День цветения - Ярослава Кузнецова

— Погоди, — огонь уже разгорелся, скоро закипит вода, можно будет заварить питье для наших больных… — Погоди… Маленькая Марантина мне… объясняла… "Твои люди". Крестьяне. Они живут и обрабатывают землю, принадлежащую Треверрам… а раньше твоей семье?

— Да. Но не только это. Они — гироты. У гиротов немного по-другому, чем у лираэнцев. Другие обычаи. Если…. - спокойно, черт возьми, раз, два — нету:- Если я позову на помощь, а они не придут — они нарушат Слово верности.

— Они когда-то давали тебе это… слово верности?

— Не они и не мне. Их отцы моему отцу. Я не стоял с ними у Камня.

Но ей это все равно — она послала Знак не кому-нибудь, Лервете, сумасбродной жене бондаря, которой только дай пошуметь, и сын у нее такой же… синие нитки… в чем она себя винит?.. Черт, да какое мне дело?!.

— Кажется, я понимаю, — проговорил Иргиаро. — Люди разные. Иногда отличаются друг от друга больше, чем люди от аблисов…

Оставил огонь в печи весело похрустывать дровами и пошел к лавкам, к своей Маленькой Марантине.

Повернулся, глянул на меня:

— Ты говоришь, нам надо уходить. А как же Большой Человек?

— Надо уходить отсюда, — сказал я. — Этот дом засвечен. Нас могут взять здесь. Уйдем ко мне, Иргиаро. В Орлиный Коготь.

Он слабо усмехнулся, тронул забинтованную щеку:

— Ты не слишком доверяешь своим… крестьянам, колдун?

Я просто хочу быть более-менее спокоен.

— Ни к чему искушать человека зря.

— Люди разные, — кивнул он. — А уходить — ко мне. Наверх. Наверх не полезут, м-м?

— Угу.

"Ко мне", ишь ты. Впрочем, разве не так? Он жил в Орлином Когте, он, чужой, ходил по большой зале, козы его… А ты, хозяин, двадцать пять лет шлялся повсюду, где только мог. Учился. Играть против Паучьего семейства… И дом твой перестал быть твоим домом, и люди твои перестали быть твоими людьми, и сам ты перестал быть человеком, флакончик с "эссарахр для вессаров", и ушел из Аххар Лаог — мстить — в никуда…

Раз, два — нету.

— Сюда идет человек, — сказал Иргиаро. — Он один.

— Вовремя, — я бросил травки в воду, — Закипит — отодвинь чуть-чуть, чтобы не плевалось. Досчитай до пяти десятков и снимай.

Иргиаро кивнул, а я вышел в сени и на крыльцо, в предрассветную муть. Человек приблизился, поклонился, прижав к сердцу правый кулак:

— Это я, господин мой. Ивар, Лерветин сын. Пришел, как ты велел.

— Хорошо. Слушай. Отбери самых надежных людей…

— Господин, мы…

— Тебя учили перебивать?

— Прости, господин мой, — он склонил голову.

Накатила усталость, я привалился плечом к косяку. Зачем все это, боги, зачем?.. Имори. Добродушный безответный Имори. Серые глазенки мальчишки — в них боль и надежда… скорбно поджатые губы Радвары-энны… Хватит. Они все равно что-нибудь сделают. Пусть сделают то, что будет полезно нам и не особенно навредит им… будем надеяться.

— В лесу на всех тропах, дорожках и тропинках должны быть завалы. Как можно больше. Чтобы лошадь не прошла. А когда "хваты" придут к вам и заставят вас разбирать эти завалы…

— Мы им ужо… — осекся под моим взглядом, снова опустил голову, — Прости, господин.

— Вы должны разбирать эти завалы со всем возможным усердием, быстро и послушно. Ни в какие свары не встревать. Вести себя чинно.

Вот так. Но этого мало им, мало, чтобы действительно "не встревать". Что ж, по Канону, так по Канону.

— Я отсюда уйду. Хозяином вам оставлю брата своего. Эрвела Треверра. Крови Эдаваргонов нет на нем, и на младшем Треверре, Рейгреде — они чисты перед землей и перед вами. Эрвел Треверр будет блюсти закон, не нарушайте закон и вы.

Ивар вскинулся, сглотнул, выговорил потрясенно:

— Это как же, господин… ты, значит, что… Ты с ним Слово братства скажешь?.. С Треверром?..

— Да. А теперь ступай. И помни: не смейте бунтовать. Не смейте выражать неповиновение. Если прольется кровь, вся она будет на мне.

— Что ты, господин, — бормотал Ивар, — мы… да мы… да что ты…

— Все. Теперь ступай.

— Господин…

— Я не господин тебе больше.

Он упрямо мотнул головой:

— Это — когда я им всем скажу. А пока… — выпрямился, взглянул в лицо мне:- Ответь, господин. Имя свое скажи человеку своему.

Имя.

Имя…

А есть оно у меня?

Было ли?..

— Прежнего твоего хозяина звали Релован. А теперешнего зовут Эрвел Треверр.

Иди же, черт тебя возьми!

А он шагнул еще ближе, быстро ухватил мою руку, прижался лбом, шепнул в ладонь мне:

— Релован, господин мой, — развернулся и убежал, скрипя по снегу сапогами.

И очень своевременно убежал. Очень… своевременно… дьявол, да что это со мной делается?

А ну-ка, соберись!

Вот, так уже лучше.

Когда я вернулся в избу, Летери с бабкой уже спустились с печки, Отвар стоял на углу стола, а Иргиаро в комнате отсутствовал. Больные спали, Йерр улыбнулась мне.

Все хорошо, Эрхеас. Их можно будить. Нам ведь надо идти в Старый дом?

Да, златоглазка моя.

— Летери, отправляйся в Треверргар. Сам в разговоры не вступай, только слушай. Все, что узнаешь — запомни как следует, до мелочей. Понял?

— Я бы это, — забормотал мальчишка, — Я бы у Годавы спросил, в смысле, она все знает, как есть, Годава, то есть…

— Донесет твоя Годава.

— Нет!

— Или проговорится. Для нас сие — одно и то же. Рисковать нельзя. Жизнью рискуем.

И — не своей. Но Летери понял. Получил от своей бабки какую-то снедь и побежал.

Малышка, потом пойдешь к вессарскому дому и возьмешь мальчика, когда он выйдет. Принесешь в Старый дом. Хорошо?

Конечно, Эрхеас.

Вернулся Иргиаро с подойником.

— Вот. Молоко.

— Молоко — это хорошо. Это — для больных. Сварим кашу. У тебя. Кастрюли там есть, наверху?

Иргиаро шевельнул бровями:

— Такие железные… горшки? Нет. У меня там вообще нет… того, что едят люди.

— Ладно. Во-первых, еда была в одном из твоих мешков. Во-вторых…

Я принялся собирать крупу и прочее безобразие.

Пробудилась Маленькая Марантина, зашуршала на лавке, села, протерла глаза, Иргиаро пошел к ней, они зашушукались. Маленькая Марантина пощупала щеку Иргиаро.

— У тебя небольшой жар. Больно?

Иргиаро неслышно ответил.

— Все в порядке, — сказал я, — Доберемся до места, сделаем перевязку.

— До какого места? — она сморщилась, видимо, губы болят, надо обработать анестезирующей мазью…

Иргиаро тихонько объяснял, что здесь нельзя больше оставаться, и поэтому…

Я подошел:

— Ты как?

Маленькая Марантина поднялась с лавки.

— Герен?

Я перехватил ее, усадил на табуретку.