Наваждение - Пола Волски

Решив, что хорошая доза здоровой пропаганды взбодрит затухающий энтузиазм масс, "Сосед Джумаль" вновь взялся за перо. За одну ночь Уисс Валёр состряпал апологию на четырнадцать тысяч слов - сочинение до такой степени косноязычное, бестолковое, изобилующее повторами и отступлениями, что никакое редактирование не могло привести его в читабельный вид. Только тут до властей дошло, что они создали для себя проблему, требующую скорейшего и окончательного решения. Процесс над "бандой Нирьена" был приостановлен, и перед Народным Трибуналом предстали уцелевшие жертвы бойни в "Логове", основательно перебинтованные.

Номинальный суд состоялся, разумеется, при закрытых дверях. Решение и приговор были вынесены с достойной всяческих похвал быстротой, и уже на другой день - а он выдался по-весеннему солнечный - в пять часов пополудни преступники, обнаженные и со связанными руками, тряслись в повозке, которая везла их на площадь Равенства.

Проводить их на казнь собралось много народу. Дружки и подружки Кокотты, как всегда, толпились у помоста, преисполненные бурных восторгов. Расставленные в толпе агенты с красными ромбами на одежде, как всегда, усердно дергались и орали; разносчики громко расхваливали свой нехитрый товар. И шуму, и толкотни, как всегда, было предостаточно.

Но все это тонуло в мрачном безмолвии народа. Лучи весеннего солнца падали на море человеческих лиц - застывших, если не сказать - угрюмых. Собравшиеся отнюдь не походили на жаждущую крови толпу недавнего времени, и эта разница стала еще заметней, когда с проспекта Аркад с грохотом выкатила одинокая повозка. Раньше ее появление было бы встречено остервенелыми криками. Но в этот день вопли наемных крикунов потонули в великом молчании народа. Молчание это сопровождало студентов на всем протяжении их последнего пути: когда их высадили из повозки, построили в ряд у подножия эшафота и одного за другим скормили Кокотте.

Чувствительница, палач и его подручные, как всегда, были на высоте. Дружки и подружки Кокотты, как и прежде, вопили, махали руками и бросали красные гвоздики всякий раз, когда на рогах их богини вспыхивал разряд поглощения. В первых рядах, как всегда, дрались за обрывки окровавленной веревки. Но подавляющая масса народа застыла в безмолвии, и это было не к добру.

К счастью, все быстро закончилось: в этот день Кокотте досталась только одна повозка. Чувствительница завершила трапезу, когда солнце еще и не думало заходить. Площадь быстро очистилась - горожане исчезли, но в их тихом уходе было столько немой ненависти, что даже Бирса Валёра проняло. Он очнулся и поглядел им вслед с недовольной гримасой.

Все говорило о том, что казнь предателей-студентов положит конец бессмысленной операции Народного Авангарда. Палачи ровным счетом ничего не достигли. Мало того, что тупые шерринские горожане проявили совершенно неуместную сентиментальность; допрос захваченных в сущности не дал результатов. Пыточницы в подвалах "Гробницы" легко сломили несчастных мальчишек, превратив их в зареванных осведомителей, и извлекли из них кое-какие сведения, не имеющие, впрочем, отношения к главному. Палачи так ничего и не узнали о таинственном Кинце во Дерривале и его сообщнице.

29

- Евларк Валёр давал о себе знать? - поинтересовалась Элистэ как-то вечером, сидя у дядюшки.

- Нет, моя дорогая, - ответил Кинц.

- Мог бы сообщить, что благополучно добрался. После всего, что вы для него сделали, мог хотя бы спасибо сказать.

- Бедняга поблагодарил меня от всего сердца перед отбытием. Что до сообщений, так это дело сложное и опасное. Будем считать, что с ним все в порядке, раз нет других известий.

- Дядюшка, вы и впрямь намерены в одиночку разделаться с этим мерзким Уиссом Валёром? Кто теперь? Сестра?

- Увы, с ней не так просто. После освобождения Улуара и Евларка их отца и сестру стерегут с удвоенной бдительностью. Мастерицу Флозину содержат в "Гробнице", а в эту твердыню я неспособен проникнуть. Пока я бессилен, и тем не менее положение отнюдь не безнадежно. Я, кажется, придумал способ, как ее оттуда извлечь, но для этого нужна помощь, и тут, моя дорогая, я рассчитываю на тебя.

- На меня, дядюшка? Вам нужна моя помощь? Но что я могу?

- Поработать носильщиком. Ага, вижу, ты удивилась. Не тревожься, дитя мое, я все объясню. Но сперва посмотрим, насколько ты преуспела в искусстве. Ты выполняла упражнения, как я просил?

- Неукоснительно.

- Отлично. В таком случае будь добра, покажи, чему ты научилась.

Дядюшка Кинц что-то пробормотал и взмахнул рукой. В тот же миг вокруг потемнело и комнату заполнил густой непроницаемый туман, поглотивший стены, потолок, обстановку и даже самого Кинца.

Элистэ опешила. Дядюшкины наваждения, как правило, бывали привлекательны, даже обольстительны, им было трудно противиться. На сей раз, однако, обошлось без соблазна. Ее удивление возросло, когда в каждом углу комнаты материализовалось по высокой фигуре - их ослепительная белизна просвечивала сквозь клубы тумана. Поначалу Элистэ приняла их за статуи, мраморные изваяния в древнем духе, богоподобные фигуры немыслимого совершенства. Но она ошиблась. Фигуры действительно напоминали классические статуи - ниспадающие одежды, правильные черты лица, мертвый взгляд пустых глаз, - тем не менее они были живые. Это стало ясно, когда ближайшая фигура медленно воздела вытянутую правую руку. В кулаке у нее появился слепящий зигзаг молнии. Белая фигура на миг застыла - совершенный образ карающего божества - и метнула огненную стрелу.

Элистэ невольно вскрикнула, отскочила в сторону и укрылась за креслом. Молния, с шипением вспоров воздух, пролетела мимо и ударила в пол в том месте, где она только что стояла. Коврик и половицы вокруг обуглились. Поразительно. Творения Кинца впервые выказали столь смертоносную ярость. Элистэ, впрочем, было не до размышлений, ибо уже вторая фигура подняла руку, нацелив магическую стрелу. И вновь метнулась жгучая молния, поразив кресло, за которым укрывалась Элистэ. В воздухе запахло паленым, кресло вспыхнуло. Девушка отшатнулась, но искры, летящие во все стороны, попали ей на юбку, и ткань загорелась. Она принялась лихорадочно сбивать пламя, катаясь по полу. Ей почти удалось затушить огонь, но тут тлеющая оборка подола вспыхнула и пламя язычками поползло вверх по юбке, обдавая жаром ноги. Огонь жег ее, сжигал заживо...

- Дядюшка Кинц! - завопила Элистэ от боли и смертельного ужаса. Дядюшка!

Он не ответил, она его даже не видела. Наверно, он задохнулся от дыма. Потерял сознание, не способен помочь ни ей, ни себе, повержен своим же собственным наваждением...

Дядюшка Кинц - и повержен наваждением, тем более им же сотворенным?