И аз воздам - Ирина Чернова

— Они… давно служат… этими… кто вот так ищет? — называть их шпиками или полицией язык не поворачивался.

— Тайниками? — подсказал Орвилл, — да, давно. Еще до меня начали здесь работать, значит, более десяти лет.

— Тогда они больше на интуицию полагаются, читала я о таком у нас, — удивления, что и в Лионии существует полиция со всякими там секретными службами, уже не было. Где государство, там и разведка с контрразведкой, милиция с опричниками и войска под управлением генералитета… ну и президент, то бишь король вкупе с Советом, Кругами, Думой или Хуралом. Смысл-то один, власть надо поддерживать, а то государству… королевству то бишь полный капец. — И ты в этом самом ведомстве тайном служишь…

— Служу, — Орвилл пожал плечами, — так уж получилось. Сперва на границе был, нас всех туда посылают… ну почти всех, разве кого только семья спасать будет, да на теплое место пристроит. Потом вернулся, отец к себе звал, но я не пошел, не могу я других учить да и неинтересно мне это. Зато познакомился с одним… мэтром, тот и привлек меня сюда. Учился у него, учился в Академии, словом, как все. Свожу воедино чужие отчеты, веду дела кое-какие, ничего такого, чтобы себя в грудь бить. Одним словом, за порядком слежу в пределах, вверенных мне королевской властью. Особо тайным ведомством нас и не назовешь, в твоем мире это больше похоже на милицию. Жил себе спокойно, пока… ну сама уже знаешь, что дальше было.

— И много у вас таких, как ты служит? Ну, магов, я имею в виду?

— Да хватает, не все же штаны у трона протирают. И без магии есть люди, им тоже дело находится, если хотят пользу принести и силы свои приложить, куда надо. Им, конечно, не на все должности проход будет, но оно и так понятно — у магов возможностей больше, так что это вполне нормальная ситуация, когда во главе мэтры стоят, а подчиненные у них без силы. Можно уметь думать и делать выводы, не умея ставить «стену»… так, мы отвлеклись от основной темы.

— А какая тема у нас была основная? — действительно, за отступлениями у меня даже из головы вылетело, почему это я тут очутилась, вот такие известия оказались интересные, что и забыла обо всем. — Я вот тебя спрашивала, да ты ничего о себе не сказал.

— Нечего говорить было, очнулся, встал да пошел, — скривился Орвилл, — подмял меня Деннель… или тот, кто все это организовал, вот и получил урок на будущее.

— Тебя же могли убить!

— Вряд ли, — было видно, что обсуждать это ему неприятно, а кто любит признаваться в собственных просчетах? — На следствии быстро бы выяснили причину, а тогда пришлось бы иметь дело не только с нами, но и с моей семьей, а на такое вряд ли кто пойдет. Метили в тебя, а не в меня.

— Что-то не нравится мне такая популярность моей скромной особы в Лионии, я бы предпочла обходиться без такого накала страстей. Глядишь, целее буду. Это твой дом, Орвилл?

— Да, мой. Поживешь здесь до суда, по крайней мере ко мне точно никто не полезет, даже если догадаются, что ты здесь. На улицу все равно выходить тебе незачем, а то, что за домом следят, я и так знаю. Твое дело — не высовываться в окно и вообще не привлекать к себе внимания. Не хотелось бы уведомлять суд о твоей… пропаже, еще раз его переносить не будут.

— Может, я что-то не понимаю, но если за твоим домом следят, то наверняка видели этот… экипаж, в котором мы сюда пожаловали! Значит, никаких тайн тут уже нет? И сколько времени до суда осталось?

— Такие экипажи у нас приезжают очень часто, в этом нет ничего удивительного. Документы там возят, людей… да мало ли что еще может там быть! Деррик по пути заезжал на площадь, где было несколько подобных карет, так что он успел спутать все следы, если кто и гнался за ним… лично я в этом сомневаюсь. А суд… — он помолчал, не иначе для пущего эффекта, — суд будет послезавтра. Недолго осталось подождать.

— Послезавтра? — я чуть не подпрыгнула на месте от радости, — точно послезавтра? Ой, ну что же я такое говорю, ты же сказал, что его не будут переносить еще раз… а сколько он может продолжаться? День? Два? Я читала, что иногда заседания судов затягивались не на один день… но это уже не так страшно… а что будет потом? Потом я могу просить, чтобы меня отправили домой? Ты говорил про Совет, что надо обращаться туда… написать прошение, да? Ну хорошо, хорошо, я потерплю, сколько надо, надеюсь меня не убьют после этого самого суда оставшиеся в живых сподвижники вашего главного преступника?

— Нет, не убьют, — сухо улыбнулся Орвилл, — после суда им будет уже не до тебя, а те, кому повезет, не захотят навлекать на себя новые неприятности. По сути дела, большинство тех самых сподвижников никакой опасности из себя не представляют, это самые обычные дворцовые бездельники и лоботрясы. Настоящих врагов не так много, как может показаться на самом деле, стоит избавиться от них и остальные будут вести себя тихо и спокойно. Надеюсь, ты не думала, что после суда на главной площади установят плаху и там будет рекой проливаться кровь? Судя по твоему удивлению, именно так и должно было быть… что-то такое у тебя в мире уже происходило?

— Ну да… — в голову полезли сумасшедшие исторические факты начиная от Великой Французской революции и заканчивая вторжением американцев в Ирак. — Но… нет, я, конечно, рада, что у вас тут головы все же не рубят сплеча, но когда у нас пытались провернуть подобные перевороты, то уничтожались целые семьи, чтобы никто в будущем даже и подумать не мог о подобном! Странная у вас политика, с одной стороны эксперименты над живыми людьми, что у нас вообще неприемлемо и запрещено законом, а с другой так запросто отпускают тех, кто помогал устраивать покушение на действующую власть… не понимаю!

— Пока что еще никого никуда не отпустили, потому что и вина их полностью не доказана, суда же еще не было, — Орвилл опять сел в излюбленную позу, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. — Публичная казнь предполагает скопление части народа, в среде которой впоследствии может возникнуть некий ореол мученика, под которым соберутся продолжатели этого дела. Не обязательно рубить эти головы, достаточно внести в них кое-какие изменения, чтобы потом в них не рождалось подобных желаний впредь… это для подавляющего большинства куда более худшее наказание, чем смертная казнь. Ко всему прочему еще надо сделать упор на род, которому принадлежит преступник. У вас эта связь держится чисто номинально и не так сильно, как у нас. Ты стала бы помогать или осуждать своего родственника, скажем, дочь брата жены твоего деда?

— М-м… вряд ли, — неуверенно прикинув, кто бы это мог быть у меня дома, я вспомнила клановые и родоплеменные отношения, от которых мы уже давно ушли вперед. — Что-то мне говорила такое тетушка Ута, когда думала, что я сбежала от мужа… а, вспомнила, про старшего в роду, который решает все вопросы! У нас в мире есть народы, которые живут, подчиняясь таким же отношениям, но это ненормально для нас, для моего народа, по крайней мере. У тех, кто живет кланами и родами, все подчинено строгой иерархии, они и шагу не моги ступить против мнения стариков. Старейшины у них определяют все — когда жениться, что покупать, как работать, куда отправлять детей на учебу. Знаешь, я разговаривала с одним… приезжим оттуда, еще там, дома. Этот парень… точнее, не парень, это уже мужчина, ему было лет двадцать шесть, не меньше и он приехал в Питер на заработки. Дома у него была семья, по нашим меркам большая, во всяком случае я слышала от него о старших сестрах, которые уже имеют мужей, и двух младших. Так вот, всеми делами в его семье распоряжается отец. Он не разрешает этому Абдулле жениться, пока он не заработает на приданое младшим сестрам, а это не один сундук, у каждой должна быть целая комната, до потолка набитая вещами! Туфли, платья, ткани, ковры, посуда… сколько можно забить вещей даже в небольшую комнату? Соседка отдала этому Абдулле старую кожанку мужа, потому что отец не разрешает ему ничего покупать для себя, и он ходит в каких-то обносках. Ну ладно, куртка, но как ходить в одних и тех же штанах полгода? Он зарабатывает деньги на стройках, вкалывая от зари до зари, а позволить себе купить даже поношенные вещи не может… они не стоят у нас больших денег, но он сказал мне, что обязан, понимаешь, обязан каждую неделю отсылать по десять тысяч домой и ни копейкой меньше! И он подчиняется этому приказу, даже если ему нечего есть, потому что ему приказал так отец! А если он не набьет приданым комнаты сестрам, их не возьмут замуж… ему даже не приходит в голову, что он может потратить на это еще лет десять. Я не понимаю этого, Орвилл! Почему мне кто-то диктует, кому я должна отдавать заработанные деньги, какую я должна покупать себе одежду и за кого я должна выходить замуж? Я хочу сама принимать эти решения, сама, а не под гнетом моих престарелых родственников!