День цветения - Ярослава Кузнецова

И — вниз, вниз, вниз — погружение, словно в стоячую воду — придет покой, смоет боль, боль, тоску, отчаяние, смоет, заполнит — пустотой…

Но что-то не пускает, не дает прекратить наконец эту муку, за что, я же ни в чем не виноват, я хотел умереть, я хочу умереть, отпустите меня, пусть все это кончится, не могу больше, так нельзя, нельзя…

Не смей — горячее… разве может быть что-то горячей моего огня?.. может… горячее захлестывает, выжигая дотла — я с тобой — и не остается ничего, кроме этого — чужого — пламени, и Темнота испуганно отшатывается, выпуская меня, выпуская нас — ей больно от пламени, Темноте… И в бешеном огне корчится, сгорая, моя боль, моя тоска, моя смерть, и уходит, проваливается, рассыпается яркими искрами, развеевается пеплом… И пламя баюкает меня, словно нежные руки, и шепчет — мы должны жить… мы… должны…

Эрса…

Что со мной, Господи? Я сошел с ума? Вполне может быть. Откуда это странное состояние тепла и покоя, ничем не обоснованного счастья?

Да, я все помню. Помню тела на полянке — тела тех, кого я привел на смерть, думал — на свою, оказалось — на их… Помню Альсарену: "я хочу, чтобы ты остался жив, и чтобы я об этом знала"… Помню "рискованный вариант", лекарство, оказавшееся его кровью… Но все это почему-то не имеет особенного значения, как и то, что я хотел умереть, нарушить заповедь Божью… какая глупость…

— Как ты? — слышу негромкий глуховатый голос.

Открываю глаза — с трудом разлепляются веки.

Вижу склоненное лицо, и остатками памяти сна — узнаю.

Пламя…

— Что это было? — хочу спросить, но из горла вырывается клокочущий звук, среднее между рычанием и свистом.

Он встревоженно хмурится, мой Аррах (что такое "аррах"?), нагибается ниже. Рука его ложится мне на лоб. Толчок в грудь, мягкий, но ощутимый.

— Ассаэре, — говорит он требовательно.

— Что?

Улыбается.

— Вот, так-то лучше. Только рахра на двух ногах мне не хватало.

Альсарена Треверра

Весна! Какой ясный день! И снег, развернутой белизной отражающий солнечный свет, уже ощутимо пышет горячим… Блистающие зубцы гор, на холоде — высокие, на закат ниже, еще ниже, и к теплу постепенно сходящие на нет. Закат, тепло? Я имела в виду — север, запад и юг.

Равнина, окольцованная горами, в дымящихся пятнах проталин. Ближе к холоду, то есть, к северу, в плоскость воткнута черная круглая лоснящаяся спица одинокой башни. Мгновение — смотрю на нее с высоты птичьего полета. Следующее мгновение — смотрю от подножия ее, снизу вверх.

Черная в прозелень, бликующая маслянисто. Каменный росток бесплодной земли, слеклянный стебель. Бока ее поросли плотно пригнанной чешуей. Она живая.

Имхас. Сердце.

Моя плоть обернута вокруг нее, как нить вокруг веретена — во много, много слоев, концентрическими кругами. Она внутри моего тела, как сердце в груди. Сосредоточие, стержень. Высоко под куполом неба, еще одним куполом натянута незримая мембрана, это — кожа моя, граница плоти. А самая плоть охватывает гигантские пространства снега и камня, гор и равнин, на лиги и лиги окрест, разреженная к краям, до кристалльной плотности сгустившаяся к центру.

Сегодня такой день… нет, не так. Солнце на небе, или луна — значения не имеет. Настало мое время. Лучшее время в году, весна, время истины, время исполнения надежд, время начала и завершения. Гэасс-а Лахр. Сознание мое безмерно. Тело мое — скупая, холодная земля, изглоданная морозом. Сердце мое — каменный стержень, звенящий от прилива тепла. Душа моя…

…едина. Опять взмываю ввысь. Я вижу себя — тысячи и тысячи людей, рахров и… еще каких-то четвероногих… лошадей, что ли? Ну да, конечно, это же игу, чудесные игу, третьи в лахр — онгер, рахр, игу… Их… нас… меня так много вокруг башни, пунктирными расширяющимися кругами я тесно заполнила поверхность площади, и дальше, между россыпей камней, между натянутыми тентами временных лагерей, я различаю витки, узлы и перекрестья себя самой, раскинутой, словно паутина, и еще дальше, к подножию скал, где на проталинах уже вовсю толпятся толстенькие лиловые стрелки крокусов, и еще дальше, и еще…

Душа моя немыслимо огромна. Огромной душе чужда суетность. Нечистые помыслы боятся широты и дали, а закоулков и темных углов здесь нет. Мелочность, обиды, ссадины — душа не замечает их. Боль растворяется, как капля крови в ведре воды. Страх сам бежит прочь — гигантов не мучают страхи. А тепло — солнце дарит так немного тепла моему навеки вымороженному телу — значит, чтобы выжить, я разожгу его в себе, разожгу живой жар в неоглядном пространстве души и обогрею, очищу ее всю, от края и до края…

Я — Холодная Земля, Аххар Лаог. Кто сказал, что я бесплодна? Лед тает от горячего дыхания. Лед тает, тает…

Тот, Кто Вернется

Надо уходить. Уходить, по большому счету, надо было еще вчера. После массового посещения крестьян. Но — больные… Я не был уверен в прочности кокона нашего эрса-тахх. Их нельзя было трогать. Поэтому ночь мы провели здесь же, а теперь, как только поговорю с "представителем" от крестьян…

Поднялся глянуть больных. Спят. Просто спят. Послесонье. Ничего, теперь их уже можно будет разбудить.

Печку запалить надо. Согреть воды, напоить обоих. Спят. Тихо, спокойно спят. Это хорошо. Но все равно, придется убираться отсюда. Хвала Сущим, пока никто еще не успел донести. Может, кстати, и успел уже. Ладно. Печка.

У печки, у самой дверцы, подальше от печной лежанки, где посапывали Летери и его бабка, дремал, свернувшись, закутавшись в крылья, как в плащ, Иргиаро. Проснулся и посмотрел на меня. В полутьме в глазах его светились желтые искорки.

— Доброе утро.

— Привет, — сказал Иргиаро, огляделся. — Все спят. Еще рано. Ты… ждешь? Чего?

— Человека, — я покопался в печи кочергой — почти все угли прогорели за ночь. — Когда он придет, мы сможем уйти.

— Кого-то из вчерашних? — Иргиаро встал, принес дров из сеней, я оставил его разжигать огонь, а сам взял из аптечки укрепляющий сбор, налил в котелок воды, поставил на плиту.

— Расскажи мне о них, — попросил Игиаро. — Кто они? Зачем приходили?

— Это — мои люди. Крестьяне Эдаваргонов. Моей семьи. Им… сказали, что я здесь, и они пришли предложить свою помощь.

Не объяснять же ему все это в подробностях. Хотя тоже можно было бы сказать коротко — Радвара-энна предала меня. От моего имени подставила всех этих людей. Они — мои "посторонние", Иргиаро.

— Погоди, — огонь уже разгорелся, скоро закипит вода, можно будет заварить питье для наших больных… — Погоди… Маленькая Марантина мне… объясняла… "Твои люди". Крестьяне. Они живут и обрабатывают землю, принадлежащую Треверрам… а раньше твоей семье?