Родная старина - В. Сиповский

Суровость запорожцев не знала границ; не знала их и неукротимая казацкая удаль; беспределен был и дикий разгул, которому отдавались запорожцы в досужее время…

В предместье Запорожской Сечи жили всякие мастера: кузнецы, слесари, портные, сапожники и др.; тут же и торговали всем, что нужно было казаку. Были бы только деньги у него, а то все можно было добыть, что требовалось для неприхотливой его жизни. А денег у запорожцев после всякого удачного похода было вдоволь, так что бессемейному и девать их было некуда. Гульба самая широкая и бесшабашная шла на Запорожье почти беспрерывно. Кутить и пить без конца считалось молодечеством. Поделив добычу меж собой, запорожцы предавались необузданному разгулу, пока не прокучивали всего до конца. Иные из них нанимали музыкантов и певцов и разгуливали с ними по улицам, а следом за ними носили ведра вина и меду. Всякого встречного поили наповал, а кто отказывался, того всячески бранили.

Сечевая рада. Диорама из музея Запорожской Сечи на острове Хортица

По воскресным и праздничным дням бывали в Сечи у казаков кулачные бои, и если кто во время драки нечаянно убивал другого, то взыскания за это не полагалось. Большие были охотники запорожцы до лихого пляса – казачка; любили послушать пение бандуристов. Песни о подвигах казацких, о турецкой и татарской неволе, конечно, должны были сильно действовать на них, возбуждать в них удаль и чувство мести, а рассказы о притеснении народа, о поругании православия во владениях Речи Посполитой разжигали ненависть к полякам.

Таково было Запорожье, на которое со страхом и ненавистью смотрели поляки. Здесь вырастала и крепла казацкая сила, росла и вражда к панству: оно в понятиях казаков и народа отождествлялось с насилием, несправедливостью, горькой обидой…

Панский гнет в Литве и западнорусских областях, можно сказать, выдавил из несчастного народа казацкую силу, на беду для Речи Посполитой.

Царствование Алексея Михайловича (1645–1676)

Смуты в начале царствования

Только шестнадцать лет было Алексею, когда он вступил на престол (12 июня 1645 г.). Молодой царь напоминал отца добротой, мягкостью, отличался сердечностью, живостью ума, сильно привязывался к близким людям. Алексей по своему воспитанию был приготовлен к царскому делу, конечно, лучше отца; но, к несчастью, вступая на престол, он был еще слишком молод и потому не мог быть самостоятельным. Самым близким к нему сановником был его воспитатель, боярин Борис Иванович Морозов, состоявший при нем тринадцать лет безотлучно. Царь был к нему сердечно привязан, и Морозов в первые годы царствования Алексея был главным правителем государства. К сожалению, этот боярин, умный, понимавший нужды государства, не столько думал о благе его, сколько о своих личных выгодах. Это вызвало немало бед.

Тотчас по вступлении Алексея на престол было сделано несколько разумных распоряжений: королевич Вольдемар был отпущен с честью в Данию; освобожден и отпущен в Польшу Луба; велено было воеводам идти на Азов и таким образом нанести удар крымцам, которые снова стали делать нападения на московскую украину, – раньше русские ограничивались только обороной границ, а теперь переходили к наступательной войне; уже начаты были и переговоры с Польшей о союзе против крымцев и турок, и польский посол, русский родом и православный, громогласно прославлял в цветистой речи союз России с Польшей, которые, «как два кедра ливанские, созданы десницей Господа от единой крови славянской и от единого языка славянского народа».

Дела внешние, таким образом, шли недурно; но нельзя сказать того же о внутренней жизни, о положении народа, он страдал под тяжестью налогов, а тут, как нарочно, обрушились еще другие несчастия на Русскую землю: неурожай и падеж скота. Купечество было бедно; всем беднякам жилось плохо; терпел народ и от дурного правосудия.

В 1647 г. царь задумал жениться. По-прежнему собрали на смотр в Москву до двухсот девиц. Царь выбрал Евфимию Всеволожскую; но когда стали ее облачать в царскую одежду, то нарочно так крепко затянули ей волосы, что ей сделалось пред царем дурно. Простой обморок признали припадком падучей болезни. Вместо великой чести, которая ожидала Всеволожских, всю семью их постигла царская опала: они были обвинены в том, что скрыли болезнь царской невесты, и сосланы в Тюмень.

Царь после этого несколько времени сильно тосковал по своей невесте. Морозов всячески старался рассеять его, – устраивал охоты на медведей и волков… Чрез несколько времени Морозов дал возможность царю увидеть в Успенском соборе дочерей Милославского, которых уже раньше он расхваливал Алексею. Царю приглянулась одна из них – Мария Ильинична… В январе 1648 г. отпраздновали царскую свадьбу, а чрез десять дней Морозов, несмотря на свои преклонные годы, женился на другой дочери Милославского и таким образом породнился с царским домом.

После этого Морозов стал оказывать особое покровительство Милославским и родичам их, – давал им видные должности. Родственники Ильи Даниловича Милославского, по большей части люди бедные, получая выгодные места, выказали большую жадность, только и думали о наживе, творили всякие неправды и насилия, надеясь, что им все сойдет с рук.

Особенно опозорил себя лихоимством Леонтий Плещеев. Он заведовал земским двором, или приказом, в его руках было судебное дело, и он самым бессовестным образом обирал всех приходивших к нему судиться – как истцов, так и ответчиков. Мало того, говорят, он завел шайку доносчиков, которые возводили разные ложные обвинения на людей, особенно на богатых, их хватали и сажали в заключение, томили в тюрьмах и вымогали у них и их родичей большие взятки за освобождение.

Другой сановник – шурин Плещеева – Петр Траханиотов, под ведением которого был пушкарский приказ, стрельцы, оружейники, полицейские чины, обращался крайне жестоко с подчиненными, удерживал себе часть их жалованья.

Так поступали люди, занимавшие видные должности; мелкие чиновники, конечно, не отставали от своих начальников в злоупотреблениях. Все неправды и насилия тяжким гнетом ложились особенно на низших, на бедных, на народ.

Сверх того, разные неудачные меры, которые тогда пускались в дело для увеличения скудной казны, тоже возбуждали большое неудовольствие в народе. Торговля в это время стеснялась всевозможными пошлинами, а иноземцы-купцы, пользуясь всякими льготами, злоупотребляли ими, отбивали торговлю у русских торговцев, и те постоянно жаловались, что им невмочь соперничать с иностранцами.

«Немцы не только от нас, – жалуются они, – промыслы отбили, но и все Московское государство оголодали: покупают в Москве и других городах мясо и всякий харч и хлеб и вывозят в свою землю».

Пошлина на соль, которою правительство хотело заменить разные мелкие поборы, принесла больше вреда, чем пользы. Соль вздорожала, и рыбный промысел упал. Соленая рыба потреблялась русским народом в огромном количестве, гораздо большем, чем говядина;

объясняется это соблюдением многих постов и любовью русских к рыбным кушаньям. Теперь же рыбные промышленники уменьшили свой промысел, стали недосаливать рыбу, и она портилась. Соленая рыба страшно поднялась в цене, и сбыт ее сильно уменьшился, потребители не в силах были покупать дорогостоящую рыбу; пришлось им испытывать лишения; торговцы терпели большие убытки. Недовольство было общее! Возбуждала также недовольство православного люда, крепко державшегося заветной старины и боявшегося всякого новшества, продажа табака, которая была собственностью правительства. Прежде, при Михаиле Феодоровиче, резали носы за употребление этой «богомерзкой травы», а теперь само правительство торгует ею: в этом видели явную склонность боярина Морозова к иноземным обычаям.

Для того чтобы увеличить доходы правительства, прибегали к разным налогам; вздумали, например, продавать от казны аршины с клеймом орла. Все торговцы обязаны были покупать эти аршины и платить в десять раз дороже, чем за обыкновенные. Если же какого-нибудь купца ловили с неклейменым аршином, то брали с него огромный штраф.

Подобные меры, стеснявшие население и порождавшие дороговизну, возбуждали недовольство в народе. Еще больше усиливалось оно от всевозможных притеснений, лихоимства и неправосудия должностных лиц.

Число недовольных все росло и росло. В Москве простой народ часто стал толпами собираться у церквей и толковать о том, как бы избавиться от бед и неправд. Не раз уже подавали царю жалобы и челобитные, но они попадали в руки бояр, окружавших царя, а те многое скрывали от него, и потому просьбы не исполнялись. Народ сильно озлобился.

В 1648 г., 25 мая, когда государь возвращался от Троицы и ехал верхом, окруженный своими боярами, народ силою протиснулся к нему и остановил его коня… Огромная толпа окружила государя, – умоляли его выслушать просьбу, жаловались на Плещеева, на его притеснения и неотступно просили отрешить его и на его место назначить честного человека, «иначе, кричали в толпе, народ вконец погибнет!».