15-16 («все так делают», как же можно отставать от подруг?), для парней – угонять по ночам чужие машины, разбивать их и сжигать остатки… Это из таких парней потом полиция вербует себе информантов, закрывая глаза на их «подвиги» в ответ на «полезную информацию» о «террористах» – хотя именно они терроризуют свои кварталы. Мой друг партийный лингвист старик Том, чью горячо любимую жену в прошлом году убил один вот такой «герой», ударивший её на скорости 250 км в час, до сих пор ждет суда – хотя и полиции, и всем известно, кто именно совершил это преступление, да и сам преступник не отрицает. Это только никого не убивший поэт Бобби Сэндс сразу получил свои 14 лет строгого режима безо всяких задержек – за одно старое ружье в машине…

Но «люмпены» – не причина, а симптом глубокой болезни своего общества. Болезни, которая будет длиться ещё долгое время и после объединения Ирландии. Я называю эту болезнь «синдромом Топси». Помните маленькую чернокожую девочку из книжки Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома»?

Топси безобразно себя вела, и никто не мог с ней справиться, хотя её лупили как сидорову козу. Пока такая же маленькая Ева не обратилась к ней с лаской и с добротой и не попыталась выяснить, почему же Топси так себя ведет. У меня нет сейчас под руками этой книжки, чтобы привести дословную цитату, но Топси, сдерживая слезы, призналась, что её никто никогда не любил. Она так привыкла к тому, что её ругали, так поверила сама, что она все равно не способна ни на что хорошее, что вела себя все хуже я хуже. "Я все равно знаю, что я гадкая и мерзкая девчонка"…

Это- проблема рабства. Последствие рабского менталитета. Североирландские подростки сегодня – такие же потомки рабов, как Топси. И если её в хорошей книжке легко смогла излечить от этой болезни добрая Ева, то для многих из них простое доброе отношение уже не поможет. Нужен гений Антона Ивановича Макаренко, чтобы вернуть их к нормальному человеческому состоянию. А Макаренок здесь нет…

…– Ты только не подумай, Женя, что это против тебя лично направлено было! Эти придурки делают такое с любой машиной, какая подвернется под руку… Вот сегодня утром старый Джон пошел к Мэри, знаешь, той, которой 85 лет и она из дома не выходит, у нее бедро больное; он ей и говорит: «Они как рой пчел – не знаешь, куда налетят!», а старая Мэри ему: «Зачем это они жгут машины около домов? Жгли бы лучше посреди поляны…» Не знаешь, плакать тут или смеяться… , – щебетала Тереза, а руки и голос её дрожали….

Казалось бы, все это мелочь, но после случившегося депрессия охватила меня тоже с новой силой. Жизнь казалась беспросветной – почти такой же, как к моменту нашего с Сонни развода. Единственными, кто мог теперь спасти нас с Лизой, были кубинцы. Если я смогу отвезти ее на лечение в СИРЕН…. Конечно, я ужасно надеялась, что Лизе станет после этого лучше. Но в любом случае, тогда мама уже по крайней мере не сможет отрицать, что врачи сделали все, что могли. Потому что кубинские врачи – именно такие.

И я села писать письмо на Кубу…

А кошмары все не прекращали мне сниться. То за мной гнался гигантский разъяренный слон – по моей родной тихой Пролетарской набережной. То вдруг словно в бреду появлялся проклятый мною тысячу раз Роттердам…

****

… Прошел почти год с тех пор, как Сонни отучился и получил диплом, а он все еще был безработным. И тарелки со стульями по-прежнему периодически летали по нашему дому. Но наконец в конце туннеля забрезжил свет: долговременно безработным, имеющим диплом, биржа труда предлагала курсы переквалификации в системные администраторы. Сонни ухватился за это предложение как за спасительную соломинку. Получить место на этих курсах тоже было непросто: сначала надо было пройти различные тесты. Но я, зная его фанатичную любовь к компьютерам, была уверена, что он это место получит, и что такая работа будет именно тем, что ему надо. И я оказалась права. Курсы длились почти полгода. По окончании их ему обещали предоставить рабочее место – взамен стоимость курса намеревались вычитать из его будущей зарплаты. Но это были мелочи после того беспросветного года, который мы прожили. Я гордилась Сонни, видя, с какой целеустремленностью, не покладая рук и не досыпая, он занимается и готовится к экзаменам. Сама я тоже не теряла времени даром: еще продолжая учебу в университете, я решила сдать голландский государственный экзамен на переводчика русского языка, очень трудный, который и не все голландцы-то могли сдать. Это дало бы мне право делать официальные переводы, заверенные печатью: после сдачи экзамена можно было стать переводчиком, присягнувшим в суде. Когда я сообщила Сонни, что собираюсь это сделать, он не поддержал меня, хотя и не выступил против: просто пожал плечами, ему было все равно. Все, чем я занимаюсь, казалось ему глупостями, и он этого не скрывал.

За экзамен надо было заплатить несколько сотен гульденов, и я поступила ради этого под Рождество на временную ночную работу на почтовый сотрировочный узел: сортировать письма, на которых машина не смогла автоматически прочесть индекс. Даже для того, чтобы поступить на эту временную работу (на 3 недели), надо было сначала сдать экзамен: на быстроту сортировки, который я на последней уже стадии (экзамен проводился в несколько этапов, по нарастающей сложности и скорости) чуть было не завалила, настолько я нервничала. Но слава богу, пронесло.

Наступал вечер, Сонни усаживался за компьютер, я укладывала Лизу спать и ехала за полгорода – на работу. Работать с письмами, с почтой мне было приятно: это напоминало мне о временах моей собственной переписки, с друзьями в СССР. Можно было только представить себе, о чем во всех этих письмах говорилось, и их ждали их получатели… Кстати, вы не замечали, что есть такая вещь как национальный почерк? Например, я запросто могу отличить конверт, подписанный западным африканцем от конверта, подписанного французом. Или немцем. Наверно, в разных странах по-разному учат детей писать одни и те же буквы в начальной школе…

Если мне везло, меня сажали на всю ночь на ручную сортировку. Если нет -на машинную, где надо было смотреть на экран, на котором возникали письма и набирать их индекс на компьютере. Письма слишком для меня быстро там менялись. Правда, теперь уже это было не страшно, экзамен-то я сдала и работу получила,никто не стал бы меня увольнять с работы, которая все равно должна была скоро закончиться. А письма возвращались к тебе по второму кругу, если ты какое-то одно не успела занести в компьютер.

Здание сортировочного узла было огромное. В нем горел неяркий дневной свет, и всю ночь звучало радио. Врезалось в память, как по нему до опупения крутили песню «Unbreak my heart” в исполнении Тони Бракстон. На одном из этажей была круглосуточная столовая, где вкусно кормили. Люди, работавшие на нашей должности постоянно, к нам относились доброжелательно, но между собой, как и на других предприятиях, где мне довелось работать, выражали опасение, что скоро их совсем заменят такими, как мы, – временными контрактниками.