Государевы конюхи - Далия Трускиновская

Тимофей был среди конюхов старшим — ему и следовало решить, как теперь быть.

— Вот что, братцы-товарищи, — поразмыслив, произнес он. — Тело надо занести наверх, тут ему валяться не след. Богдаш, телом мы с тобой займемся, мы покрепче. А вы двое выводите коней и скачите в Коломенское к Башмакову. Почем знать — может, тут каждый час дорог.

— Десять верст всего, свет! — Семейка хлопнул Данилу по плечу. — Ночью, по пустым дорогам — одно удовольствие!

Данила вздохнул было, повесил было голову, но глянул на Богдашку злоехидного — плечи расправил, головой мотнул, пушистые волосы тут же взъерошил черемуховый ветер. Тогда лишь Данила догадался, что в беготне по кустам потерял шапку.

Но Семейка был припаслив — отдал ему свою старую, и скоро они уже выезжали в калитку у Боровицких ворот, и подняли коней, Летуна и Рыжего, в галоп, и поскакали не так чтобы во весь опор — никто за ними не гнался, а расчетливо — чтобы десять верст одолеть и коней не изнужить.

Прибыли в Коломенское они ночью. Ворота — заперты, здешние воротные сторожа — суровы, даже выглянуть и взглянуть на лица не хотят, мало ли кто врет про себя, будто конюх с Аргамачьих конюшен, а подорожной, чтобы ясно было, что за люди в ограду ломятся, нет. Семейка призадумался.

— Поедем вдоль стены, свет, — решил он. — Дворец только строится, не может быть, чтобы нигде дыры не нашлось. У нас ведь как? В воротах целый полк поставят, чтобы все видели, а на задворках хоть санями добро вывози. Где забор, там и дыра непременно.

Они привязали коней в рощице и пошли на поиски дыры. Но ее-то как раз и не нашлось впотьмах, зато конюхи выбрели на такое место, откуда хорошо была видна на темном небе большая церковь.

— Да это ж Ивановский храм в Дьякове! — догадался Семейка. — Ну, велик Господь! Не вся же дворня в Коломенском ночует, там и государю со свитой пока места маловато. Пошли, свет! Сыщем кого из стольников, или сокольников, или своего брата, конюха, на ноги подымем!

Дьяково было совсем близко, стенами не обнесено, и довольно скоро сыскался свой человек, что вышел из дому по малой нужде. Это был стадный конюх Василий, служивший в Больших конюшнях и на лето отряженный с несколькими возниками в Коломенское. Он уже знал, где и как можно проникнуть за высокую ограду…

Втроем они дошли до недостроенного дворца. С восточной стороны хоромы уже были готовы, и резные подзоры вызолочены, и переходы поставлены, и гульбище устроено, и даже все золочеными кожами обшито. С западной же терема на подклетах стояли каждый сам по себе, и между ними можно было ходить сколько угодно — если, конечно, шуму не поднимать.

Первым делом нашли конюшню, вызвали дневального конюха, это оказался Никишка Анофриев. Данила отыскал впотьмах свой дорожный мешок. Никишка посветил, и Данила с Семейкой сравнили оба джерида.

— И точно, свет… — пробормотал Семейка. — Ну, сдается, знатного зверя ты за хвост ухватил…

Потом они постучали в подклет к сокольникам. Когда те поняли, что дело важное, послали в соседний подклет, там был разбужен начальный сокольник Ларион, а он и повел Данилу с Семейкой туда, где в тесноте, кое-как расположился дьяк Башмаков с некоторыми из своих служащих. Пришлось будить.

Башмаков, в одних портах и розовой рубахе, накинув на плечи старую шубу и сунув босые ноги в ичедыги, повел конюхов к недостроенному терему на отшибе. В подклете уже можно было спать — там и спали, а наверху еще не возвели над светлицей островерхую крышу. Туда-то и забрались по еще не имеющей перил лестнице все трое, впереди — Башмаков, за ним — конюхи.

— Ну, докладывайте, с чем пожаловали, — не слишком любезно потребовал дьяк.

Данила даже смешался от такой строгости, но Семейка ко всякому обращению был привычен, и ни ласке, ни ругани особого значения не придавал.

— С поклоном мы к твоей милости, — и протянул кошель.

Башмаков понял — дело неладно, взял, открыл, пошевелил пальцем денежки.

— И дальше что?

— Воровские, свеженькие, одна в одну, — объяснил Семейка. — А кланяется ими новопреставленный раб Божий Бахтияр.

— Не знаю такого, — заявил Башмаков. — Ну, давайте-ка прямо, без выкрутасов.

— А коли прямо — спугнули мы злодея, что на тот свет раба Божия Бахтияра, а как его крестили — неведомо, отправил. И тот Бахтияр перед смертью велел нам твою милость сыскать и доложить, а что доложить — мы не разобрали. Тут же он и скончался. А было то на самом берегу меж Благовещенской и Водовзводной башнями, ближе к Водовзводной.

Мы его обыскали и этот кошель нашли, — объяснил Семейка. — И тут мы, батюшка Дементий Минич, на тебя подумали — мол, твой это человек, нищим вырядился и тайный розыск по воровским деньгам вел. Потому и прискакали среди ночи.

— Нет, Семен, не мой это человек… — Дьяк вздохнул. — Нищий, говоришь?

— На нем лохмотья были — хоть нос зажимай, да на роже сырого мяса кусок — наподобие язвы, дело известное. Но тут еще кое-что любопытное имеется. Говори, Данила.

— Темновато тут, — отвечал Данила. — Не понять будет.

Но все же достал из-за пазухи замотанные в холстинку оба джерида.

Башмаков протянул руку, Данила ничтоже сумняшеся чуть не ткнул ему в ладонь обоими остриями, но Семейка, который впотьмах видел лучше кота да еще имел похвальную привычку присматривать за младшим товарищем, стукнул его по кисти, и Башмаков не пострадал.

— Там, твоя милость, два персидских джерида, черены бирюзой осыпаны. Оба одинаковы — из одного джида. И одним того Бахтияра порешили, а другой Данила с Желваком в казанском кремле подобрали. Теперь рассказывай, свет, как ты первым джеридом-то разжился.

Данила и рассказал про побег узников из подземной тюрьмы.

— Стало быть, тот, кто туда через заброшенный тайник пробрался и сторожа убил, теперь на Москву заявился и шкодит, — так он завершил свои похождения, старательно обходя то обстоятельство, что подбирать и утаскивать с собой джерид он не имел права.

— И все это как-то с воровскими деньгами увязано, — добавил Семейка. — Вот ты, батюшка Дементий Минич, людей по ночам посылаешь слушать да смотреть — не топит ли кто печь, не бьет ли воровские деньги, а много ли наслушали да насмотрели? А тут еще такое дельце…

Он рассказал о последних словах Бахтияра и о домыслах Желвака насчет Мытного двора.

Башмаков слушал внимательно. Когда Семейка кончил, он некоторое время помолчал, а обратился не к Семейке, а к Даниле.

— Вечно тебе неймется… И в подземную тюрьму-то ты залез…

— Узнать надобно в Разбойном приказе про тот побег, твоя милость! — воскликнул Данила. — Тогда будем знать, кого на Москве следует ловить! И где ловить!

— И когда ловить, — с легонькой насмешкой добавил Башмаков. — Только стрельцов с веревками послать останется… Вот что, молодцы. Вы как сюда пришли — так и прочь убирайтесь. Сидите на Аргамачьих конюшнях, ждите от меня вестей.

— Нам надобно завтра сбрую для аргамаков сюда привезти, государь посылал за сбруей, — напомнил Семейка.

— Там Акишев остался, вы ее в приказе получите, в книге распишитесь, а он кого иного в Коломенское пошлет. Вы же сидите в Москве. С конюшенным дьяком я сам насчет вас потолкую. Тело то спрячьте, завтра спозаранку сыщите в Кремле нищих постарше, когда по местам рассаживаться будут, их тайно отведите, покажите, может, чего сболтнут. Потом в избу Земского приказа — может, там кто опознает. Далее… Говорите, от собак покойника спасли? Поразведайте, чьи собаки. И о джеридах неплохо бы прознать — коли они такие подозрительные…

Башмаков отстранил Семейку и стал осторожно спускаться по лестнице. Хотя ночь выдалась лунная, хотя ступеньки были и широки, и светлы, свежеоструганы, однако загреметь по ним дьяку не хотелось.

— Господь с вами, молодцы! — так простился он, отпуская конюхов.

Начальный сокольник, что отвел их к Башмакову, давно спать завалился. И конюх Василий, что привел их через дыру в заборе, — тоже. А дыра кустами скрыта, а кусты в цвету и тонкой сладостью дивно пахнут, а тут еще ветер прилетел, черемухой повеяло.

От хмельного аромата у Данилы едва голова не закружилась.

— Чуешь? — с восторгом спросил он Семейку.

И тут же, словно разделяя его восторг, в кусте прямо над головой заговорил на свой лад, мудрено и выразительно, незримый соловей. Данила быстро поднял голову, но увидел лишь черные листья, сложившиеся в причудливую сквозную кайму, сквозь которую видна была чернильная небесная глубь.

— Чую, свет. Черемуха зацветает — к холодам, да это ненадолго, — отвечал Семейка. — Это ты, свет, был при том, как на того Бахтияра, царствие ему небесное, купец собак спустил? Припоминай-ка, как того купца звали, где живет?

Данила задумался.

Ему не хотелось возвращаться на грешную землю, от черемухи и соловья — к покойникам. Однако перед глазами встала картина: бегущий Бахтияр в зеленой однорядке, его разинутый рот, налетающий сзади пес, затем — приоткрытые ворота, на которые указал Ульянка. Однако в ушах ничего не прозвучало — ни Ульянкиного, ни какого иного голоса, ни даже собачьего лая.