Гибель гигантов - Кен Фоллетт

Фиц смирился с тем, что ему никогда не вступить во владение состоянием покойного князя Андрея. Его сыновья, Малыш и Эндрю потеряли право наследования русских земель, и ему пришлось это принять.

Однако он не мог молчать, когда узнал, что замышляли русские Каменев и Красин, разъезжая по Великобритании. Комната сорок по-прежнему существовала, хоть и в ином виде, и английская разведка продолжала перехватывать и расшифровывать телеграммы, которые посылали домой русские. Лев Каменев, председатель Московского Совета бесстыдно развернул революционную пропаганду.

Фиц был в таком негодовании, что в начале августа на одном из последних обедов в конце лондонского сезона в разговоре с Ллойдом Джорджем позволил себе упреки в его адрес.

Произошло это в доме лорда Сильвермэна на Белгрейв-сквер. Обед был не такой роскошный, как те, что лорд Сильвермэн устраивал до войны. Было меньше перемен блюд, и меньше нетронутых блюд возвращали на кухню, да и сервировка стола была проще. Еду подавали не лакеи, а служанки: в лакеи уже никто не шел. Похоже, что роскошные пиры эдвардианской эпохи навсегда канули в Лету, думал Фиц. Однако дом Сильвермэна по-прежнему привлекал самых могущественных людей страны.

Ллойд Джордж спросил у Фица о его сестре Мод.

Эта тема тоже приводила Фица в ярость.

— Я с прискорбием вынужден сказать, что она вышла замуж за немца и уехала жить в Берлин, — ответил он. О том, что она уже родила первенца, которого назвали Эрик, Фиц умолчал.

— Мне это известно, — сказал Ллойд Джордж. — Я просто хотел узнать, как она поживает. Очаровательная женщина.

Интерес премьер-министра к «очаровательным женщинам» был прекрасно — а вернее, скандально — известен.

— Боюсь, что в Германии жить нелегко, — сказал Фиц. Мод писала ему и просила назначить ей содержание, но он отказал наотрез. Она ведь вышла замуж без его разрешения, так с какой же стати она рассчитывает на его поддержку?

— Нелегко? — переспросил Ллойд Джордж. — Так и должно быть, после всего, что они творили. Но все равно, мне жаль ее.

— Господин премьер-министр, мне бы хотелось поговорить о другом, — сказал Фиц. — Этот еврей-большевик Каменев — вам следовало бы выдворить его из страны.

Премьер-министр был в благодушном настроении, с бокалом шампанского в руке.

— Мой дорогой Фиц, — любезно ответил он, — наше правительство не слишком обеспокоено дезинформацией из России, какой бы грубой и бесцеремонной она ни была. Пожалуйста, не надо недооценивать британский рабочий класс: они хорошо чувствуют показную фальшь. Поверьте мне, речи Каменева дискредитируют большевизм гораздо эффективнее, чем любые мои или ваши слова.

Фиц подумал, что это самодовольная чушь.

— Он даже давал деньги «Дейли Геральду»!

— Согласен, когда иностранное правительство субсидирует нашу газету, это невежливо. Но, сказать по правде, разве мы боимся «Дейли Геральда»? Как будто у нас, либералов и консерваторов, нет собственных газет!

— Но он контактирует с группами, которые проводят в нашей стране наиболее жесткую революционную политику, одержимые идеей сломать весь наш уклад жизни!

— Чем больше британцы будут знать о большевизме, тем с меньшим сочувствием будут к нему относиться, запомните мои слова. Он выглядит внушительно только на расстоянии, через непроницаемый туман. Большевизм чуть ли не защищает британское общество — ведь все классы приходят в ужас при мысли, что может случиться, если изменить существующий общественный порядок.

— Но мне это не нравится.

— Кроме того, — продолжал Ллойд Джордж, — если мы их выдворим, нам придется объяснять, откуда нам известно про их происки, и известие, что мы за ними шпионим, может возмутить рабочий класс и настроить против нас общественное мнение эффективнее всех их помпезных речей.

Фицу было неприятно выслушивать лекцию на тему политических реалий, даже от премьер-министра, но он был так раздражен, что продолжил спор:

— Но уж торговать с большевиками нам точно не следует!

— Если бы мы отказались вести дела со всеми, кто использует свои посольства здесь для пропаганды, у нас бы осталось не так уж много торговых партнеров. Ну что вы, Фиц, ведь мы торгуем даже с каннибалами, живущими на Соломоновых островах!

Фиц не был уверен, что это правда — в конце концов, каннибалы с Соломоновых островов мало что могли предложить, — но ничего не сказал по этому поводу.

— У нас что, настолько плохи дела, что мы вынуждены торговать с этими убийцами?

— Боюсь, что да. Я говорил со многими предпринимателями, и не их словам, перспективы на ближайшие полтора года просто ужасные Заказы не поступают. Покупатели не покупают. Возможно, мы вступаем в наихудший период безработицы, подобного которому еще никогда не знали. Но русские хотят покупать — и платят золотом.

— Я бы не стал брать у них это золото!

— Да ладно вам, Фиц, — сказал Ллойд Джордж. — У вас-то и своего достаточно.

Когда Билли привез домой в Эйбрауэн свою невесту, им устроили праздничную встречу.

Был летний субботний день, и в кои-то веки не шел дождь. В три часа дня на станцию сошли с поезда Билли и Милдред с детьми, приемными дочерьми Билли — Энид и Лилиан, восьми и семи лет. В это время все шахтеры уже были дома, вернувшись из шахты, и после еженедельного мытья переоделись в воскресную одежду.

Родители Билли встречали их на станции. Они выглядели состарившимися и как-то уменьшились, и больше не казалось, что они занимают главное положение среди окружающих. Отец пожал Билли руку и сказал:

— Я горжусь тобой, сын. Ты дал им отпор, как я учил тебя.

Билли был рад, хоть и не считал себя всего лишь очередным достижением отцовской жизни.

С Милдред его родители уже встречались на свадьбе Этель. Отец поздоровался с ней за руку, а мама поцеловала.

Милдред сказала:

— Как я рада видеть вас снова, миссис Уильямс! Может, теперь мне лучше называть вас мамой?

Ничего лучше этого придумать было невозможно, и мама Билли расцвела. Билли надеялся, что и отец ее полюбит — если, конечно, она сможет при нем воздерживаться от крепких выражений.

Настойчивые вопросы от членов парламента в палате общин — которых снабжала информацией Этель — вынудили правительство объявить о смягчении приговора некоторому количеству солдат и матросов, осужденных в России за бунт и другие преступления. Срок заключения Билли был уменьшен и составил один год, после чего он был освобожден и демобилизован. И они с Милдред сразу же поженились.

Эйбрауэн показался ему чужим, хоть почти не изменился. Теперь Билли по-другому стал к нему относиться: маленький, грязный городишко, окруженный горами, точно стенами, чтобы удержать здесь людей. Билли больше не чувствовал себя здесь дома. А когда он надел свою одежду, в которой ходил до войны, то заметил, что хоть она и была ему впору, он больше не ощущал себя в ней привычно. И он понял: ничто происходящее здесь не изменит мир.

Они поднялись на холм к Веллингтон Роу и увидели, что дома украшены флагами: над крышами развевались и «Юнион Джек», и валлийский «дракон», и красный флаг. Через всю улицу шел транспарант со словами: «С возвращением, Дважды Билли!» Все соседи высыпали на улицу. Были выставлены столы с кувшинами пива и чайниками с чаем, и тарелки с пирогами, печеньем и сэндвичами. Завидев Билли, все запели «Вернешься ты в родные горы».[28]

Билли заплакал от радости.

Ему вручили кружку пива. Вокруг Милдред собралась толпа восхищенных парней. Для них она была экзотическим существом — в лондонской одежде, со своим акцентом кокни и в широкополой шляпе, которую она сама украсила шелковыми цветами. Но даже несмотря на то, что она пыталась подать себя наилучшим образом, с ее губ порой слетали не вполне невинные обороты.

Дед постарел и ноги уже едва держали его, но голова работала по-прежнему. Он сразу занялся Энид и Лилиан: начал доставать из карманов жилета конфеты и показывать фокусы с исчезающей монеткой.

Билли пришлось поговорить с родственниками погибших друзей: Джоя Понти, Пророка Джонса, Кляксы Левеллина и других. Встретился он и с Томми Гриффитсом, которого в последний раз видел в России, в Уфе. Отец Томми, атеист Лен, выглядел изможденным: у него был рак.

Билли собирался снова выйти на работу в шахту уже в понедельник, и все шахтеры горели желанием рассказать ему о произошедших с его отъезда изменениях: вглубь угольного слоя шли новые выработки, освещение стало ярче, а меры безопасности — эффективнее.

Томми забрался на стул и произнес приветственную речь, на которую Билли потом следовало ответить.

— Война изменила нас всех, — сказал Билли. — Я помню, как люди рассуждали, что богатые поставлены самим Господом Богом, чтобы здесь, на земле, управлять нами, низшими существами. — Эти слова были встречены презрительными смешками. — Многие избавились от этого заблуждения, попав под начало офицеров-аристократов, которым нельзя доверить даже учеников воскресной школы на прогулке. — Другие ветераны понимающе закивали. — В войне победили такие, как мы: обычные люди, необразованные, но не глупые.