Обыкновенная война - Борис Геннадьевич Цеханович

количество картонных упаковок с фисташками, которые он на трёх машинах вывез к нам на блок-пост. Совещались мы недолго и нам не было стыдно за принятое решение: все фисташки отвезти на рынок и сдать торгашам, чтобы более-менее нормально доехать до дома, а ни как нищие ехать.

– Борис Геннадьевич, когда мы загружали машины фисташками, в деревню зашла колонна машин под охраной десантников и прямиком направились к тем трём домам, где были складированы богатые вещи. Мы тихонько подобрались поближе и, не высовываясь понаблюдали: часть десантников заняла оборону, а другие начали быстро грузить вещи на грузовики. Всем распоряжался офицер, звания мы не разглядели, но кажется майор, и с машин все номера были сняты. Вылазить и спрашивать, кто они такие мы не стали – Ну их на хрен. Но операция по изъятию ценностей была проведена на высшем уровне.

Я возмущённо чертыхнулся: – Правильно сделали, что не вылезли из укрытия, а то бы ещё расстреляли, чтобы свидетелей не осталось.

Половину машины с фисташками мы разгрузили у себя: часть отдали солдатам, часть забрали себе, немного раздали друзьям и десять картонных упаковок оставили в НЗ. На следующий день замполит и техник укатили в Грозный на рынок для поиска покупателя на фисташки, а я взял несколько солдат и решил проехаться по дальним улицам деревни, которые вплотную примыкают к зелёнке. В нескольких местах мы останавливались и осматривали дома вызывающие подозрения. Но всё было в порядке: везде видны были следы спешных сборов, в помещениях валялись разбросанные домашние вещи, много мебели и других бытовых приборов вытащено во двор и там брошено – наверно не вместилось в кузове автомобиля беженцев. Прочесав окраинную улицу и не обнаружив следов пребывания боевиков, мы сосредоточились во дворе крайнего дома. Было жарко и очень хотелось пить. Присев в тени на бревно, я послал двоих солдат в дом, чтобы они посмотрели нет ли там чего попить, а сам остался с ещё одним на прикрытии. Боец из новеньких, посидев немного со мной в тени, стал бесцельно бродить по двору, разглядывая разбросанные домашние вещи, а когда он сунулся к холодильнику, брошенному в углу двора, я его строгим голосом остановил: – Рыжов, Стой! Чего ты туда лезешь? А вдруг там мина или граната на растяжке?

Разморённый от жары солдат, лениво поглядел на меня и в его взгляде прочитал едва прикрытую усмешку, что меня здорово обозлило.

– Боец, ты тут всего две недели, а строишь из себя бывалого фронтовика. Я себе этого не позволяю, и тебе не позволю. И если ещё раз увижу усмешку в твоих глазах на мои слова или приказы – морду начищу в два счёта. – Я замолчал, было так жарко, что даже ругаться не хотелось. Хотя надо было встать и дать хорошего пендаля под жопу бойцу. Но я лишь продолжал лениво наблюдать за солдатом. Тот немного ещё покрутился около холодильника, не решаясь открыть дверцу на глазах комбата, пошёл вдоль забора к дивану, который стоял в тени дерева. Расстегнув ширинку, с удовольствием помочился на ствол, отошёл от дерева и стал садиться на диван.

– Рыжов, Стой…! Замри! – Я чуть не сорвал голос в крике, успев заметив, что сиденье дивана чуть приподнято над самим основанием. Солдат нелепо замер в раскоряку над диваном, испуганно глядя, как я в несколько прыжков подскочил к нему.

– Ну-ка отойди, – солдат не распрямляясь, сделал несколько неуклюжих шагов вперёд и остановился. Из дома выскочили встревоженные моим воплем солдаты и рассыпались в разные стороны, заняв сразу же оборону: это были мои солдаты – из старых. Махнул им рукой, мол, всё в порядке, встал на колени и попробовал заглянуть в щель между сиденьем дивана и основанием, но там было темно и ничего не было видно.

– Рыжов, притащи какой-нибудь осколок стекла или зеркала.

А через минуту, когда послал солнечный зайчик в темноту, удовлетворённо хмыкнул и дал открытой ладонью сильного леща в лоб Рыжову: – Солдат, с тебя выпивка и закуска. Усмехаешься над комбатом, а комбат тебе жизнь спас. Гляди, – я с силой нагнул голову солдата и посветил вовнутрь дивана. Рыжов посмотрел и ничего непонимающими глазами взглянул на меня.

– Ну, ты и балбес, Рыжов. Сиденье дивана не закрывается, потому что упирается в расчёску. Видал? – Солдат мотнул головой, а я продолжил, – ты садишься на диван, расчёска ломается и крышка с силой опускается на взрыватель мины и твои яйца, весело звеня друг об друга, опережая тебя, летят в небо, ну а ты за ними. Что, не веришь? Смотри.

Ещё раз посветил вовнутрь, а потом осторожно приподнял сиденье – на дне дивана лежала противопехотная мина во взведённом состоянии. Надёжно зафиксировав сиденье, я торжествующе показал на мину, а потом подозвал остальных солдат.

– Что, Рыжов, так кто прав? Убить тебя мина, конечно, не убила бы, но жопу разворотила основательно. Об яйцах уже рассказал. Задницу бы тебе в госпитале склеили, с яйцами посложнее. Ходил бы ты в раскоряку и на тебя показывали пальцем, как на урода и смеялись. Правда, живой, но на хрен кому нужна была такая твоя жизнь. Твои родители и родственники кляли и обвиняли бы министерство обороны в твоём уродстве, меня – твоего командира, а ведь виноват во всём этом ты был бы сам. Вот теперь-то я голову могу дать на отсечение, что и в холодильнике тоже мина или граната – РГДэшка.

Солдат стоял, хлопая глазами: мину он видел и слышал, что я ему говорил, но пока он не воспринимал всё это относительно к себе. Минашкин нашёл в доме длинную бельевую верёвку и осторожно привязал её к ручке холодильника, мы отошли за угол и сильно дёрнули: послышался приглушенный щелчок, а затем сильный взрыв. Открывшиеся нам картина, была вполне обычной для военного времени: полуоторванная дверца холодильного агрегата держалась на одной петле, упёршись другим концом в землю. Сам холодильник сильно изуродованный взрывом, потерял свою первоначальную форму и пучился рваными краями металлической обшивки.

– Рыжов, извини, но я ошибся: не РГДэшка там была, а Ф-1. – Я шутливо развёл руками, но тут же ожесточился, – безмозглая скотина, ты понимаешь, что я тебе спас жизнь сейчас два раза. До тебя хоть сейчас дошло, что ты на войне, а не в казарме?

Что либо говорить или спрашивать Рыжова, дальше было бесполезно: солдат, тупо уставившись в развороченное нутро холодильника, усиленно потел, потом бледнел, а после этого его опять бросало в жар и краску. Наверняка, перед его внутренним взором проскакивали мгновенные картины